Текст: Андрей Цунский

Да прост ответ. На портрет посмотрите – и все понятно. А вот как человек этот при той жизни, которую вел, оставался поэтом, причем лучшим поэтом своего времени – это и правда интересно.

I

• «Что за время, ну что за время… Еще не срослись старые переломы – а ломают наново и в новых местах. Будто дважды поломанная кость будет крепче целой. Время, когда всадники сделались нищими, а конюхи разбогатели. Плод учений исторгнут, непереваренный, поелику не в коня этот корм, а дурак, на то глядя, языка ведь не прикусил. Лезет с советами, а скажи ему прямо: «Уйди, куда ты-то суешься?» - так потребует дискуссии. Писать не умеет толком – а ему подавай дискуссию… Что за время. Хотя – что там. Обычное. Такое же, как тут и всегда. Десять лет бежим, десять останавливаемся, десять назад ползем – а скоро снова придется в ту же сторону бежать… И вечно дураку дискуссию подавай! Непроста жизнь была, и только сложнее становится.
• 
  
• Коли дождусь я весела ведра
• и дней красных,
• Коли явится милость прещедра
• небес ясных?
• Ни с каких сторон света не видно -
• всё ненастье.
• Нет и надежды. О многобедно
• мое счастье!»

Такие мысли периодически одолевали раба Божьего Елизара, рождая буколические аллегории с истинно славянской эмоциональной окраской. А тут и повод-то был пустяковый – а чувства нахлынули. Привели к нему студента из Славяно-греко-латинской академии. Судить его нужно, по всему. Но… Вот кого бы другого уже в колодки, в солдаты, в монастырь дальний на край света – все это может теперь раб Божий Елизар.

II

Только вот жил Елизар теперь давно уже под совсем другим именем. Сторонник просвещения, ярый приверженец «просвещенной монархии», реформатор русской церкви, фактически первое лицо Святейшего Синода и точно одно из первых лиц государства. И какого – того, что в считаные дни стало первой империей мира, обрело выход к морю, военную силу, прекрасную современную столицу и устремленного к знаниям. Какие чувства вызывал он у людей вокруг? Какие мысли? Восхищение? Трепет? Уважение к великой мудрости и обширнейшим знаниям? Желание познавать, посвятить себя наукам и искусствам, служить отечеству?

Бросьте, дорогой читатель. Будьте проще, и (может быть) люди до вас не дотянутся. Этот Елизар известен был всем, и вам, уверен, до сих пор известен – как некто Феофан Прокопович. И вызывал он чудовищный страх и желание смыться побыстрее куда-нибудь от него подальше. Архиепископ Тверской и Кашинский, профессор Славяно-греко-латинской академии Феофилакт (Лопатинский), архиепископ Ростовский и Ярославский Георгий (Дашков), митрополит Коломенский и Каширский Игнатий (Смола), митрополит Казанский и Свияжский Сильвестр (Холмский-Волынец), архиепископ Киевский и Галицкий Варлаам (Вонатович) – это лишь самые известные деятели, ставшие его жертвами. Вообще-то их были сотни – если не тысячи. Мастер интриги, искусный доносчик, царедворец и кознодей-практик. Как-как? «Русский Макиавелли», говорите? Да ребенок ваш Макиавелли. Наивный флорентийский юноша. Русский Торквемада? Да попади Торквемада в Тайную канцелярию просто на экскурсию – помер бы со страху, что дверь заклинит. Наш раб Божий Елизар, кстати, сам писал инструкции для этой самой канцелярии. Сначала боролся с противниками петровских реформ, затем – с их продолжателями, когда изменилась русская власть. Да, это не такой уж редкий в истории случай. Но личность – и в мировой истории редкая. Вот он пишет о поэзии и поэтах:

• «По старинному взгляду, некое божественное и небесное вдохновение побуждает поэтов писать стихи, и обычно принято даже говорить, что поэтом надо родиться, оратором же можно стать. Тем не менее, и в этом искусстве весьма необходимы определенные правила и наставления. Мало того, даже следует сказать, что и этот пресловутый, как говорят, небесный порыв, который одни прозвали восторженностью, а другие энтузиазмом, без помощи наставников окажется, если верить Горацию, бесполезным (О поэтическом искусстве, 409):
• Я не вижу, к чему бы
• Наше учение было без дара и дар без науки?
• Гений природный с наукой должны быть в согласьи взаимном.
• И то, что Гермоген {Гермоген из Тарса (II в. н. э.) - автор руководства по риторике.} в своих книгах по риторике говорит об ораторе, я решительно утверждаю относительно поэта: именно, скорее может делать ошибки человек одаренный, но неискусный, чем менее одаренный, но проникшийся правилами искусства».*

А вот еще один образец его творчества:

• «Пришед к (подсудимому), тотчас нимало немедля допрашивать. Всем вопрошающим наблюдать в глаза и на все лице его, не явится ли на нём каковое изменение, и для этого поставить его лицом к окошкам…Как измену, на лице его усмотренную, так и все речи его записывать. Не допускать говорить ему лишняго и к допросам ненадлежащаго, но говорил бы то, о чем его спрашивают. Сказать ему, что если станет говорить “Не упомню”, то сказуемое непамятство причтется ему в знание. Как измену, на лице его усмотренную, так и все речи его записывать».*

А вот его же действие по им же самим составленному руководству:

• «Когда ему при министрах велено письмо пасквильное дать посмотреть, тогда он первее головою стал качать и очки с носа, моргая, скинул, а после, и одной строчки не прочет, начал бранить того, кто оное письмо сочинил».*

По тем же инструкциям допрашивали и Виллима Монса при Петре¸ а после допрашивать будут и шута Аксакова, за то, что Елизавете Петровне в шапке ежика подал и напугал ее, и самозванку «княжну Тараканову», и просветителя Николая Новикова. Тайной канцелярии важно ведь не выяснить правду, а запутать и овиноватить арестованного. Не слишком часто меняли эти инструкции. Да и не сильно.

III

А сейчас речь идет об одном дне 1734 года, в который первенствующий член Святейшего Синода Феофан Прокопович разбирает дело о подлоге. Не такое уж и сложное. Мужик сперва назвался дворянским сыном. Затем – поповичем. Ну, дело то пустяшное. Не на виселицу же за это, и не на дыбу. Посечь могли крепко, да из столицы турнуть подальше. Не то важно, кем назвался, важно – зачем. Пришел аж с дальнего моря – учиться захотел! Ишь ты. И вдруг подкатились к горлу воспоминания…

Мы же при этом не будем вспоминать того, чего помнить не можем. Кто был отцом раба Божьего Елизара – неизвестно. Формулировка «простой киевский обыватель» так же расплывчата, как «гражданин СССР». Знаем, что звали когда-то не то Елизар (как считал его биограф Дамаскин Руднев), не то Елисей (как утверждал его другой биограф, Теофил Зигфрид Байер). Отец его был вроде из смоленских. А может и нет. А может, и не было его? Кто же тогда был? Вроде сирота сначала почему-то носил фамилию матери - Церейский, а там стал Прокоповичем – про прозванию дяди, его взявшего на воспитание. Не усыновившего – а именно взявшего на воспитание, поскольку дядя тот - монахом был. В любом случае, жизнь у сироты была бы совсем невеселая, если бы не дядя, мамин брат. Звали его Феофан Прокопович, и был он ректор Киево-Могилянской академии, наместник Киево-Братского монастыря. Какая драма связана была с рождением будущего вице-президента Синода, поэта и автора примечательных инструкций – неизвестно. Но известно, что когда умер в 1692 году дядя Феофан, некий неизвестный киевский благотворитель оплатил образование Елизара вплоть до окончания академии. А может и более того. Почему? Зачем? Кто это был?

Позвольте другой вопрос: наше ли это дело? Историки хотят это знать - для исторической правды. А читателю к лицу была бы скромность…Что-то я, похоже, размечтался.

IV

Совсем не плоха была Киево-Могилянская Академия. Хотя бы потому, что новоиспеченный студент не испытывал никаких трудностей ни с латынью, ни с греческим, ни с европейскими языками и спокойно пошел пешком учиться… в Рим. Правда, пришлось для того принять веру униатскую. Но Елизар был человеком образованным и знал отнюдь не только поэзию и риторику. Невольно вспоминал он в 1734 году, как сам отправился в Европу – за большими знаниями. Как теперь этот мужик, записавшийся поповичем. С одной стороны – ему не пришлось менять веру. Но с другой – зимой идти за обозом с солью и рыбой не так комфортно, как по Европе. И уж точно опаснее.

• «…слово поэт, поэма и поэзия произведено от греческого слова ροιειη, что означает "творить" или "сочинять", отсюда и поэта, если бы это было в обычае, правильно можно было бы называть "творцом", "сочинителем" или "подражателем". Ведь выдумывать или изображать - означает подражать той вещи, снимок или подобие которой изображается. Отсюда и образ именуется изображением. А то, что лишь одна эта область искусства называется поэзией, хотя по своему значению это название подходит и прочим искусствам, получилось путем антономасии, именно, по причине выдающейся способности творческого воображения у поэтов...»*

А вот Елизар, или Елеазар, по принятии униатства стал зваться «брат Елисей», отправился в края нехолодные и в общем не опасные.

Путешествие особы богатой было в те времена затеей непростой. Свой экипаж – с печкой на случай холода, с кофрами для багажа на задке кареты и на крыше, специальный дорожный костюм и несессер с бритвенными и цирюльными принадлежностями, гигиенический несессер, пара париков, камзол и панталоны на случай визита к властям и знакомым в местах, через которые проезжаешь, письменный прибор. О! Вот что стоит упоминания. Какое пресс-папье? Да что вы. Это в веке XIX. После 1835 года, когда на одной британской фабрике в бумажную пульпу забудут долить клея. Ошибка эта приведет фабрику к процветанию – фабрика начнет выпускать исключительно клякс-папир, или бюварную бумагу - buvard (бюварная – от французского boir, что, в свою очередь, от латинского bibendum - пить, «пьющая бумага»). Только тогда, да и то по ошибке, получится первая на свете промокательная бумага, а затем уж и эта штуковина с ручкой.

Для Прокоповича, прекрасно знавшего латынь, происхождение этих слов загадкой не стало бы, а вот пресс-папье у него исторически в хозяйстве не завелось: в веке XVII и в XVIII его функцию (и гораздо хуже) выполняла песочница. Обычно делали их в паре с чернильницей, у последней – откидная или в дорожных условиях – закручивающаяся крышка, а у второй – дырчатая, как у перечницы или солонки. С собой также брали комплекты для самообороны: дорожные пистолеты с воронкой на конце заряжали крупной дробью, и воронка нужна была, чтобы поразить одним выстрелом несколько противников на малом расстоянии.

• «Природа поэзии соответствует ее имени. Ведь поэзия есть искусство изображать человеческие действия и художественно изъяснять их для назидания в жизни. Из этого определения видно, что поэзия совершенно отлична от истории и от диалогизмов {Диалогизм - литературное произведение, изображающее характеры и правы людей.} филологов (с которыми у нее есть нечто общее). История ведь просто повествует о подвигах и не воспроизводит их посредством изображения. Диалогисты же воспроизводят и изображают, но делают это не стихами, а в прозаической речи. Поэт же, имя которому "творец" и "сочинитель", должен слагать стихи, придумывать содержание, т. е. воспевать вымышленное.»*

То ли дело школяру! Мешок с запасным бельем, кусок колбасы и фляга с вином, в руки – суковатая палка, она и посох, и дубина на случай чего. И с компанией из нескольких человек – таких же, как и ты, ну разве не радость идти пешком в далекие страны, а по пути рассказывать то, чему уже сам учен, слушать рассказы других. Где остановиться? Да не вопрос. Постоялые дворы для купцов и для богатеев. А школярам куда лучше в монастырь. За работу дадут переночевать пару дней, а долгих постов летом нет, так что и накормят до отвала, и с собой еды надают. Если год не голодный, конечно. В монастырях, опять же – вино. Учащейся молодежи очень полезно. В монастырях много образованных людей, которые сами недавно учились, такими же были. Под дождь не выгонят. Само путешествие – бонусный семестр обучения географии, да и много еще чему.

• «Гораций в знаменитом стихе из книги "О поэтическом искусстве" приписывает поэзии двойное назначение - услаждение и пользу.
• 
  

• 
  
• 
  
• Или полезными быть, иль пленять желают поэты.
• 
  
• То и другое назначение, если их брать отдельно, несовершенны. Ведь стихотворение, которое услаждает, но не приносит пользы, является пустым и подобно ребячьей погремушке. То же, которое стремится быть полезным без услаждения, едва ли будет полезным. Ибо мы приступаем к чтению поэтов, увлеченные прелестью и изяществом стиля: в поисках удовольствия мы вместе с тем находим и пользу...
• 
  
• Поэтому и поэт возьмет для разработки то, что может принести пользу в человеческой жизни, и будет стараться таким способом вести изложение, чтобы доставить читателю наслаждение.»*

V

Елизар вспомнил все это, глядя на мужика, приписавшего себе поповское происхождение. У Елизара-то оно было, хотя относительное. Не отец был священником - дядя. Зато какой. А у этого… Дома поди прибьют его за такой энтузиазм. Проглотил воспоминание, стараясь сделать это незаметно. Да под бородой никто и не увидел, как его кадык скользнул вверх-вниз. Человек он был страшный – но как многие такие люди, сентиментальный. Перед глазами потекли как в обскуре перевернутые картинки: Вена, Штирия, Кроация, Славония, Тироль, Павия, Феррара, Анкона, Бона, Флоренция, Пиза – и, как, наконец, в 1698 году вошел в Рим. Вот и спросите теперь: «А как вы изучали языки?», «А откуда так хорошо знакомы с европейской географией?». Вот так и вот оттуда.

В Риме он был принят в иезуитскую коллегию св. Афанасия, которая была создана специально для славян и греков. Там стало возможным прочитать то, о чем лишь слышал по рассказам преподавателей: мол, были когда-то такие Демосфен, Цицерон, Квинтилиан; Виргилий, Овидий, Светоний, Саллюстий, Тацит. (Кто-то вкрадчивым шепотком добавлял: «А еще был такой Гай Петроний Арбитр!»)

В коллегии он через схоластику вышел на «Новый Органон» Фрэнсиса Бэкона, о той же схоластике – к «Рассуждение о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках» Ренэ Декарта, где сформулировано:

• 1.Принимать за истинное только то, что ясно и отчетливо (si clairement et si distinctement).
• 2.Делить трудности (difficultés) на части.
• 3.Располагать свои мысли (pensées) в порядке, начиная с простейших и восходить к сложным.
• 4.Делать перечни и обзоры (revues).

Он начал систематизировать свои знания, чего раньше ему не хватало. Говорить о фантастической работоспособности молодого человека не стоит, это и так понятно. Этот студент даже обратил на себя внимание папы Климента XI. Тот пригласил его остаться в Риме.

«Первый род вымысла - это когда случаи и происшествия с кем-либо, не происходившие в действительности, вымышлены по способу исторического повествования, причем к этому не присочинено ничего необычайного или выходящего за пределы вероятности...

Второй род вымысла, когда вымышляется что-либо сверхъестественное или необычайное для людей, как например совещания богов и богинь, их ссоры, чудеса и прочее в таком роде, что с легкостью обнаруживается как вымысел... Вымыслы первого рода придумываются для приятности и разнообразия длинного повествования, вымыслы же второго рода -- для того, чтобы указать на некую тайну, божественную силу, помощь, гнев, кару, откровение о будущем.»*

VI

В этот момент и выяснилось, что брат Елисей (или, по официальным бумагам - Самуил Церейский) не слишком-то любит Рим, карьеру в Ватикане делать не собирается (оно и понятно, потолок этой карьеры ему был совершенно понятен, а амбиции были вполне славянского размаха). И еще – он прекрасно понял, что после отказа самому великому понтифику его просто разорвут в клочки. О природе власти он понимал уже очень многое – что тоже талант. Он успел воспользоваться закрытыми хранилищами библиотек Ватикана, его позвали с папского благословения прослушать курс теологии в Collegium Romanum. Но в ночь на 28 октября 1701 года бежал из Рима и через несколько месяцев добрался до Почаевского монастыря, где вернулся в лоно православной церкви. Судя по всему, еще три года он снова путешествовал по Европе, посетил Лейпциг, Галле и Йену. Нам мало что известно об этом периоде его жизни – и не будем гадать. Фактов от гаданий не прибавляется. Что-то скрывал он сам. Что-то могли скрыть другие.

«Для всех описаний общими и главнейшими являются два достоинства: ясность и краткость, причем та и другая способствуют наглядности предмета. Ведь каким образом покажется ясным, - а не пустым звуком - темное описание, ускользающее даже от напряженной мысли, а не то что от взгляда?..

Разумеется, эти достоинства с трудом соединимы: и часто бывает, что краткость вредит ясности, а ясность краткости. Надо одинаково заботиться и о том и о другом и писать хотя и кратко, но так, чтобы от этого не возникало неясности, и так ясно, чтобы в описании не распространяться далее, чем это требуется предметом. Следовательно, чтобы краткость была надлежащей и безвредной, не надо давать ничего излишнего и слишком часто повторять одно и то же, не надо излагать в слишком длинных периодах или большим числом стихов; надо избегать частых и длинных вставок и не нагромождать понапрасну синонимов, но не допускать ни в чем нехватки, никаких сокращений и искажений: ведь от этого тот, кто стремится быть кратким, становится темным.»*

VII

В 1705 году Варлаам Ясинский постригает его в монахи. Именно тогда Елисей-Елизар-Самуил принимает имя, под которым и останется в истории - Феофан Прокопович II. Он становится преподавателем поэтики все в той же Киево-Могилянской академии. «Науки методом новым, ясным и доступным, излагать начал, которыми все поколение к гуманизму и великодушию будил», - писал его биограф Байер, выше уже упомянутый. Но он ведь не просто теоретик по части пиитики, его трагедокомедия «Владимир» вызывает бурю ненависти среди преподавателей и церковных иерархов – и очень популярна среди учеников. В яростную атаку на «трагедокомедию» и автора пошел богослов Феофилакт Лопатинский. Как вы уже знаете, сделал он это, явно недостаточно подумав. Очень зря. И, кстати, этот Феофилакт был человеком немалых и высоких достоинств. «Во время голода, при крайней дороговизне хлеба, он своими келейными деньгами ссужал своих бедных крестьян и раздавал им хлеб даром. Когда же минуло голодное лето и настало обильное, принесли к нему записные книги, кому сколько дано было хлеба, и докладывали: не прикажешь ли этот хлеб отобрать? Преосвященный Феофилакт, взяв книги, бросил в печь, в огонь» (Рукоп. «Каталог тверских архиереев»). Эх, не так все в истории просто.

(жестокость его при этом соответствует масштабу его личности) – попробуйте выяснить сами. А его стихи… ну, стихи я вам почитаю вслух.

ЭПИЛОГ

Этот человек станет автором концепции триединого русского народа, дискуссия о каковой сейчас (и не впервые) приобрела отнюдь не академическую форму.

«Вымысел же способа бывает примерно так: выбрав событие, поэт не исследует, как оно совершалось, но, созерцая, изображает, как оно могло совершиться... В конце концов он должен, повествуя о вымышленных или подлинных предметах, поступать совершенно так же, как поступает живописец, рисуя картины. Как художник, услышав о каком-нибудь событии, сначала обдумывает, зрительно представляет себе местность и лица и долго соображает, каким образом - если дело идет о сражении - одни мечут издали стрелы, другие сражаются врукопашную мечами и копьями, как эти обратились в бегство или рассеялись, а те их неотступно преследуют, как повершенные и раненные, каждый по-разному, испускают дух, й- все это художник сначала в отдельности как бы рисует в уме, наконец переносит на картину и искусно отделывает частности. Совершенно так же и поэт должен поглубже рассмотреть действительное событие умственным взором и по-своему измыслить правдоподобное.»*

Не стану анализировать эту концепцию. Хотя, по скромному моему мнению, не стоит по нескольку раз искать рецептов на будущее в одном и том же прошлом. Пора придумывать что-то поновее. Но – мнение редакции не обязано совпадать с моим. А пока…

Посмотрев еще раз на здоровенного архангельского парня, которому так захотелось учиться, махнул рукой Феофан.

- Учиться, значит, хочешь … Ладно. Про приписки твои забудем. Ты на что тут живешь-то? Алтын в день, говоришь. Трудно, поди, такому большущему с хлеба-то на квас перебиваться… Ладно. Из Петербурга пока тебе уехать надобно. Про Киево-Могилянскую академию слышал, как там тебя… Ломоносов?

Феофан Прокопович проживет с того дня меньше двух лет. Он умрет 8 сентября 1736 года, произнеся при кончине своей слова: «О главо, главо! разума упившись, куда ся приклонишь?»

В фильме Игоря Волкова «Михайло Ломоносов» (1976) Прокоповича сыграет красавец Сос Саркисян, и эпизод его встречи с Ломоносовым там тоже представлен. Однако встречавшиеся с реальным Прокоповичем в тот же период отмечали, что был он уже похож на глубокого старца и был очень болен.

• *Строки из трактата Феофана Прокоповича «О поэтическом искусстве».