18.05.2021
Тонкости переводаЧитает Андрей Цунский

Переводчики Шекспира

Переводчиков Шекспира очень много, и чей-нибудь день рождения непременно придется именно на сегодняшнее число, а потому не страшно, если мы его даже не назовем

Переводы Шекспира / Getty
Переводы Шекспира / Getty

Текст: Андрей Цунский

Но не дарует слов,

или Всем переводчикам шекспировских сонетов посвящается.

Изучайте иностранные языки. И не слушайте при этом никаких дураков, ни молодых, ни старых, цените свою независимость. Другое дело, если, изучив иностранный язык хоть немного, прочтете вы в оригинале какую-то прекрасную вещь, и, восхитившись шедевром, созданным, к сожалению, на другом языке и другим человеком, вы так захотите приблизиться к нему самому, и по возможности – приблизить других! Вот тогда я вам без проволочек скажу – пропащий вы человек, очень плохи наши с вами дела… Да, я и сам такой же.

Заниматься переводом – значит смело броситься на бескрайние, бурлящие просторы родного языка, где в помощь вам только легкое весло в виде пера и бумажный листочек паруса, а бури запросто могут плескануть в физиономию чернилами. И это даже не говоря о том, что в сию пучину бросаешься с тяжестью оригинала на шее. Вот с этой самой тяжести и начнем.

Спешу предложить вам шестьдесят шестой сонет Уильяма Шекспира и прошу вас прислушаться к его звучанию. С удовольствием гравирую на этом колечке:

  • Пред нашим представленьем
  • Мы просим со смиреньем
  • Нас выслушать с терпеньем.

Хотя… Ох, простите, вот они начинаются, эти фантомные боли перечеркнутых черновиков, эти сомнения без наркоза. А вдруг вам покажется более уместным такой вариант:

  • У вас для представленья
  • Мы просим снисхожденья
  • Внимания и терпенья.

Что скажете? Как лучше? А ничего вы не скажете. Более того – большинству нормальных людей абсолютно все равно. Да нет, не все равно. Выразимся прямо и точно: наплевать большинству. «Не занудствуй, давай уже сонет, читали мы «Гамлета» и в таком переводе, и в этаком, и как ты ни изощряйся, а ничего по сути не изменится, и в конце там все равно всех убьют».

И то дело, к черту подробности. Приступаем. Шекспир, шестьдесят шестой сонет, как и было обещано.

  • Tired with all these, for restful death I cry:
  • As to behold desert a beggar born,
  • And needy nothing trimmed in jollity,
  • And purest faith unhappily forsworn,
  • And gilded honour shamefully misplaced,
  • And maiden virtue rudely strumpeted,
  • And right perfection wrongfully disgraced,
  • And strength by limping sway disabled,
  • And art made tongue-tied by authority,
  • And folly (doctor-like) controlling skill,
  • And simple truth miscalled simplicity,
  • And captive good attending captain ill:
  • Tired with all these, from these would I be gone,
  • Save that, to die, I leave my love alone.

Ну не осуждайте меня так строго за дурацкое мое произношение! Ну – не кокни, и не в Лондоне я родился, что уж тут поделаешь, не водила меня мама гулять в Гайд Парк, и даже Big Issue продавать мне с британскими бомжами не приходилось. Да и разве в прононсе тут дело…

  • Сонет звучит особенно приятно,
  • Когда на слух…

...ни слова не понятно. Какая в нем сразу появляется притягательная сила, прямо как в неразгаданном кроссворде. Хотя именно в этот момент лучше сделать заметку на память не о кроссвордах, а о более серьезных загадках. Например – о тайнах русского языка или о том, что любят выдавать за загадку особую, а на самом деле – загадка как загадка, ничего особенного. Не хуже и не лучше других. Я о русской душе.

Есть такой набивший всем оскомину пример: стоит-де у профессора какого-нибудь в лаборатории дорогой и очень красивый микроскоп, а тут трах! бултых! Врывается варвар и начинает колоть им орехи. Ну или гвозди забивать. В армии о таком поведении у нас говорили: «Оружие в руках дикаря – кусок металлолома». Причём с осуждением, но иногда даже с некоторым восхищением перед дикарем.

Друзья! Сколько бы дикарь ни кричал, что мы не Европа, что мы с раскосыми и жадными, что должно быть с кулаками и не читает Мураками, но именно русская европейская литература дала миру войну и мир поменьше, преступления с наказаниями, отцов с детьми и прочие классические образцы. Чем можно восхищаться в дикаре? Это ведь понятие не этническое, к географии и культуре не привязанное. Он проживает и на брегах Невы, и на брегах Темзы, и даже в Сене купается, совершенно не рискуя пойти ко дну из-за тяжкого культурного грузила. Он может даже быть одним из волосатых активистов, фраппировавших буржуазную публику на углу Хайт и Эшбери-стрит в Сан-Франциско, некогда взывавшим make love not war …как бы это перевести? Хм… «…, а не воюй»… или «что-то там, а не дерись»… да, дикарь может быть даже переводчиком. Увы.

Дикарю «никого не жалко, ничего надолго», хотя великолепный Дмитрий Озерский имел в виду нечто гораздо более трагическое и сложное. Мы часто сами – увы – ведем себя как дикари по отношению к собственному языку. Например, когда в угоду политическим модам наполняем его разнообразными «авторками» и «поэтками». Что заставляет нас плодить этих и им подобных словесных бастардов? Простите, «бастардок»?

Боюсь, чаще всего то, что мы и сами не умеем говорить на своем прекрасном родном языке - грамотно и точно выражать свои мысли по-русски мы тоже часто не умеем. Остается только выставить скудость собственного словаря «борьбой за справедливость». А в результате мы выставляем на посмешище совсем не глупые и справедливые вещи. Нерусский человек Иоганн Вольфганг Гете сказал в том числе и по этому поводу: «Кто не знает ни одного чужого языка, не знает ничего и о своем».

Нам кажутся сложными правила английской грамматики, а между тем английский по рождению преподаватель из популярной интернет-школы, как-то просклоняв пару русских местоимений и отчаявшись понять смысл бесхитростного русского выражения «Да нет, наверное», потрясал этой самой грамматикой и кричал: «Что?! Вам это сложно?! Вот это?! Да знаете, что я вам скажу, вы никогда – НИКОГДА!!! – не изучали русский как иностранный!» Обмозгуйте его слова на досуге.

Насколько нам приятно и легко ни разу в жизни не задуматься о том, почему «идти» превращается в «иду», «иду» в «шел», а не в «идёл» или «идил», «шёл» в «шли», «шли» в «идите» и венчается все «а не пошли бы вы»… Чудеса эти достались нам бесплатно. Нам дан с рождения один из лучших языков европейской семьи.

Но когда мы отказываемся от семьи – на деле выходит, что от него. А как нам повезло! Без всякого труда и зубрежки, бесплатно, с самого детства нам достается поразительной точности инструмент для передачи всех оттенков чувств, явлений и действий, да еще и с возможностями тончайшей настройки. Язык английский – прекрасен. Краткостью, емкостью, я бы сказал – компактностью и портативностью. Удобная штука! Но в английском – даже когда успел он вылупиться из староанглийского, постепенно избавляясь от саксонской зависимости и обретая самостоятельное звучание, даже тогда вы не найдете в нем столько филигранной проработки деталей, действий, эмоций. Вот был на днях у Булгакова день рождения. Помните, в «Мастере и Маргарите» сеанс черной магии с ее разоблачением? Как, вы думаете, звучит в самом популярном английском переводе фраза Коровьева «Поздравляю вас, гражданин, соврамши»? «You are a liar, Sempleyarov».

Но не торопитесь возгордиться. Во-первых, каждый из нас персонально к величию русского языка отношения не имеет. А во-вторых, нет на свете бедных языков. Все дело в отношении к жизни. Английская гениальность – это сразу и точно передать суть, ибо донести ее позже, методом детальной доработки уже не удастся. И переводчику нельзя утяжелить текст ненужными подробностями и украшениями, а соблазн так велик… приукрасить самого Шекспира! Ну как Рублеву на «Троице» мазки подправить. И переводчик населяет свой перевод персонажами: Нищетой, Красотой, Суетой… последней как-то больше всего. Нет, в результате выходит совсем не плохой сонет. Только это уже не Шекспир, если мы говорим о переводе. Хотя фантазий на тему Шекспира никто не отменял, и такая версия может быть очень даже ценной сама по себе. А другой переводчик начинает каждую троку с «И». «И высота…», «И почесть…», «И честь», «И свет…» - в точности как Шекспир. Но русский язык позволяет вместо «и» применить, «где», «от», и даже «ни». И глаза разбегаются от возможностей – а руки пишут.

Почему я предложил вам именно 66-й сонет? Он перекликается с другими известными вам словами Шекспира. Четыре из них известны каждому, более продвинутая часть публики оперирует уже восемью (с учетом служебных частей речи). Догадались? Точно. «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Третий акт, сцена первая. Нет, не с черепом, с черепом там речь уже о другом, а тут рассуждения о том,

  • кто снес бы униженья века,
  • Неправду угнетателя, вельмож
  • Заносчивость, отринутое чувство,
  • Нескорый суд и более всего
  • Насмешки недостойных над достойным

— это у Б.Л. Пастернака.

Или так:

  • Кто вынес бы твой кнут и хохот, Время,
  • Тирана кривду, травлю гордых душ,
  • Мучения любви неоцененной,
  • Закона немощь, произвол чинов,
  • Пинки заслуге скромной – от лакейства…

у В.З. Ананьина.

Эх. Не в том проблема, что во все времена встают перед людьми проклятые вопросы, а в том, что перед каждым встают они по многу раз в течение одной, и даже не слишком длинной, жизни. Вот Шекспир дал нам примеры двух разных погружений в невеселые мысли. И сонет, и сценический монолог превращаются в солилоквий, в направленное на самого себя обращение, приглашение к диалогу с самим собой. И всюду это предложение эллиптического, скрытого вопроса – есть ли во всем этом смысл?

Вот только если у Гамлета это вопрос космический, то в сонете – это вопрос, решаемый одним скромным человеком, а не трагическим героем, для которого вся сценическая жизнь - лишь способ выбора смерти. Герой так или иначе сделает выбор, на который обречен. Точнее – у него и выбора нет: назвался героем – соответствуй. А человеку приходится решать, и каждый раз самому, и убеждать себя, и каждый раз – искать причину жить дальше. В жизни тоже часто путают героев с людьми, и к обычным людям требования предъявляют героические, и – соответственно – наоборот, особенно когда у героев что-то не слишком получается. Сразу они вспоминают, что все мы люди, все человеки, ничто не чуждо и т.д. Классический случай жанровой подмены.

Если переводчик спутает две столь разных задачи и попытается налить океан в кружку, всемирного потопа из-за этого не выйдет, но воды он нальет изрядно. И уж, конечно, не получится у него никакого сонета. Сонет – жанр и форма интимные, очень личные и всегда привязанные к конкретному человеку. Но у переводчика – особенно у молодого и неопытного – сонет перед глазами, а Гамлет-то на слуху. И тихое стихотворение, начиненное вселенскими проблемами, начинает громыхать и грохотать. Пока не развалится. Впрочем – развалится оно сразу, и не будет долго мучиться, в отличие от читателя, которому его ведь еще нужно будет забыть.

Шекспир был актёром. Сколько же в его сонетах зависит от интонации! Читая их сейчас, понимаешь, насколько яснее и ближе были бы они нам, найдись в то время свой Эдисон и оставь он сам хоть самую приблизительную версию голоса Шекспира. Но и безгласный Шекспир – вес равно Шекспир. И писал по-английски, и не в наше время.

Desert в сонете не «пустыня» и не «десерт», а нечто достойное и заслуживающее уважения. Needy nothing - чернь, нищее ничтожество, но в сонете Шекспир имеет в виду нищету и ничтожество духовное. Unhappily – не несчастно, оно агрессивно, и по смыслу ближе к русскому «ничего хорошего». Gilded honour – «позолоченная честь», весьма точно передан ее смысл нашей идиомой «золотце самоварное», да вот самовар в шекспировский интерьер как-то не впишется. Limping sway – хромая власть, но не в смысле та, которая будет вот-вот переизбрана, а власть бездарная, не способная ни на что хорошее. Art made tongue-tied – не искусство с завязанным в узел языком, нельзя же быть такими буквалистами. Folly (doctor-like) не «глупый как доктор», во времена Шекспира к докторам относились с уважением, в Англии, конечно, у нас это была эпоха Ивана Грозного, а в двадцатом веке вообще не задалось в России с докторами. Captain – здесь победитель, триумфатор. Но в виде прилагательного… О, воистину

  • Не мни, переводя, что склад в творце готов –
  • Творец дарует мысль, но не дарует слов.

Так было когда-то написано на стене в кабинете технического перевода с соответствующей действительности подписью Сумарокова (проверяйте интернет-цитаты, видел я тут «цитату» из Черчилля, с оборотом «ядерная помойка», он бы до такого, ей-богу, не додумался). И не смейтесь, что «технического». Скажете, при чем тут, скажем, коробка передач и art made tongue-tied? Рассказал бы я вам анекдот, почему выжил на электрическом стуле очень злой кондуктор.

То, что вы сейчас прочитаете (или услышите), возможно только у нас и при помощи нашего великого и могучего, при условии, конечно, что он еще и свободный. Не напомнит ли вам хоть одна строчка кого-нибудь из известных поэтов? Кто из возвышенного духом клуба переводчиков смог бы так передать великого Шекспира по-русски? Все тот же 66-й сонет.

  • Мне плохо жить. Я смерти был бы рад.
  • Устал я видеть гордость в нищете,
  • Как лаврами ничтожество дарят,
  • Что веру распинают на кресте,
  • Как низко пала родовая честь,
  • И грубо помыкают красотой,
  • И мажут грязью лучшее, что есть,
  • И искренность, что кличут простотой,
  • И вдохновения зажатый рот,
  • И ум, что глупость цепью оплела,
  • И силу, что калекою бредет,
  • И робкое добро в оковах зла,
  • Короче – не зажился бы и дня,
  • Да другу будет трудно без меня.

И кто же осчастливил нас сим торжеством переводческой мысли? Впрочем, творение сие даже не сонет, это центон, стихотворение, составленное из строк других стихотворений. Но, кстати, это и не центон, а «шестон». Сию переводческую форму (назовем это так) придумал поэт и переводчик Сергей Шестаков, склеив эту версию сонета из четырнадцати переводов. Здесь вам и Пастернак, и Маршак, и Дудин, и некто под богато-сладеньким псевдонимом «О. Бедный-Горький», и еще десяток переводов разной меры таланта, качества и вкуса. Обессмертил сие творение переводчик Юрий Лифшиц, предваривший свою версию корпуса введением (С. Довлатов, «Уже смешно») «Как переводить сонеты Шекспира».

Скромно и со вкусом. Но мы не станем пытаться украсть миллион, реорганизовать ракбрин и пытаться управлять вселенной, не привлекая внимания санитаров. Мы все – удачливые, неудачливые, хорошо, плохо или совсем не оплачиваемые, публикующиеся часто, редко или вообще никогда – мы все имеем право считать свой перевод самым лучшим. Отдать должное большинству из нас – далеко не все мы пытаемся этим правом воспользоваться. Замечая мастерство других, волей-неволей проникаешься сомнением в собственном умении, а это всегда на пользу делу и главное - никогда не бывает вредно. Я хочу прочитать вам – ну или чтобы вы прочитали сами шестьдесят шестой сонет еще в нескольких переводах. Не знаю, совпадут ли наши вкусы – я сам люблю именно эти варианты. Не ищите в порядке их расположения наградного места «третью премию в номинации занимает…» Для меня все они – произведения самостоятельные и любимые. Ну а уж если вам не понравятся эти – ищите свои любимые переводы, самостоятельно. Хотя – если вы наши давние читатели, то давно уже это сделали. А именно 66-й сонет и его секреты прекрасно описаны Александром Моисеевичем Финкелем в ему и посвященной статье: «66-й сонет в русских переводах».

Перевод Николая Голя

  • Ни жить, ни видеть больше не могу:
  • Величье побирается под дверью,
  • И высота — у низости в долгу,
  • И верою командует безверье,
  • И почести бесчестью воздают,
  • И честь девичья пущена по кругу,
  • И перед правдой прав неправый суд,
  • И услуженье ставится в заслугу,
  • И свет доверья обратился в тьму,
  • И власть уста замкнула златоусту,
  • И доброта сама идет в тюрьму,
  • И ложь диктует истины искусству...
  • Не жить, не видеть, сжечь бы все мосты,
  • Да пропади всё пропадом! Но ты...
  • Перевод Роберта Винонена
  • Я умер бы сейчас, дабы не знать
  • ни Нищеты, достойной лучшей доли,
  • ни Чистоты, обманутой опять,
  • ни Красоты, развратной поневоле,
  • ни Прямоты, лишившейся угла,
  • ни Правоты, хромающей у власти,
  • ни Доброты, берущей в долг у Зла,
  • ни Суеты, давно лишенной страсти,
  • ни Пустоты, чья вся в наградах грудь,
  • ни Простоты, гнушающейся чувством,
  • ни Слепоты, всему чертящей путь,
  • ни Глухоты, что ведает искусством.
  • Я умер бы, смеясь, когда б не ты,
  • любовь моя, средь этой маеты.

  • Перевод Владимира Орла

  • Я смерть зову. Я до смерти устал
  • От гордости — жеманной приживалки,
  • От пустоты, занявшей пьедестал.
  • От вымученной веры из-под палки.
  • От срама орденов и галунов,
  • От девушек, что смолоду пропали,
  • От силы под пятою болтунов,
  • От мудрого величия в опале,
  • От простодушия исподтишка,
  • От человеколюбия без прока,
  • От знания в руках у дурака,
  • От красоты на стрёме у порока.
  • Устал — но как мне выпустить из рук
  • Ту жизнь, в которой остается друг?

Перевод Валерия Ананьина


  • Жить не хочу. Невмоготу смотреть
  • На мир, где честь привыкла голодать,
  • Где низости положено жиреть,
  • Где веру дозволяется предать,
  • Где дутой славой щеголять – не срам,
  • Где чистоту – не грех продать-купить,
  • Где красоту списать не стыдно в хлам,
  • Где немочь вправе силу оскопить,
  • Где творчество заикой сделал кнут,
  • Где ум у скудоумья школяром,
  • Где правду простомыслием зовут,
  • И где добро – в холопах перед злом.
  • Жить больше не хочу. Невмоготу.
  • Но… Бросить здесь любовь на маету?