«Вы дядя мне и на Парнасе»

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Известно, что у Пушкина не сложилось добрых отношений с родителями. Они были суровы ко всем детям, кроме младшего Лёвушки. Казалось бы, с отцом Александра Сергеевича объединяла и страсть к театру, и любовь к поэзии, и увлечение Францией. Но… дружбы не выходило. А во время ссылки Сергей Львович даже помогал властям послеживать за опальным поэтом. Простить этого сын отцу так и не смог. Только после гибели сына отец принялся защищать его честь, обвиняя всех вокруг, но сын, конечно, этого уже не услышал. Так и расстались они не вполне примиренными.

Другое дело – Василий Львович, родной брат отца, потомок тех же древних Пушкиных, которыми Александр Сергеевич так гордился. Самый тонкий и остроумный человек в их семействе. Во многом он заменил великому поэту отца. Общались они, быть может, не так часто, как хотелось бы, но и до, и во время Лицея Пушкин дядюшкой гордился, повторяя его шутки и стихи, которые от него слыхал. Так совпало, что часто дядюшка, и никто иной, знакомил Пушкина с людьми, которые станут важнейшими в его судьбе. А в 1811 году именно Василий Львович повез племянника в Петербург, чтобы определить в Царскосельский Лицей. Тоже – замечательная веха в жизни Пушкина. Дядя сопровождал его на вступительных экзаменах. И конечно, он, с присущим дяде азартом, всерьез пристрастил его к поэзии. Ведь он всегда был овеян литературными новостями, шутками, байками, восторженно рассуждал о Карамзине и молодом Жуковском. После таких встреч с дядей – даже мимолетных – Александру, при его талантах, трудно было избежать стихотворческого мира.

• Поэтов грешный лик
• Умножил я собою,
• И я главой поник
• Пред милою мечтою;
• Мой дядюшка-поэт
• На то мне дал совет
• И с музами сосватал, –

Так повествовал о своем пришествии в литературу сам Пушкин.

Уже лицеистом Пушкин сдружился с Жуковским, Вяземским – и без «протекции» дяди здесь тоже вряд ли обошлось. Особенно – при знакомстве с Николаем Карамзиным, который считался небожителем и мудрецом. Хотя талант племянника говорил сам за себя. И все-таки то, что фамилия Пушкин была для многих привычной, на первых порах имело значение.

И дядя, и племянник входили в «Арзамас». Для Василия Львовича (да и для юного Пушкина) это была родная стихия – литературные игры, шутки, порой язвительные эпиграммы на тех, кого они причисляли к «угрюмым певцам». Игра в «литературное масонство», дружба, взаимные подначки. Правда, Василий Львович так и остался в этой стихии, а Пушкин быстро ее перерос, хотя часто и возвращался к школе «Арзамаса», любил арзамасских друзей и исправно сочинял эпиграммы, всегда острые, не всегда справедливые.

Арзамасцы – уж так завелось – присваивали друг другу прозвища из баллад Жуковского. У Василия Львовича было самое простое – Вот. Сначала ему предложили Пустынника, но Вот (это словцо у Жуковского встречается частенько) Василию Львовичу понравился больше. Его часто величали «грозным Вотом», потому что, избегая конфликтов в жизни, в стихах он строго бичевал литературных противников. Потом его избрали старостой «Арзамаса» и стали величать «Вот я вас!». Однажды Василий Львович послал в «Арзамас» плохие, с точки зрения друзей, стихи «с дороги», после чего был подвергнут епитимье и переименован в «Вотрушку». В ответ он написал стихи, признанные хорошими, был прощен и награждён именем «Вот я вас опять!». В его жизни это – целая эпопея.

Каким поэтом был его дядя, давно зачисленный в безнадежно второстепенные? Его излюбленным жанром были послания друзьям-литераторам, пестрящие зарифмованными фамилиями «карамзинистов», которых он яростно и по-приятельски поддерживал, и «шишковистов», которых поругивал. Любил он писать и о европейских мэтрах, которым присягал. Да, он был убежденным западником:

• Что просвещает ум? питает душу? — чтенье.
• В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт,
• В Синопсисе того, в Степенной книге нет.
• Отечество люблю, язык я русский знаю,
• Но Тредьяковского с Расином не равняю;
• И Пиндар наших стран тем слогом не писал,
• Каким Баян в свой век героев воспевал.

Это интересно для историков литературы и эстетической мысли. По сравнению с племянником, да и другими крупными поэтами того времени, он писал несколько тяжеловесно и риторично. Как будто не мог справиться с одышкой. Да и был слишком простодушным и прямолинейным, хотя и обаятельным, западником. Это его ловко и остроумно пародировал Иван Дмитриев:

• Друзья! сестрицы! я в Париже!
• Я начал жить, а не дышать!
• Садитесь вы друг к другу ближе
• Мой маленький журнал читать:
• Я был в Лицее, в Пантеоне,
• У Бонапарта на поклоне;
• Стоял близехонько к нему,
• Не веря счастью моему.

Но у поэта Василия Пушкина имелись и несомненные достоинства.

Весной 1811 года он пустил в списках по верным читателям поэму «Опасный сосед», которая сразу стала сенсацией и запомнилась в литературном мире надолго, хотя ни разу при жизни поэта не печаталась. «Какая быстрота! Какое движение! И это написала вялая муза Василия Львовича!» – восхищался поэмой Константин Батюшков. Вот в «Опасном соседе» никакой одышки в помине не было.

Василий Львович показал потаенную сторону жизни: путешествия по борделям. Сам он знал об этом не понаслышке. Но главное – это была пародия на напыщенные героические поэмы вроде херасковских (с Михаилом Херасковым он, кстати, был хорошо знаком). Сосед автора – заядлый гуляка Буянов – приглашает его совершить путешествие в один веселый дом. Появление Буянова эффектно.

• Пришёл ко мне вчера с небритыми усами,
• Растрёпанный, в пуху, в картузе с козырьком,
• Пришёл, — и понесло повсюду кабаком.

И ведь написано отменно!

Они двинулись в путь. Пьяные драки Василий Львович описывает высокопарно – как великие битвы. А завершается поэма пародией на псалом Давида, которая исключила возможность публикации этой вещицы: «блажен, стократ блажен» оказывается тот, кого «молодая подруга» «за нежный поцелуй» не наградила «бедою». Истинным кощунником был Василий Львович! И – не из каких-то крамольных убеждений, а, по большей части, из легкого нрава, который трудно было совместить с правилами того времени. Для дворян – безнадежно устаревшими.

Василий Львович далеко не первым в русской литературе написал пародийную поэму, высмеивая устои классицизма. Достаточно вспомнить одного Ивана Баркова, но можно назвать и десяток других талантливых стихотворцев. Вплоть до Жуковского, талант которого В.Л. оценивал необыкновенно высоко. Ведь Василий Андреевич написал «Войну мышей и лягушек»… Попытки написать подобную поэму предпринимал и Пушкин, но у него всегда выходило нечто более изящное и широкое – как «Домик в Коломне».

«Опасный сосед», возможно, не был лучшим образцом жанра. Но самым известным на несколько лет – стал. И Василия Львовича до его смерти связывали именно с этой разудалой поэмкой. Он не возражал. Раздражение пришло позже, когда читатели (и даже близкие к литературе) стали предполагать, что вряд ли Василий Пушкин написал столь бойкую поэму. Возможным автором называли даже его племянника, которому ко времени написания и первой (разумеется, неофициальной) публикации «Опасного соседа» не было и двенадцати лет. Вот тут Пушкин-старший приходил в священный ужас, почти в ярость. И даже сердился на племянника, хотя, право, был отходчив.

Он был из тех, кто врачевал литературу от излишней помпезности. «Опасный сосед» – это, по существу, непритязательный, забавный разговор с читателем-другом. В этом смысле можно провести параллель с «Евгением Онегиным». Хотя по сравнению с пушкинским романом лучшая поэма его дяди выглядит как бледноватый эскиз.

Василий Львович решил повторить успех «Соседа» в поэме «Капитан Храбров», продолжив непринужденный разговор с читателем. Он начал слагать свое повествование в стихах в 1828-м, уже хорошенько проникнувшись «Евгением Онегиным»:

• Большой саратовской дорогой,
• В кибитке низенькой, убогой,
• На родину тащился я,
• В село, где в домике смиренном
• Жила старушка мать моя…

Успеха «Опасного соседа» повторить не удалось, да и прежних фривольностей Василий Львович не осилил. Но его снова уличали в плагиате племянника. И это печалило. А хорошие строки и повороты в «Храброве» есть.

Дядя Пушкина был человеком мятежным, неуемным. И, надо сказать, когда над ним сгущались тучи, не терял ни иронии, ни доброго расположения духа – по крайней мере, на людях. Это не всегда давалось просто. Однажды Василий Львович написал: «Я кружусь в обществах, и многие думают, что рассеянность есть моя стихия; но кому известно, что возвращаюсь я часто домой с утомленным сердцем и с унылою душою? Доказательство, что нет ничего обманчивее наружности».

Громким делом стал его развод с Капитолиной Михайловной Вышеславцевой, молодой красавицей, которой он мог бы гордиться. В 1802 году Капитолина Михайловна подала прошение о «расторжении брака ея с оным мужем за прелюбодейную его связь с вольноотпущенною девкою». Не дожидаясь ничьего решения, они сразу разъехались – и это выглядело вызывающе. Святейший Синод, в отличие от супругов, не торопился, процесс затянулся на годы. «Пушкина, за прелюбодейство от жены по силе Анкирского собора, 20 пр. подвергнуть семилетней церковной епитимии, с отправлением оной через шесть месяцев в монастыре, а прочее время под смотрением духовного его отца, с тем, что оный, смотря на плоды его покаяния, может ему возложенную епитимию и умалить». В том же году его бывшая супруга снова вышла замуж. В монастырь Василий Львович не стремился и отправился в Европу, откуда привез немало книг и модных туалетов.

На «девке Аграфене» он, конечно, не женился, но в 1810 году он вступил в фактический брак с 16-летней Анной Николаевной Ворожейкиной, «мещанкой московской слободы Лужники Крымские». Ему было 44, ей – 16. Законный, т.е. церковный брак для него с тех пор был невозможен. А Анна родила ему двоих детей и терпела все его выходки до последних дней пиита.

Вернувшись из Европы, он вошел в моду, чего, возможно, сам не ожидал, потому что осознавал приоритет Карамзина, Жуковского, а позже – и племянника. «Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног, причёска, умащенная древним, античным маслом… В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать голову свою…» – не без зависти вспоминал Петр Вяземский, сам повеса из повес. Кстати, они вместе с Василием Львовичем написали водевиль «Помещик без поместья», который шёл на столичных сценах ровно 200 лет назад. А мы ведь и сегодня любим водевили.

Язвительный Вигель так описал уже немолодого Василия Львовича: «Он весьма некрасив: рыхлое толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок a la Charles Quint (крупный, как у Карла V), а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживало разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором от него отдалении». Но кому из нас известен секрет вечной молодости? Уж точно не Вигелю. Он и сам не хотел стареть и с грустью признавал:

• Стар и дряхл я становлюсь
• И сквозных чулок боюсь…

Долгие годы ажурные чулки оставались чуть ли не любимой частью его гардероба. По крайней мере, они сразу честно показывали, что их хозяин – щеголь и дамский угодник.

Но он, преодолевая усталость, становился бойцом и острословом, когда нужно было защищать эстетические принципы. Василий Львович терпеть не мог литературных староверов, шишковистов, сторонников высокопарных славянизмов… Это не мешало ему дружить с такими представителями «Беседы любителей русского слова», как Гаврила Романович Державин, которому Василий Львович демонстрировал сожженную Москву после 1812 года. И вообще – их сближали юмор и легкий нрав. И – любовь к Белокаменной, в которой один был хозяином, другой – частым гостем, а когда-то служил в Москве в гвардии.

Когда друзья стали иронизировать – кто из двух Пушкиных чей дядя – а Василий Львович назвал его в стихах братом, Александр Сергеевич благородно отмел кривотолки:

• Я не совсем еще рассудок потерял
• От рифм бахических, шатаясь на Пегасе,
• Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад.
• Нет, нет — вы мне совсем не брат;
• Вы дядя мне и на Парнасе.

Это написано в 16 лет, но Пушкин никогда от этих строк и принципов не отказывался. Дядя! Отличное слово, и никакой замены ему не требуется.

Они надолго разлучались. Пушкин, как известно, много путешествовал по России. Но, к счастью, они были вместе в последние дни жизни Василия Львовича. Старик уже редко выезжал из дома на Старой Басманной, куда наведывался племянник. Разговаривали они как истинные друзья, не секретничая и не смягчая юмора. С отцом Пушкин так не умел.

Дядя часто писал стихи по славу племянника – именно в те времена, когда тому требовалась поддержка. И последним стихотворением Василия Львовича было послание А.С. Пушкину – весьма комплиментарное.

«Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи; очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: «Как скучны статьи Катенина!» – И более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите, с боевым кличем на устах», – писал Пушкин Петру Плетневу в день смерти дядюшки.

Пушкин взял на себя хлопоты по похоронам Василия Львовича. Долго размышлял о нем, вспоминал его… Намеки на парнасского дядю и на его героя Буянова рассыпаны по книгам Пушкина.

Нет сомнений, неприятное амплуа в литературе – дядя гения. Но уж под такой маркой остался Василий Львович в нашей хрестоматии. Но книги его все-таки переиздаются, и даже музей невеликого дяди в Москве (а где же еще?) имеется. И очень неплохой.