Павел Басинский: «Чехов, наш и не только»

Текст: Павел Басинский (писатель)/РГ

Фото: culture.ru

Событие отмечалось не слишком широко. Впереди всех оказались библиотеки. Все московские библиотеки провели свои мероприятия, связанные с Чеховым. Уверен, что в других городах России было так же.

Этот год слишком урожайный на более круглые писательские юбилеи. Куприн (150), Бунин (150), Фет (200 - вот уж нельзя пропустить!); а из советских писателей - Абрамов (100 лет), Нагибин (100), Самойлов (100). Называю только самые крупные имена и самые круглые даты. Но, конечно, 160-летие Чехова нельзя не отметить.

Напомню, что вместе с Толстым и Достоевским

Чехов входит в тройку реально мировых русских писателей XIX века.

Ведь если говорить о литературе мировой, то, скажем, Пушкина считать всемирным поэтом было бы большой натяжкой, связанной с национальной не гордостью, а гордыней. В словах Аполлона Григорьева: "Пушкин - наше всё", - акцент делался между прочим на третье слово, это сразу понятно из контекста статьи. Пушкин - это "наше".

Чехов давно уже не только "наше".

Два мировых драматурга, которых больше всего ставят на мировых сценах, - это Шекспир и Чехов. Лев Толстой, считавший и того, и другого плохими драматургами, сейчас, наверное, на том свете сильно озадачен. Хотя почему-то думается, что за Чехова он все-таки радуется. Очень уж он его любил как человека.

Из всех писателей, находившихся в Крыму зимой и весной 1901—1902 годов, когда Толстой едва не умер от трех, одна за другой, смертельных для того времени болезней, Чехов был единственным, кто общался с ним наиболее долго и часто. И только ему Толстой позволил сделать с ним совместное фото в Гаспре. Один из самых трогательных, просто до слез, снимков - два смертельно больных писателя сидят на террасе виллы графини Паниной и смотрят в объектив. А ты смотришь на них и знаешь то, чего не знают они. Старик-то проживет еще почти 10 лет, а вот куда более молодой Чехов скончается в Баденвейлере через два года.

Кстати, когда весной 1897 года у Чехова обострился туберкулез и его положили в больницу, первым из писателей его посетил Толстой. И это тоже была знаковая встреча. Толстой-то был здоров и в своем репертуаре. Говорил о бессмертии. Говорил уверенно, напористо, так, что после его ухода у Чехова обильно пошла горлом кровь. Вот как он описывал встречу с Толстым: "Он признает бессмертие в кантовском виде; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цель которого для нас составляет тайну. Мне же это начало, или сила, представляется в виде бесформенной студенистой массы, мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивлялся, что не понимаю".

Это одна из самых отличительных особенностей Чехова. Он терпеть не мог разговоров абстрактных. Неважно, касались ли эти разговоры бессмертия или, например, войны и мира, или даже патриотизма. Вот забавная беседа Чехова с дамой на одном светском приеме:

- Антон Павлович! А как Вы думаете, чем кончится война?

Чехов покашлял, подумал и тоном серьезным, ласковым, ответил:

- Вероятно, - миром...

- Ну да, конечно! Но кто же победит? Греки или турки?

- Мне кажется, победят те, кто сильнее.

- А кто, по-вашему, сильнее? - наперебой спрашивали дамы.

- Те, которые лучше питаются и более образованны...

- Ах, как это остроумно! - воскликнула одна.

- А кого вы больше любите - греков или турок? - спросила другая.

Чехов ласково посмотрел и ответил с кроткой, любезной улыбкой:

И опять же,

если проводить сравнение Чехова с другими писателями, то его всегда отличала исключительная деликатность в общении с людьми.

На одном из таких же приемов революционно настроенные девицы окружили Горького и стали терзать его вопросом: "марксист" он или "народник"? Горький страшно не любил, когда его пытались загнать в клетку (впрочем, в конце жизни он в нее все-таки попал), и на вопрос одной девицы, "на какой платформе он стоит", - Горький ответил так: "На платформах, дорогая, бревна возят".

Чувствуете разницу между "мармеладом" и "бревнами"? Это - Чехов, а это - Горький.

Еще меня всегда трогало стремление Чехова к оседлому образу жизни, к своему "дому". Как и все писатели, он обожал путешествовать, не раз был в Европе, а уж о сахалинской его поездке с возвращением через Индийский океан и Цейлон и говорить нечего! Но в отличие от других писателей, которые старались, как говорят сегодня, не заморачиваться покупкой своих имений и дач, а жить на съемных дачах (или даже виллах, как Горький), Чехов, проживший всего 44 года, из них только 26 лет в дееспособном возрасте, успел приобрести имение Мелихово под Москвой, Белую дачу в Ялте и летнюю дачу для себя и Книппер в Гурзуфе. Все это, конечно, приобреталось для отдыха и творческой работы. Но в результате в Мелихове он занимался переписью (сумка переписчика и сегодня висит в мелиховском музее) и медицинской практикой, то есть, по сути, работал еще и земским врачом. Белая дача в Ялте, построенная в 1899 году по проекту архитектора Шаповалова, оказалась, конечно, очень красивой, даже изысканной по стилю, но холодной из-за непродуманности отопления и системы дымоходов. Прислуги практически не было, всем занималась его сестра Мария Павловна, но для знаменитого чеховского сада приходилось держать садовника.

И все равно

Чехов прожил короткую, но очень красивую жизнь. В ней были и труд, и путешествия, и даже авантюры.

Пока болезнь страшно не изменила его внешность, он был очень красив собой, и даже в Ялте в последние годы его жизни ему прохода не давали гимназистки.

Чехов! Наш! Но не только...