Текст: Ирада Ордухани (МГИМО)
«В Москве мне нет житья от друзей и знакомых. Не дают работать, не дают отдыхать», — жаловался Чехов в одном из писем. Усталость от суеты, от «благодушия» столичной жизни стала одной из причин, толкнувших его на этот непростой путь. Месяцами он готовился к путешествию: изучал книги, карты, собирал сведения. Его решимость оставалась непоколебимой, хотя близкие недоумевали, зачем человеку с признаками чахотки и нестабильным доходом бросаться в такую авантюру.
«Еду я на Сахалин не из-за литературных соображений, а для того, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор... Не надоело ли мне мое благодушие?» — так объяснял свое решение сам писатель в письме издателю А.С. Суворину от 9 марта 1890 года. О своем здоровье Чехов писал с привычной иронией: «Денег у меня мало, здоровье же мое нельзя назвать очень хорошим. Я кашляю, как старая овца, и мой голос, вероятно, походит на голос состарившейся невинности. А мне еще предстоит до Сахалина сделать 11 тысяч верст! Это и страшно, и весело...» (из того же письма Суворину).
Он не обещал научных открытий: «Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий. Нет у меня планов ни гумбольдтовских, ни даже кеннановских. Я хочу написать хоть 100–200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья» (письмо А.С. Суворину от 9 марта 1890 г.).
И вот наступило 21 апреля. Прощание с Москвой, с родными — и начало долгого пути. Уже через три дня, в вагоне, Чехов пишет Суворину с присущей ему лаконичностью: «Я еду, еду, еду... Со вчерашнего утра сижу в вагоне и поедаю донской хлеб, посыпая перцем, принимаю микстуру, пью молоко и философствую» (письмо от 24 апреля 1890 г.).
Маршрут его пролегал через всю Россию: «Начинаю с того, что в Ярославле на Волге я сел на пароход "Александр Невский". От Ярославля до Перми три дня плыл по Волге и Каме. В Перми сел в вагон и поехал в Тюмень. В Тюмени сел на пароход "Ермак" и поплыл по Туре, Тоболу и Иртышу до Тобольска. От Тобольска на "Ермаке" же плыл по Иртышу до Оби, по которой доехал до Сургута» (из письма родным от 14-17 мая 1890 г.).
Урал встретил писателя сурово: «Уральские впечатления: метели, холод, две ночи не спал, разболелся желудок, два раза пришлось принимать касторку... Тем не менее я в отличнейшем настроении и здоров», — сообщал он родным 29 апреля, словно стараясь их успокоить.
За Уралом открылся совершенно иной мир: «Я в Сибири... И так странно видеть совсем особенную жизнь, ни на что не похожую», — удивлялся Чехов в письме Суворину из Томска в начале мая.
И далее в том же письме — признание, которое многое говорит о характере писателя: «Уезжая, я тешил себя мыслями о том, как я буду тосковать в дороге, о тех отчаянных мыслях, какие придут ко мне в глуши, о тоске, которая заберется под сердце в сибирские холодные ночи, но, представьте, до сих пор я очень доволен и не нахожу повода жаловаться на судьбу. Страстная охота к странствованиям пока не даёт мне закисать на одном месте». С востоком менялись не только пейзажи, но и ритм жизни: «Чем дальше на восток, тем азиатистее. Здесь уже не засыпаешь после обеда, как в Москве, ― не полагается», — подмечал он в письме сестре Марии Павловне.
Впереди у Антона Павловича были еще тысячи верст пути, а затем — три месяца кропотливой работы на каторжном острове. Три месяца, за которые он опросит почти десять тысяч каторжан и поселенцев, заполнит множество карточек и соберет материал для книги «Остров Сахалин» — документа такой обличительной силы, что царская цензура разрешит его публикацию лишь частями. Но это будет потом. А пока — московский доктор, кашляющий «как старая овца», упрямо движется на восток, навстречу тому, что станет одним из главных дел его жизни.
Все цитаты взяты из писем А.П. Чехова, опубликованных в собрании сочинений и писем в 30 томах (М.: Наука, 1974–1983)
