Текст: Ольга Лапенкова
Так или иначе, не стоит закрывать глаза на то, что незадолго до истории с Муму глухонемой крестьянин пережил несчастную любовь. И пережил тяжело: никто из знакомых не ожидал, что этот грубый великан окажется таким чувствительным.
«Герасим <...> пошёл, тяжело ступая, в свою каморку… Целые сутки не выходил он оттуда. Форейтор Антипка сказывал потом, что он сквозь щелку видел, как Герасим, сидя на кровати, приложив к щеке руку, тихо, мерно и только изредка мыча, — пел, то есть покачивался, закрывал глаза и встряхивал головой, как ямщики или бурлаки, когда они затягивают свои заунывные песни. Антипке стало жутко, и он отошёл от щели».
В XVIII веке Н. М. Карамзин, автор повести «Бедная Лиза», поразил тогдашнюю общественность мыслью: «И крестьянки любить умеют». До него ни один литератор не показывал, на какую силу чувств способны девушки и женщины из простонародья. И речь не столько о самой Лизе, которая по своему образу мысли и привычкам не очень-то похожа на крепостную крестьянку — скорее на мещанку или, может, даже на дворянку из обедневшего рода, — сколько о Лизиной матери, которая рано овдовела и долгие годы не могла забыть любимого, поэтому и не вышла замуж во второй раз. В XIX веке потряс общественность уже И. С. Тургенев, показав, что «изящные» чувства может испытывать неотёсанный мужик, который, кажется, понимает только один язык — язык насилия. (Да-да, уже двести лет назад писатели пытались донести, что стереотипы — это плохо.)
Но давайте вспомним: что же произошло? Почему любовь оказалась несчастной, если, выражаясь словами другого классика, «счастье было так возможно»?
Итак, она звалась Татьяна
Девушку, которая разбила сердце Герасиму, звали Татьяной. Сразу оговоримся, что выбор имени — это не отсылка к роману А. С. Пушкина, а просто-напросто способ сделать повествование более реалистичным. В XIX веке — по крайней мере, до публикации «Евгения Онегина» — имя «Татьяна» было не в чести в дворянских семьях, зато им часто называли новорождённых крестьянок. Т. В. Бахвалова и А. Р. Попова опубликовали статью, в которой привели перечень тургеневских Татьян. Получилась целая толпа:
«В текстах И.С. Тургенева нам встречаются: девка Татьяна, которую из прачек в судомойки произвели („Контора“), прачка Татьяна („Муму“), жена однодворца Татьяна Ильинична Овсянникова („Однодворец Овсяников“), Танюшка, девочка лет тринадцати в доме Базаровых („Отцы и дети“), мелкопоместная барыня Татьяна Борисовна („Татьяна Борисовна и её племянник“), барыня (помещица) Татьяна Васильевна („Льгов“)».
«Даже если Тургенев и выбрал имя, задумавшись ненароком о пушкинской Татьяне, нет никакого сходства между начитанной и несколько вольнодумной дворянкой Лариной и «забитой» крестьянкой, не смеющей и слова сказать в защиту своих интересов. Всё, что нужно знать о Татьяне-прачке, автор прописывает самостоятельно — и преувеличенно подробно.
Татьяна, состоявшая, как мы сказали выше, в должности прачки <...>, была женщина лет двадцати осьми, маленькая, худая, белокурая, с родинками на левой щеке. Родинки на левой щеке почитаются на Руси худой приметой — предвещанием несчастной жизни… Татьяна не могла похвалиться своей участью. С ранней молодости её держали в чёрном теле; работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали её плохо, жалованье она получала самое маленькое; родни у ней всё равно что не было: один какой-то старый ключник, оставленный за негодностью в деревне, доводился ей дядей <...>. Когда-то она слыла красавицей, но красота с неё очень скоро соскочила. Нрава она была весьма смирного, или, лучше сказать, запуганного, к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась смертельно; думала только о том, как бы работу к сроку кончить, никогда ни с кем не говорила и трепетала при одном имени барыни, хотя та её почти в глаза не знала».
Почему Герасим влюбился именно в эту девушку, которая не отличалась ни красотой, ни бойким нравом, да ещё — по меркам XIX века — была уже старовата для замужества, остаётся загадкой. Возможно, трудолюбивый дворник увидел в ней родственную душу, потому что знал: Татьяна — мастерица на все руки и ценная работница. Ведь девушка не просто была ответственной за стирку: ей, «как искусной и учёной прачке, поручалось одно тонкое бельё». Так и Герасим считался ценнейшим работником: никто другой не мог похвастаться такой силой и выносливостью, а ещё барыня «его жаловала как верного и сильного сторожа». Впрочем, всегда ли мы можем объяснить, почему человек начинает испытывать к кому-либо чувства? С одной стороны, всем нам свойственно «высматривать» вторую половинку по неким опознавательным знакам. С другой, симпатия и влюблённость — материи всё-таки чувственные, иррациональные. Нельзя заставить себя полюбить человека, как бы он ни подходил тебе по внешним критериям.
Так или иначе, до поры до времени всё складывалось хорошо. И хотя «отношения» — это слишком громкое слово для описания того, что происходило между глухонемым сторожем и Татьяной, они определённо нравились друг другу:
«Полюбилась она ему; кротким ли выражением лица, робостью ли движений — бог его знает! Вот однажды пробиралась она по двору, осторожно поднимая на растопыренных пальцах накрахмаленную барынину кофту… кто-то вдруг сильно схватил её за локоть; <...> за ней стоял Герасим. Глупо смеясь и ласково мыча, протягивал он ей пряничного петушка <...>. Она было хотела отказаться, но он насильно впихнул его ей прямо в руку, покачал головой, пошёл прочь и, обернувшись, ещё раз промычал ей что-то очень дружелюбное. С того дня он уж ей не давал покоя: <...> улыбается, мычит, махает руками, ленту вдруг вытащит из-за пазухи и всучит ей, метлой перед ней пыль расчистит. Бедная девка просто не знала, как ей быть и что делать. <...>
Рада не рада, а попала девка под его покровительство. <...> Однажды за обедом кастелянша, начальница Татьяны, принялась её, как говорится, шпынять и до того её довела, что та, бедная, <...> чуть не плакала с досады. Герасим вдруг приподнялся, протянул свою огромную ручищу, наложил её на голову кастелянши и с такой угрюмой свирепостью посмотрел ей в лицо, что та так и пригнулась к столу».
Вряд ли Татьяна была так же сильно влюблена, как её ухажёр. Ведь перед тем, как поведать читателю о проделках Герасима, автор не случайно подчеркнул, что «к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась смертельно». Татьяна, скорее всего, даже и не задавалась вопросом, как она относится к Герасиму. И всё-таки, с большой долей вероятности, заступничество доброго великана было ей приятно. Вряд ли найдётся в мире тихая, беззащитная, бессловесная девушка, которой не польстило бы такое покровительство. Тем более что Татьяна, в отличие от большинства окружающих, не питала предубеждений по отношению к Герасиму. То есть её совершенно не смущало, что он — инвалид.
Герасим всё это понимал. А ещё он знал, что Татьяна вряд ли откажется стать его женой. Любовь любовью, а даже если она и не питала к нему романтических чувств, выйти замуж в XIX веке было намного выгоднее, чем остаться «старой девой». Ведь где свадьба, там и дети, а дети — это те, кто в старости протянет пресловутый стакан воды. (В Российской империи даже дворяне, и те не всегда получали пенсию; что уж говорить о крепостных.) Поэтому за позволением жениться Герасим собирался идти, как ни странно, не к Татьяне, а к барыне. Сейчас это звучит дико, но всего двести лет назад простые работяги были обязаны сначала спросить господина, не против ли он «отпустить» ту или иную крестьянку замуж, и только потом действовать.
«Герасим порядком её [Барыню. — Прим. О. Л.] побаивался, но всё-таки надеялся на её милость и собирался уже отправиться к ней с просьбой, не позволит ли она ему жениться на Татьяне. Он только ждал нового кафтана, обещанного ему дворецким…»
...но тут барыня, которая, разумеется, даже не догадывалась о симпатиях Герасима, решила сама устроить Татьянину судьбу: выдать её замуж за пьяницу Капитона. Причём намерения у госпожи были благие. Она надеялась, что новый статус приободрит Капитона, он возьмёт себя в руки, будет исправно служить и займётся собственными делами: домом, хозяйством, детьми и всем в таком роде.
Поскольку перед своенравной барыней все дрожали, то спорить с ней никто не осмелился. Вместо этого крепостные стали думать: как бы так устроить, чтобы Герасим не покалечил соперника? И придумали.
«Неоднократно было замечено, что Герасим терпеть не мог пьяниц… <...> Решили научить Татьяну, чтобы она притворилась хмельной и прошла бы, пошатываясь и покачиваясь, мимо Герасима. Бедная девка долго не соглашалась, но её уговорили. <...>
Хитрость удалась как нельзя лучше. Увидев Татьяну, он сперва, по обыкновению, с ласковым мычаньем закивал головой; потом вгляделся, уронил лопату, вскочил, подошёл к ней, придвинул своё лицо к самому её лицу… Она от страха ещё более зашаталась и закрыла глаза… Он схватил её за руку, помчал через весь двор и, войдя с нею в комнату, <...> толкнул её прямо к Капитону».
Помирились Татьяна с Герасимом только через год, когда, понятное дело, было уже поздно: развестись крестьянка не имела права.
Превентивные меры
А ведь печального финала можно было избежать, если хоть кто-то из крепостных осмелился... не то что поспорить с барыней — а просто открыть ей глаза на то, что происходит в её имении.
Да, госпожа не любила, когда ей перечат. Да, она определённо получала удовольствие, когда «играла» судьбами крепостных. Но что произошло бы, если кто-нибудь рассказал ей о Герасиме и его готовящемся сватовстве?
Скорее всего, ничего плохого — для всех сторон конфликта. Более того, поскольку барыня любила пикантные истории, она бы, с большой долей вероятности, не отругала, а наоборот, поощрила бы «доносчика». И экзотическая мысль о свадьбе глухонемого дворника заняла бы её куда больше, чем необычный, но всё-таки не настолько удивительный план поженить горького пьяницу и тихую труженицу.
Итак, «Муму» — это рассказ не только о социальном неравенстве, несчастной любви и о том, что может «сломать» даже очень стойкого человека. Не в последнюю очередь это — произведение о равнодушии, которое разлито в воздухе, словно удушающий газ. До поры до времени его не замечаешь, а когда жертва осознаёт, что с ней происходит, оказывается слишком поздно.