Текст: Нина Рузанова, Новосибирск – Томск
…В старинной купеческой Колывани гордятся тем, что первое памятное место, посвященное путешествию Чехова на Сахалин, появилось именно здесь – первое на всем Сибирском тракте, самой длинной сухопутной дороге в мире! В 1983 году на почтовой конторе (той самой, где писателю в мае 1890 года не давали лошадей) установили мемориальную доску. На церемонию открытия собралось человек 400, с гордостью рассказывает краевед Антонина Дорохова.
Доска спустя 42 года целехонька (разве что потемнела от времени), и здание почтовой конторы, впервые упомянутое в 1858 году, то самое, что и во времена чеховской экспедиции. В деревянном строении по-прежнему располагается почта. А вот гостиница, где ночевал 135 лет назад Антон Павлович, не сохранилась – в 80-е годы нынешнего века были планы организовать там чеховский музей, но с приходом 90-х стало не до того. Зато в Колыванском краеведческом музее сегодня стену украшает картина, на которой известный сибирский художник Павел Поротников изобразил добротный деревянный дом, приютивший путешественника.
У краеведов есть подозрения (или, скорее, надежды), что измученного дорогой Чехова принимали и в самом большом на тот момент каменном доме Колывани. Дом этот – а можно сказать, и дворец – принадлежал купцу первой гильдии и городскому голове Евграфу Жернакову (сейчас в здании расположен музей). Супруга Жернакова, Елизавета, дочь московского купца, была дамой образованной и писателя Чехова, конечно, знала. Неужто могла пропустить приезд такого гостя? История, увы, умалчивает, но мы с Антониной Ивановной, очень нежно относящейся к классику, охотно верим в такое предположение – был тут Чехов, и потчевали его вином из огромных подвалов.
Сам же Антон Павлович о Колывани сообщает только, что почтовых лошадей тут ему не дали из-за разлива Оби. Небывалый паводок сопровождал путешественника в Сибири, и рисковать лошадьми чиновники были не намерены – почта дело государственное. И писатель поехал «на вольных» – то есть нанял отважного ямщика (сейчас бы сказали – таксиста-частника, бомбилу) до Красного Яра.Это примерно 42 километра, или чуть меньше 40 верст – по залитым водой дорогам и лугам. Из Красного Яра, дождавшись лодки, Чехов плыл по Оби верст 12 до Дубровино – села, которое много лет служило остановкой на этапе каторжан в Сибирь, села, повидавшего за полвека до Чехова и декабристов, и их жен, и много кого еще.
«Слава небесам, плывем! И как хорошо плывем! – рассказывал в письме родным Антон Чехов. – Тихо в воздухе, гребцы хорошие, острова красивые…» Бабы на лодках плывут доить отрезанных от жилья коров. Эти 12 верст, пожалуй, единственное светлое впечатление путешественника от трех сибирских рек – Иртыша, Оби и Томи. С разливами у него «война отчаянная, не на жизнь, а на смерть». Иртыш, который «сердится» и «стучит по гробам», писателя растревожил. А Томь, до которой Чехов доберется несколькими днями позже (14 мая, причем утром шел снег, а перед переправой загремел гром), и вовсе заставила пережить страх близкой смерти – «дул сильный ветер, по реке ходили высокие валы», утонуть было вполне реально. В очерках «Из Сибири» и письмах Чехов описывает этот страх через тех, кто оказался с ним в лодке: опытного почтальона, который не шевелится, будто застыл, солдатика, у которого вдруг побагровела шея… «На сердце у меня становится тяжело, и я думаю только о том, что если опрокинется лодка, то я сброшу с себя сначала полушубок, потом пиджак, потом…» — вспоминает Антон Павлович. В темную реку ему окунуться, к счастью, не пришлось, зато окунулся, вынырнув из страха, в эйфорию: «Когда до берега остается не больше трех сажен, становится вдруг легко, весело, и я уж думаю: «Хорошо быть трусом! Немногого нужно, чтобы ему вдруг стало весело!»
Кстати, биографы Чехова упоминают еще одну грозящую гибелью минуту в сибирском путешествии – тройка, на которой ехал писатель, столкнулась со встречной, ямщик которой заснул (и нынче такие ДТП не редкость). Тут Антон Павлович, избежав смерти, посреди ругани ямщиков почувствовал «круглое одиночество, которого раньше не знал». Богатой на впечатления оказалась поездка по Сибирскому тракту…
Если Сахалин сам писатель называл адом, то Сибирь некоторые исследователи сравнивают с чистилищем, этапом «схождения в ад». Многие называют Томск, до которого 15 мая 1890 года наконец добрался путешественник, границей между двумя мирами – обыденным и неизведанным, даже – фантастическим. Опять же – опасная близость к границе между жизнью и смертью. Ну а если без преувеличений, то жизнь в Сибири действительно отличалась от российской, особенно это касалось крестьян. И Чехов это увидел. «У нас в музее есть уникальный документ, где подробно описано, как появилась новая деревня – Сидоровка, – рассказывает Антонина Дорохова. – Для России это и вправду фантастика. Приезжий из центральной части России мог, нанимаясь всего-навсего работником к местному крестьянину, за два-три года заработать участок земли, скот, привезти к себе две-три семьи родственников и основать новое поселение!
Там, куда он нанимался, он считался членом семьи, его сажали за общий стол, кормили наравне с другими. Леса для строительства – сколько угодно! Если в России мужик мог иметь надел полторы десятины земли, то в Сибири – 15 десятин, в десять раз больше. Жили крепко, в притрактовых селах многие держали постоялые дворы, занимались ямской гоньбой, либо предоставляли лошадей». Не воруют! – удивлялся писатель, – вещи можно в тарантасе свободно оставлять. Нет помещиков, чистые избы, бабы, которые «свободнее, чем в Европе - мужики не бранят и не бьют их, потому что они так же высоки, и сильны, и умны, как их повелители». Описание, щедро сдобренное чеховской иронией, но и правде есть тут место. Вот разве что с искусством у них туговато, отмечал писатель. И духовные поиски сибиряков изображал в очерках карикатурно: жирный торговец, весь день что-то жующий, вдруг начинал рассуждать о смысле жизни, «для чего живет человек?»…
Вот и для губернского Томска, где неделю писались очерки (первая большая остановка), добрых слов у Чехова не нашлось. Город-де скучный и нетрезвый, интеллигенты без конца предлагают выпить водки. Женщины, как сибирская природа, – холодны, неколоритны, жестки на ощупь. Грязь непролазная! В общем, Томск, по мнению писателя, «гроша медного не стоит, свинья в ермолке и моветон». Ирония иронией, но ругаться-то зачем? Обиделись сибиряки и поставили классику ироничный памятник, ставший знаменитым на всю Россию. Творение скульптора Леонтия Усова появилось в Томске в 2004-м: попирает огромными босыми ногами Чехов набережную той самой Томи, в которой чуть не утонул. Почему босыми? Леонтий Усов ссылался на легенду: мол, пробирался писатель в ресторан «Славянский базар», да потерял в грязи калошу. Есть, кстати, и подходящая цитата из писем, обращенная к младшему брату Мише, который собирал путешественника в дорогу и собрал плохо: «По-моему, лучше босиком ходить, чем в дешевых сапогах», – сообщает тому Антон Павлович и наказывает никогда не гнаться за дешевизною. Между прочим, от узких сапог, купленных Михаилом, Чехов избавился еще в Ишиме, купив там валенки. В мокрых валенках в мае и доехал до Томска… Теперь вот уж третье десятилетие стоит босым, да с зонтом, да в кожаном пальто, которое верно служило ему в поездке: «О, милое кожаное пальто!»… Смешной памятник, и очень любимый сибиряками. Любви в нем больше, чем насмешки. Любви и благодарности к искреннему желанию увидеть другую жизнь, пройти, как говорится, своими ногами по Сибири, которая и сейчас для многих – неизвестная.