Текст: Ольга Лапенкова
С другой стороны, тело человека — чистый холст, который каждый расписывает по своему усмотрению. И речь не только об одежде или украшениях. То, какой образ жизни мы ведём, неизменно сказывается на нашей внешности. Человек, целыми днями просиживающий за компьютером, не сможет похвастаться подтянутой фигурой — а у бедного студента, прозябающего в незнакомом городе, вряд ли будут проблемы с лишним весом. И наконец, люди, ведущие откровенно нездоровый образ жизни, при всём желании не смогут скрыть последствия своих злоупотреблений (если у них, конечно, нет волшебной картины, которая стареет вместо них, как в романе «Портрет Дориана Грея»).
Лучшие отечественные писатели не могли этого не понимать. Поэтому портреты в их произведениях помогают нам понять, на что способен тот или иной персонаж, задолго до того, как мы увидим героя в деле. Посмотрим, как это работает – и как менялось из века в век?
В. А. Жуковский. «Спящая царевна» (1831)
В те времена, когда писатели ещё не «додумались» до реализма, а следовали классицистическим или романтическим канонам, всё работало просто. Если герой был положительный — то и выглядел он великолепно, а если отрицательный — то ходил себе толстенький, низенький и страшненький. Или на носу у него красовалась огромная бородавка. Или он шаркал при ходьбе, или чавкал, сидя за столом… Вот и в сказке В. А. Жуковского о спящей царевне главная героиня — красавица, каких не найти:
- Молод цвет её ланит,
- Меж ресницами блестит
- Пламя сонное очей;
- Ночи тёмныя темней,
- Заплетённые косой
- Кудри чёрной полосой
- Обвились кругом чела;
- Грудь как свежий снег бела;
- На воздушный, тонкий стан
- Брошен лёгкий сарафан;
- Губки алые горят;
- Руки белые лежат
- На трепещущих грудях;
- Сжаты в лёгких сапожках
- Ножки — чудо красотой...
О характере героини мы ничего не знаем, но это не требуется: такая очаровашка явно и мухи не обидит! (В отличие от «хромоногой, старой, злой» волшебницы, которая так обиделась на родителей царевны, что прокляла всех, кто жил во дворце, наслав на них вечный сон.) Так что неудивительно, что через триста лет царский сын, услышав легенду о спящей красавице, не стал медлить ни секунды — и нашёл-таки способ пробраться в зачарованный дворец. Хотя, казалось бы, зачем рисковать жизнью ради девушки, которую совсем не знаешь?
И. С. Тургенев. «Отцы и дети» (1860)
Но перейдём к реалистической прозе, где всё сложнее. Даже не открыв первую страницу и прочитав только название, читатель догадывается, что речь в этой книге пойдёт о противостоянии двух поколений — причём «отцы», скорее всего, будут защищать традиционные ценности, а «дети» станут доказывать, что все эти морали давно пора отправить на свалку истории. Но вот мы открываем роман — и сразу же видим два портрета: Николая Петровича, одного из «отцов», и его верного слуги.
— Что, Пётр, не видать ещё? — спрашивал 20-го мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запылённом пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазёнками.
Слуга, в котором всё: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, всё изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
Внешность Николая Петровича автор так и не опишет: лишь в седьмой главе он обмолвится, что герой «прихрамывал, черты имел маленькие, приятные, но несколько грустные, небольшие чёрные глаза и мягкие жидкие волосы». Но интересно другое: барин, который ходит по деревне в том, что выпало из шкафа (надеть запылённое пальто и клетчатые панталоны — почти то же самое, что сейчас нарядиться в плюшевый домашний костюм), совершенно спокойно относится к тому, что его слуга вырядился как на парад. Бирюзовая серёжка, разноцветные волосы — каково? И это, между прочим, не в нынешние вольные времена, а полтора века назад!
Иной дворянин, увидев слугу в таком виде, задал бы ему головомойку. Но Николаю Петровичу до этого нет дела. Итак, мы с первых строк понимаем, что от «барина лет сорока» не стоит ждать обличительных речей в адрес молодёжи. И окажемся правы, ведь чтением нотаций будет заниматься его старший брат. Который выглядит иначе:
...вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом...
«Белизна рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом...» — каково! И это в деревне, где целыми неделями, если не месяцами, в гости не зайдёт ни одна живая душа!
Понятно, конечно, что новоиспечённый бакалавр Аркадий — а именно его в начале романа ждут братья Кирсановы — предупредил о своём возвращении, и Павел Петрович имел возможность подготовиться. И всё-таки Николай Петрович, ожидавший приезда сына с бо́льшим трепетом, не удосужился даже отряхнуть пальто от пыли...
Очевидно, что Павел Петрович — на правах бывалого светского льва — тут же рассорится с Евгением Базаровым, который ходит в «длинном балахоне с кистями», «старой круглой шляпе» и не особо-то ухаживает за своими «висячими бакенбардами». Фу, деревенщина!
Т. Н. Толстая. «Соня» (1984)
С каждым веком в литературе всё усложняется. Вот и в рассказе «Соня» портрет главной героини служит не просто способом узнать, положительный персонаж перед нами или отрицательный, — и даже не намёком на то, какие герои разругаются в пух и прах. Рассказ Т. Н. Толстой представляет собой «нарезку» из воспоминаний разных людей о некоей Соне — одинокой женщине, которая всегда приходила на помощь соседям, даже если в ответ не получала ничего, кроме чёрной неблагодарности.
Увидев Соню, впервые приглашённую на обед, мы обращаем внимание на её «лошадиные черты». Но стоп, кто это подметил: автор — или один из многочисленных второстепенных персонажей, считавших Соню чем-то вроде бесплатной прислуги?
Стало быть, Соня шила... А как она сама одевалась? Безобразно, друзья мои, безобразно! Что-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее! Ну вообразите себе: голова как у лошади Пржевальского (подметил Лев Адольфович), под челюстью огромный висячий бант блузки торчит из твёрдых створок костюма, и рукава всегда слишком длинные. Грудь впалая, ноги такие толстые — будто от другого человеческого комплекта, и косолапые ступни. Обувь набок снашивала. Ну, грудь, ноги — это не одежда... Тоже одежда, милая моя, это тоже считается как одежда! При таких данных надо особенно соображать, что можно носить, чего нельзя!.. Брошка у неё была — эмалевый голубок. Носила его на лацкане жакета, не расставалась. И когда переодевалась в другое платье — тоже обязательно прицепляла этого голубка...
Читая этот спор между безликими героями, мы судим не столько о Соне, сколько о персонажах, которые окружали эту несчастную женщину. Взять хотя бы «огромный висячий бант». Возможно, это и впрямь было некрасиво — но, в общем-то, что такого? Казалось бы, к началу ХХ века (а действие рассказа начинается в 1930-х гг.) все должны понять, что не одежда красит человека, а добрые дела. Но Сонины соседи — и особенно соседки — только и делают, что перемывают ей кости. Зачем? Чтобы на фоне этой заурядной и безвкусной, по их мнению, девушки выглядеть краше и умнее.
Похожая ситуация — правда, уже с деревенским колоритом — описана в рассказе А. И. Солженицына «Матрёнин двор», где главная героиня помогала-помогала всем вокруг — и, как говорится, допомогалась. И хотя Соня у Т. Н. Толстой и Матрёна у А. И. Солженицына представлены как положительные, чуть ли не святые героини — бесконечно отзывчивые, но при этом кроткие, безответные, — вообще-то не стоит позволять людям пользоваться своей добротой.