Переводчиков Шекспира очень много, и чей-нибудь день рождения непременно придется именно на сегодняшнее число, а потому не страшно, если мы его даже не назовем.

Переводы Шекспира / Getty

Текст: Андрей Цунский

Но не дарует слов,

или Всем переводчикам шекспировских сонетов посвящается.

Изучайте иностранные языки. И не слушайте при этом никаких дураков, ни молодых, ни старых, цените свою независимость. Другое дело, если, изучив иностранный язык хоть немного, прочтете вы в оригинале какую-то прекрасную вещь, и, восхитившись шедевром, созданным, к сожалению, на другом языке и другим человеком, вы так захотите приблизиться к нему самому, и по возможности – приблизить других! Вот тогда я вам без проволочек скажу – пропащий вы человек, очень плохи наши с вами дела… Да, я и сам такой же.

Заниматься переводом – значит смело броситься на бескрайние, бурлящие просторы родного языка, где в помощь вам только легкое весло в виде пера и бумажный листочек паруса, а бури запросто могут плескануть в физиономию чернилами. И это даже не говоря о том, что в сию пучину бросаешься с тяжестью оригинала на шее. Вот с этой самой тяжести и начнем.

Спешу предложить вам шестьдесят шестой сонет Уильяма Шекспира и прошу вас прислушаться к его звучанию. С удовольствием гравирую на этом колечке:

Пред нашим представленьем
Мы просим со смиреньем
Нас выслушать с терпеньем.

Хотя… Ох, простите, вот они начинаются, эти фантомные боли перечеркнутых черновиков, эти сомнения без наркоза. А вдруг вам покажется более уместным такой вариант:

У вас для представленья
Мы просим снисхожденья
Внимания и терпенья.

Что скажете? Как лучше? А ничего вы не скажете. Более того – большинству нормальных людей абсолютно все равно. Да нет, не все равно. Выразимся прямо и точно: наплевать большинству. «Не занудствуй, давай уже сонет, читали мы «Гамлета» и в таком переводе, и в этаком, и как ты ни изощряйся, а ничего по сути не изменится, и в конце там все равно всех убьют».

И то дело, к черту подробности. Приступаем. Шекспир, шестьдесят шестой сонет, как и было обещано.

Tired with all these, for restful death I cry:
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscalled simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.

Ну не осуждайте меня так строго за дурацкое мое произношение! Ну – не кокни, и не в Лондоне я родился, что уж тут поделаешь, не водила меня мама гулять в Гайд Парк, и даже Big Issue продавать мне с британскими бомжами не приходилось. Да и разве в прононсе тут дело…

Сонет звучит особенно приятно,
Когда на слух…

...ни слова не понятно. Какая в нем сразу появляется притягательная сила, прямо как в неразгаданном кроссворде. Хотя именно в этот момент лучше сделать заметку на память не о кроссвордах, а о более серьезных загадках. Например – о тайнах русского языка или о том, что любят выдавать за загадку особую, а на самом деле – загадка как загадка, ничего особенного. Не хуже и не лучше других. Я о русской душе.

Есть такой набивший всем оскомину пример: стоит-де у профессора какого-нибудь в лаборатории дорогой и очень красивый микроскоп, а тут трах! бултых! Врывается варвар и начинает колоть им орехи. Ну или гвозди забивать. В армии о таком поведении у нас говорили: «Оружие в руках дикаря – кусок металлолома». Причём с осуждением, но иногда даже с некоторым восхищением перед дикарем.

Друзья! Сколько бы дикарь ни кричал, что мы не Европа, что мы с раскосыми и жадными, что должно быть с кулаками и не читает Мураками, но именно русская европейская литература дала миру войну и мир поменьше, преступления с наказаниями, отцов с детьми и прочие классические образцы. Чем можно восхищаться в дикаре? Это ведь понятие не этническое, к географии и культуре не привязанное. Он проживает и на брегах Невы, и на брегах Темзы, и даже в Сене купается, совершенно не рискуя пойти ко дну из-за тяжкого культурного грузила. Он может даже быть одним из волосатых активистов, фраппировавших буржуазную публику на углу Хайт и Эшбери-стрит в Сан-Франциско, некогда взывавшим make love not war …как бы это перевести? Хм… «…, а не воюй»… или «что-то там, а не дерись»… да, дикарь может быть даже переводчиком. Увы.

Дикарю «никого не жалко, ничего надолго», хотя великолепный Дмитрий Озерский имел в виду нечто гораздо более трагическое и сложное. Мы часто сами – увы – ведем себя как дикари по отношению к собственному языку. Например, когда в угоду политическим модам наполняем его разнообразными «авторками» и «поэтками». Что заставляет нас плодить этих и им подобных словесных бастардов? Простите, «бастардок»?

Боюсь, чаще всего то, что мы и сами не умеем говорить на своем прекрасном родном языке - грамотно и точно выражать свои мысли по-русски мы тоже часто не умеем. Остается только выставить скудость собственного словаря «борьбой за справедливость». А в результате мы выставляем на посмешище совсем не глупые и справедливые вещи. Нерусский человек Иоганн Вольфганг Гете сказал в том числе и по этому поводу: «Кто не знает ни одного чужого языка, не знает ничего и о своем».

Нам кажутся сложными правила английской грамматики, а между тем английский по рождению преподаватель из популярной интернет-школы, как-то просклоняв пару русских местоимений и отчаявшись понять смысл бесхитростного русского выражения «Да нет, наверное», потрясал этой самой грамматикой и кричал: «Что?! Вам это сложно?! Вот это?! Да знаете, что я вам скажу, вы никогда – НИКОГДА!!! – не изучали русский как иностранный!» Обмозгуйте его слова на досуге.

Насколько нам приятно и легко ни разу в жизни не задуматься о том, почему «идти» превращается в «иду», «иду» в «шел», а не в «идёл» или «идил», «шёл» в «шли», «шли» в «идите» и венчается все «а не пошли бы вы»… Чудеса эти достались нам бесплатно. Нам дан с рождения один из лучших языков европейской семьи.

Но когда мы отказываемся от семьи – на деле выходит, что от него. А как нам повезло! Без всякого труда и зубрежки, бесплатно, с самого детства нам достается поразительной точности инструмент для передачи всех оттенков чувств, явлений и действий, да еще и с возможностями тончайшей настройки. Язык английский – прекрасен. Краткостью, емкостью, я бы сказал – компактностью и портативностью. Удобная штука! Но в английском – даже когда успел он вылупиться из староанглийского, постепенно избавляясь от саксонской зависимости и обретая самостоятельное звучание, даже тогда вы не найдете в нем столько филигранной проработки деталей, действий, эмоций. Вот был на днях у Булгакова день рождения. Помните, в «Мастере и Маргарите» сеанс черной магии с ее разоблачением? Как, вы думаете, звучит в самом популярном английском переводе фраза Коровьева «Поздравляю вас, гражданин, соврамши»? «You are a liar, Sempleyarov».

Но не торопитесь возгордиться. Во-первых, каждый из нас персонально к величию русского языка отношения не имеет. А во-вторых, нет на свете бедных языков. Все дело в отношении к жизни. Английская гениальность – это сразу и точно передать суть, ибо донести ее позже, методом детальной доработки уже не удастся. И переводчику нельзя утяжелить текст ненужными подробностями и украшениями, а соблазн так велик… приукрасить самого Шекспира! Ну как Рублеву на «Троице» мазки подправить. И переводчик населяет свой перевод персонажами: Нищетой, Красотой, Суетой… последней как-то больше всего. Нет, в результате выходит совсем не плохой сонет. Только это уже не Шекспир, если мы говорим о переводе. Хотя фантазий на тему Шекспира никто не отменял, и такая версия может быть очень даже ценной сама по себе. А другой переводчик начинает каждую троку с «И». «И высота…», «И почесть…», «И честь», «И свет…» - в точности как Шекспир. Но русский язык позволяет вместо «и» применить, «где», «от», и даже «ни». И глаза разбегаются от возможностей – а руки пишут.

Почему я предложил вам именно 66-й сонет? Он перекликается с другими известными вам словами Шекспира. Четыре из них известны каждому, более продвинутая часть публики оперирует уже восемью (с учетом служебных частей речи). Догадались? Точно. «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Третий акт, сцена первая. Нет, не с черепом, с черепом там речь уже о другом, а тут рассуждения о том,

кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателя, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным…

— это у Б.Л. Пастернака.

Или так:

Кто вынес бы твой кнут и хохот, Время,
Тирана кривду, травлю гордых душ,
Мучения любви неоцененной,
Закона немощь, произвол чинов,
Пинки заслуге скромной – от лакейства…

— у В.З. Ананьина.

Эх. Не в том проблема, что во все времена встают перед людьми проклятые вопросы, а в том, что перед каждым встают они по многу раз в течение одной, и даже не слишком длинной, жизни. Вот Шекспир дал нам примеры двух разных погружений в невеселые мысли. И сонет, и сценический монолог превращаются в солилоквий, в направленное на самого себя обращение, приглашение к диалогу с самим собой. И всюду это предложение эллиптического, скрытого вопроса – есть ли во всем этом смысл?

Вот только если у Гамлета это вопрос космический, то в сонете – это вопрос, решаемый одним скромным человеком, а не трагическим героем, для которого вся сценическая жизнь - лишь способ выбора смерти. Герой так или иначе сделает выбор, на который обречен. Точнее – у него и выбора нет: назвался героем – соответствуй. А человеку приходится решать, и каждый раз самому, и убеждать себя, и каждый раз – искать причину жить дальше. В жизни тоже часто путают героев с людьми, и к обычным людям требования предъявляют героические, и – соответственно – наоборот, особенно когда у героев что-то не слишком получается. Сразу они вспоминают, что все мы люди, все человеки, ничто не чуждо и т.д. Классический случай жанровой подмены.

Если переводчик спутает две столь разных задачи и попытается налить океан в кружку, всемирного потопа из-за этого не выйдет, но воды он нальет изрядно. И уж, конечно, не получится у него никакого сонета. Сонет – жанр и форма интимные, очень личные и всегда привязанные к конкретному человеку. Но у переводчика – особенно у молодого и неопытного – сонет перед глазами, а Гамлет-то на слуху. И тихое стихотворение, начиненное вселенскими проблемами, начинает громыхать и грохотать. Пока не развалится. Впрочем – развалится оно сразу, и не будет долго мучиться, в отличие от читателя, которому его ведь еще нужно будет забыть.

Шекспир был актёром. Сколько же в его сонетах зависит от интонации! Читая их сейчас, понимаешь, насколько яснее и ближе были бы они нам, найдись в то время свой Эдисон и оставь он сам хоть самую приблизительную версию голоса Шекспира. Но и безгласный Шекспир – вес равно Шекспир. И писал по-английски, и не в наше время.

Desert в сонете не «пустыня» и не «десерт», а нечто достойное и заслуживающее уважения. Needy nothing - чернь, нищее ничтожество, но в сонете Шекспир имеет в виду нищету и ничтожество духовное. Unhappily – не несчастно, оно агрессивно, и по смыслу ближе к русскому «ничего хорошего». Gilded honour – «позолоченная честь», весьма точно передан ее смысл нашей идиомой «золотце самоварное», да вот самовар в шекспировский интерьер как-то не впишется. Limping sway – хромая власть, но не в смысле та, которая будет вот-вот переизбрана, а власть бездарная, не способная ни на что хорошее. Art made tongue-tied – не искусство с завязанным в узел языком, нельзя же быть такими буквалистами. Folly (doctor-like) не «глупый как доктор», во времена Шекспира к докторам относились с уважением, в Англии, конечно, у нас это была эпоха Ивана Грозного, а в двадцатом веке вообще не задалось в России с докторами. Captain – здесь победитель, триумфатор. Но в виде прилагательного… О, воистину

Не мни, переводя, что склад в творце готов –
Творец дарует мысль, но не дарует слов.

Так было когда-то написано на стене в кабинете технического перевода с соответствующей действительности подписью Сумарокова (проверяйте интернет-цитаты, видел я тут «цитату» из Черчилля, с оборотом «ядерная помойка», он бы до такого, ей-богу, не додумался). И не смейтесь, что «технического». Скажете, при чем тут, скажем, коробка передач и art made tongue-tied? Рассказал бы я вам анекдот, почему выжил на электрическом стуле очень злой кондуктор.

То, что вы сейчас прочитаете (или услышите), возможно только у нас и при помощи нашего великого и могучего, при условии, конечно, что он еще и свободный. Не напомнит ли вам хоть одна строчка кого-нибудь из известных поэтов? Кто из возвышенного духом клуба переводчиков смог бы так передать великого Шекспира по-русски? Все тот же 66-й сонет.

Мне плохо жить. Я смерти был бы рад.
Устал я видеть гордость в нищете,
Как лаврами ничтожество дарят,
Что веру распинают на кресте,
Как низко пала родовая честь,
И грубо помыкают красотой,
И мажут грязью лучшее, что есть,
И искренность, что кличут простотой,
И вдохновения зажатый рот,
И ум, что глупость цепью оплела,
И силу, что калекою бредет,
И робкое добро в оковах зла,
Короче – не зажился бы и дня,
Да другу будет трудно без меня.

И кто же осчастливил нас сим торжеством переводческой мысли? Впрочем, творение сие даже не сонет, это центон, стихотворение, составленное из строк других стихотворений. Но, кстати, это и не центон, а «шестон». Сию переводческую форму (назовем это так) придумал поэт и переводчик Сергей Шестаков, склеив эту версию сонета из четырнадцати переводов. Здесь вам и Пастернак, и Маршак, и Дудин, и некто под богато-сладеньким псевдонимом «О. Бедный-Горький», и еще десяток переводов разной меры таланта, качества и вкуса. Обессмертил сие творение переводчик Юрий Лифшиц, предваривший свою версию корпуса введением (С. Довлатов, «Уже смешно») «Как переводить сонеты Шекспира».

Скромно и со вкусом. Но мы не станем пытаться украсть миллион, реорганизовать ракбрин и пытаться управлять вселенной, не привлекая внимания санитаров. Мы все – удачливые, неудачливые, хорошо, плохо или совсем не оплачиваемые, публикующиеся часто, редко или вообще никогда – мы все имеем право считать свой перевод самым лучшим. Отдать должное большинству из нас – далеко не все мы пытаемся этим правом воспользоваться. Замечая мастерство других, волей-неволей проникаешься сомнением в собственном умении, а это всегда на пользу делу и главное - никогда не бывает вредно. Я хочу прочитать вам – ну или чтобы вы прочитали сами шестьдесят шестой сонет еще в нескольких переводах. Не знаю, совпадут ли наши вкусы – я сам люблю именно эти варианты. Не ищите в порядке их расположения наградного места «третью премию в номинации занимает…» Для меня все они – произведения самостоятельные и любимые. Ну а уж если вам не понравятся эти – ищите свои любимые переводы, самостоятельно. Хотя – если вы наши давние читатели, то давно уже это сделали. А именно 66-й сонет и его секреты прекрасно описаны Александром Моисеевичем Финкелем в ему и посвященной статье: «66-й сонет в русских переводах».

Перевод Николая Голя