Текст: Иван Родионов
Анна Чухлебова. "21 история о том, что умерли не все" - Ridero, 2021
Обыкновенно "страшное" на русском языке беспросветно, неиронично, безблагодатно - и при этом похоже друг на друга. Извода два (исхода нет). Или якобы жуткое с выдуманными чудными именами и фольклорно-глянцевой мистикой (нас пугают, а нам не страшно). Или трёхкопеечный артхаус про тотальную безнадёгу и лютую отечественную хтонь - с беременными девочками, насилием над детьми, расплывшимися матерями и травмами-травмами-травмами. Отчего у нас так мало читают "страшное русское", а?
Сборник финалистки премии "Лицей" этого года Анны Чухлебовой "21 история о том, что умерли не все" - совершенно не такой. Возможно, это и есть долгожданное окно в ту самую "русскую тёмную прозу с человеческим лицом". Когда весело и страшно - и при этом свежо. Когда не в снегу или старинной усадьбе, но под южным солнцем. Без социоштудий и сложноподчиненных предложений без начала и конца.
Обыкновенно истории рассказываются от первого или третьего лица. Здесь же часто - от второго, пусть и с элементом первого: вроде бы речь о рассказчике, а вроде бы - и о нас с вами. Или напрямую - к нам. К нам обращаются, чёрт побери, - отчего мы такие?!
"Когда ты умер, мы остригли волосы. Смерть твоя, страшная, египетская, пришла неожиданно".
Камера трясётся и переходит из рук в руки: вот учительница-вудуист, вот безвольный мальчик, вот ремонтник-эротоман. Мелькают бесполые, вернее, всеполые герои, объединяет которых не только русская неприкаянность, но и тоска по чему-то иному. Тут и там рассыпаны и проклёвываются обыкновенные чудеса - пусть порой и пыльные, бытовые, а то и вовсе жестокие и безобразные.
Русская готика не может быть пафосной и страшно серьёзной. Тут нужен симбиоз Леонида Андреева и Зощенко - или, если говорить о современных молодых авторах, содружество Аллы Горбуновой и Ивана Шипнигова. Звучит странно, но можно ли не сфальшивить - иначе?
Иногда речь автора переходит в какие-то заговоры, в таинственное аллитерационное бормотание. Таинственное, но не бессвязное. Ритмизированная проза с инверсиями и поэтическими приёмами - такими были стихи до прихода верлибра, пожирающего всё вокруг.
"Георгины, оргии, героин в твоём имени - каково, а?"
"Забанить друг друга здесь и сейчас, со всей мощью абсурда, которым только и теплится в сердце Родина".
"Непроглядная жизнь, без любви и жалости. Далёкая, чужая, не моя".
Телесное же в повествовании становится магическим, странно-цветным - штрихами-всполохами, как у импрессионистов. Остановись, мгновение, - ты прекрасно и ужасно.
А сюжеты... Они и житейские, и какие-то сновидческие одновременно, и адекватно пересказать их очень трудно. Судите сами.
Рассказ первый ("Шпицберген"). Молодая семья ютится в двушке с родственниками. Муж, Миша, начинает хиреть от беспросветности бытия ("Мише бы на Шпицберген, чтоб море пенное билось о скалы, ветер до мяса пробирал. Чтоб мужики кругом, а лучше - война"). Он решает поучаствовать в судьбе бездомного кота, которому даёт имя Баренц. Но и этого не доводит до конца - бросает кота, теряет любовь, а вместе с ней - и место главного героя новеллы.
Рассказ второй ("Медсестра"). Снова двушка, снова кошка, на сей раз лысая. Неприкаянная и не приспособленная к жизни молодая пара. Он - вечно по больницам, и давно бы уже пришёл закономерный конец его жизни, если б не ангел-хранитель - медсестра. Но и её герои предают, расплываясь алым по ванной.
Вообще в книге много предательства и предателей, но в этом нет никакого библейского тяжёлого трагизма. Ну предал и предал - "делов-то". Все мы в чём-то предатели, изначальные и ежедневные.
Садомазохизм больных отношений тоже становится нестрашным - иначе нельзя, иного не дано. Какой там "абьюз", какие, прости Господи, "травмы", если мы зачаты во грехе и в нём же всю жизнь пребываем?
Писатель Евгений Бабушкин написал про книгу Анны Чухлебовой так: "Эти тексты равно далеки от гендерных штудий литинституток и от так называемой женской, а на самом деле просто сентиментальной прозы".
С этим трудно не согласиться. Разумеется, это пока дебют - пусть и яркий. Сильные тексты в сборнике соседствуют если не с проходными, то с какими-то выбивающимися из общего ряда, будто бы необязательными здесь, не вписывающимися в концепцию книги ("Наука убивать", "Бич божий"). Кое-где "доворот винта" чрезмерен, дальше уже вышибание из читателя эмоций через колено, сгущение всех красок. Сама структура книги (семь тем, в каждой - по три истории) кажется отчасти искусственной.
Но всё равно - впечатляет. И автора - смеем надеяться - ждёт большое будущее. Потому что дар такого рода - редкий.
Примерно так (при всей очевидной разнице, конечно) дебютировала в литературе Анна Старобинец. Её сборники «Переходный возраст» и «Резкое похолодание» лет десять-пятнадцать назад выделялись именно своей непохожестью на книги, казалось бы, узнаваемых жанров. Лирический хоррор повседневности – такой подсознательно знакомый и такой нездешний.
Нам нужен такой автор, чтобы мы поняли: во тьме, когда вода в реках превратилась в кровь, кругом кишат жабы и мелкая гнусь, а кто-то страшный уже вышел за твоим первенцем, можно жить. И удивляться прекрасному и страшному миру.
Ибо "подступает лето, Солнце хоть ложкой ешь".