Шолохов неразгаданный

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Одно слово — Шолохов. Так написано на его могильном камне — по-суворовски, по-спартански. Дополнения излишни. Ведь и казаки не уважали пустое многословие. Фамилия, ставшая литературным именем — и всё. Всем ясно, что если просто Шолохов — то это Михаил Александрович, автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Сомнений тут быть не может. В этом можно увидеть амбициозный нрав писателя, который был учеником Максима Горького, любившего горделивых людей. Правда, писал Шолохов не по-горьковски, по-своему. А учился еще и у Льва Толстого, и у Дмитрия Мамина-Сибиряка, замечательного бытописателя, романами которого зачитывался. Шолохов — тут излишни не только имя и отчество, но и регалии, которых у писателя было больше, чем у кого-либо. Лауреат Сталинских, Ленинской, Государственной и Нобелевской премий, дважды Герой Социалистического труда (в мире культуры таких было только трое — кроме автора «Тихого Дона», балерина Галина Уланова и многолетний руководитель Союза писателей брежневских времен Георгий Марков).

Он открыл для миллионов читателей — и не только в России — казачий мир с его устоями, с его языком, далеким от русского литературного, но сам не был потомком «форменных казаков». Отец — из мелкого купечества, на Дон переселился из Рязанской губернии. Мать — дочь бывшего крепостного с Черниговщины, который переехал в область Войска Донского, получив волю. Красавицу, рано оставшуюся сиротой, насильно выдали замуж за сына станичного атамана. Но она сбежала от мужа к Александру Шолохову. Их первенец — будущий писатель — родился незаконнорожденным. Когда его родители наконец обвенчались, Михаилу было 8 лет. С детства он знал, что такое «запретная любовь», какой силой она обладает. Быть может, поэтому Шолохов никогда не был — даже чуточку — ханжой — и во всех его романах об отношениях мужчины и женщины говорится откровеннее, чем это принято в русской словесности.

Литературой он увлекся в гимназии: сочинения Михаила учительница часто зачитывала перед классом. Шолохов записывал в тетрадку свои житейские наблюдения. В 1920 году, окончив четыре класса Вешенской гимназии, он стал учительствовать. В 15 лет командовал продотрядом, даже побывал в плену у махновцев. В 16 поехал в Москву — учиться. Поступить в университет то ли не сумел, то ли не захотел, но вошел в литературную группу «Молодая гвардия» и стал посещать лекции молодых поэтов и критиков — Виктора Шкловского, Николая Асеева.

Первые рассказы, написанные и опубликованные в 18-19 лет, замечательны для молодого автора, нарочито лаконичны, эффектны. В них поблескивает юмор. В 1924 году, вернувшись на Дон, он стал писать сильнее. «Шибалково семя», «Двухмужняя», «Нахаленок» — в этих историях, позже вошедших в сборник «Донские рассказы», предвосхищены его будущие романы. Эти публикации заметили. Заговорили о беспощадном натурализме, присущем молодому автору. Его образы суровы — как эпоха, которую Шолохов видел юношескими глазами. Они напоминают героев эпоса. Разве не жесток Одиссей или Агамемнон? Но Гомер рассказывает и об их подвигах, и о коварстве беспристрастно. В рассказе «Бахчевник» казак, глава семьи, проклинает старшего сына, ушедшего к «большевикам», с которыми давно «якшался». Убивает жену за то, что она носила хлеб пленным красноармейцам. А младший сын убивает отца. «Страшные в своей обыденности сцены имеют силу неопровержимой убедительности», — писал об этом рассказе литературный критик Исайя Лежнев. Никто не писал ярче и правдивее о том, как в Гражданскую войну «брат шел на брата». А он уже вынашивал свою главную книгу, в которой судьбы героев будут переплетены с судьбами страны, как у Льва Толстого в «Войне и мире».

Он начал роман осенью 1925 года, с событий 1917-го, о которых хорошо знал от старших казаков. Но очень скоро оказалось, что рассказать о революции на Дону можно только через судьбу казака, проследив ее с довоенных дней. Любимым героем Шолохова стал Григорий Мелехов, характер, открытый всем страстям и колебаниям. Он, в первую очередь, человечен. В основе этого образа — судьба Харлампия Ермакова, казака с «завесой крестов» на груди, которого писатель знал с юности. В разное время Ермаков примыкал то к красным, то к белым, а в конце 1920-х годов был расстрелян. Погиб и Григорий Мелехов.

Первые части романа вышли в начале 1928 года в журнале «Октябрь» — и сразу получили всеобщее признание. Потребовалось несколько переизданий. Читатели приняли и необычную казачью речь, и историю непростой любви Григория и Аксиньи, и батальные картины, и короткие политические рассуждения автора. Последняя — четвертая — книга романа вышла в начале 1940 года, когда его первые части уже считались классикой.

Появление такой книги, по большому счету, означало завершение противостояния белых и красных. У нас появился казачий Гамлет, Григорий Мелехов — проливавший кровь и за царя, и за красных, и за белых — и отбросивший войну, по-толстовски. Шолоховский роман стал попыткой показать, что правда на свете не одна, что даже те, кто с оружием в руках воевали против большевиков, достойны понимания и сочувствия. Стало ясно, что вести борьбу на уничтожение действительных и мнимых противников бессмысленно, а новую жизнь придется строить сообща — вместе с бывшими врагами. Иначе просто не получится. Это чувствовал Сталин, хотя он, взяв на себя обязанности редактора, и пытался причесать, опреснить роман, сгладить острые углы. Но Шолохов боролся за каждую строчку, боялся скатиться в «партийную пропаганду» — и даже генеральный секретарь партии отнесся к нему серьезно, ломать через колено не стал. Они оба сознавали важность и даже необходимость романа, который покажет, что пришло время гражданского примирения. Это почувствовали и читатели. Роман побил все рекорды по заказам в библиотеках. Несмотря на переиздания, за ним выстраивались очереди. «Тихий Дон» еще до войны перевели на несколько языков — и он получил высочайшую оценку американской и европейской критики. А в СССР в марте 1941 года под всеми спорами подвело черту решение о присуждении Шолохову Сталинской премии 1-й степени — за «Тихий Дон».

Нередко Шолохова называют автором одной гениальной книги. Это несправедливо. «Поднятая целина» — полотно не меньшего масштаба, в этом романе страсти, проницательности и жестокого натурализма не меньше, чем в «Тихом Доне». Да, роман о необходимости коллективизации стал для Шолохова «партийным заданием». Но он показал «борьбу за колхозы» как вторую гражданскую войну.

Есть там и отточенное искусство прозы, и народный юмор, и открытый трагизм. Почти все главные герои в финале погибают. И снова у противников советской власти — «своя правда», которую автор не перечеркивает. Там многое можно цитировать по памяти, как стихи. «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака», — финал, разрывающий сердце. Западает в душу и последняя реплика деда Щукаря, обращенная к невесте Давыдова Варе: «Ведь он тебя любил, факт!»

И еще один штрих. По мифологии, по истории августейших династий, по классическим трагедиям и романам мы знаем немало отцеубийц. Шолохов, мысливший мифологическими образами, привел одного из своих героев — Якова Лукича Островнова — к убийству матери. Это страшная сцена. «Старуха — немощная и бессильная — все же жила; она просила хоть кусочек хлеба, хоть глоток воды, и Яков Лукич, крадучись проходя по сенцам, слышал ее задавленный и почти немой шепот:

— Яшенька мой! Сыночек родимый! За что же?! Хучь воды-то дайте!

...На четвертый день в доме стало тихо. Яков Лукич дрожащими пальцами снял замок, вместе с женой вошел в горенку, где когда-то жила его мать. Старуха лежала на полу около порога, и случайно забытая на лежанке еще с зимних времен старая кожаная рукавица была изжевана ее беззубыми деснами... А водой она, судя по всему, пробавлялась, находя ее на подоконнике, где сквозь прорезь ставни перепадал легкий, почти незаметный для глаза и слуха дождь и, может быть, ложилась в это туманное лето роса...» Это настоящий Шолохов. Читал ли он древние легенды, увлекался ли ими? Шолоховеды, кажется, не уделяют этому вопросу особого внимания. А жаль. По крайней мере, он чувствовал природу мифа как никто из русских писателей ХХ века.

Без «жестоких сцен» роман о первых колхозах оказался бы лживым. В 1933 году, в разгар работы над «Поднятой целиной», Шолохов написал Сталину эмоциональное, почти гневное письмо о «перегибах» коллективизации на Дону, когда «выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. <…> Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?»

Сталин ответил писателю. Пообещал, что виновники беззакония будут наказаны: «иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Но отметил и «однобокость» писателя, который не заметил, что «уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов». Эта переписка — по сути, часть романа о коллективизации. Война прервала работу над «Поднятой целиной». Шолохов завершил его только в 1959-м. Повторилась история «Тихого Дона»: к тому времени первый том «Целины» уже входил в школьную программу. Так вел Шолохов плетение своей прозы.

А что было еще, кроме ранних рассказов (ярких!) и двух гениальных романов? Молчания было больше, чем новых книг. Они, конечно, звучали громко и были вескими. Но все-таки Шолохов после войны устал. Слишком взыскателен к самому себе он был. Впрочем, мы никогда не сумеем точно объяснить, почему так сложилось. Это тайна тайн.

Почти все, что он писал во время и после войны (кроме продолжения прежних завязок), связано с Великой Отечественной. Он был военкором «Красной звезды» и «Правды», побывал на шести фронтах, написал десятки очерков, хотя не считал себя журналистом. Начал новый роман — «Они сражались за Родину». Непохожий на прежние и все-таки выдержанный в узнаваемом шолоховском стиле. Его первые главы вышли в нескольких майских номерах «Правды» за 1943 год — и повествовали о предыдущем, самом тяжелом годе войны. Враг дошел до Дона. Гитлеровцы еще во многом сильнее Красной армии, но Шолохов показал бойцов, которых невозможно победить. «Может быть, мне с шуткой и жить, и воевать веселее», — говорит один из его любимых героев, бронебойщик Петр Лопахин. Шолохов считал, что в повествовании о войне непременно должны быть «веселинки», которые только подчеркивают боль народной трагедии. А что война — великое горе, он познал сполна. На глазах писателя, во время бомбёжки, в Вёшенской погибла его мать. Немцы прицельно били по его дому — понимали, что автор «Тихого Дона» — один из символов непокоренной страны. «В судьбу каждого из нас война вошла всей тяжестью», — говорил Шолохов. После войны он возвращался к этому роману, дописывал, что-то менял, но так его и не завершил.

Зато в самом конце 1956 года в «Правде» вышла «Судьба человека». Самый простой, без литературных хитростей, рассказ о солдате, плене и послевоенном сиротстве. Сколько писем от бывших военнопленных получил Шолохов после этой публикации! «Что-то ждёт их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет всё вытерпеть, всё преодолеть на своём пути, если к этому позовёт его Родина», — размышляет Шолохов. Похожую историю он когда-то услышал от случайного попутчика на охоте, сразу после войны. Прошел через плен друг и земляк писателя Николай Каргин — Шолохов расспрашивал его о немецкой неволе. Рассказ Шолохов написал через десять лет, за несколько дней.

А фильм Сергея Бондарчука удесятерил его славу и значение в нашем сознании. Шолохову вообще везло на экранизации. По его романам и рассказам при жизни писателя не вышло ни одного серого фильма. А ярких было немало — десяток, начиная с герасимовского «Тихого Дона». Герои Шолохова легко освоились и на сцене. Сколько у нас было замечательных театральных Мелеховых и Нагульновых!

В последние десятилетия к писателю относились как к пророку. Шолохов не был активным «общественным деятелем» — как Александр Фадеев, Константин Федин или Георгий Марков. Жил-то он почти всегда у себя, на Дону. И ядовито посмеивался над писателями, которые стремятся в столицы… В своей Вешенской он по праву считался и легендой, и советской властью, но в столоначальники не набивался. Должности, которые Шолохов занимал, мало к чему обязывали. Скорее он просто дарил свое громкое имя уважаемым структурам, будь то секретариат Союза писателей или ЦК КПСС, а появляться там старался пореже.

Насчет Сталина он бросил известное: «Да, был культ, но была и личность». Ладил с Хрущевым, хотя и не считал того крупным политиком. О Брежневе говаривал: «Зато он охотник хороший!» Тут можно вспомнить Державина — «Цари к нему в родство, не он к ним причитался». Он не был сильным публицистом, но откликался на важнейшие события страны. На съездах писателей выступал подчас скандально, рубил с плеча, язвил. Стал консервативен, не любил диссидентов и западников. Зато неизменно поддерживал начинания, связанные с изучением русской культуры. Не только казачьей. Держался так, что было ясно: он знает о нас и о нашем будущем больше, чем мы можем представить. Думаю, так оно и было.

Его романы откровенны: в них он много важного открыл и досказал о Гражданской войне. Примирил нас с Мелеховыми. Что может быть важнее? Но тайн оставил больше, чем книг.

Ну, а что касается споров вокруг авторства «Тихого Дона» — сегодня об этом не хочется даже вспоминать. Ерундовые, оскорбительные для русской литературы сенсации.