Из предисловия переводчика и составителя Валерия Кислова
Тапер, аккомпаниатор, шансонье, сочинитель песен для кабаре и мистических опер, розенкрейцер, основатель Метрополийской Церкви Искусства, нищий социалист, богемный композитор, — Эрик Сати эпатировал публику курьезными музыкальными пьесами с бурлескными названиями <…> и был излюбленной мишенью для критиков. Провокационность произведений и эксцентричность самого автора часто затмевали пронзительную нежность ранних «Гимнопедий» или аскетическую мудрость позднего «Сократа». Не все и не сразу оценили дерзкое новаторство и оригинальность его творчества. <…>Это он, Сати, участвовал в изготовлении одного из первых ready-made Ман Рея под названием «Подарок» (утюг с припаянными гвоздями) и исполнял свои произведения на первом дадаистском вечере, устроенном Тцара в Париже. <…>
Предтеча примитивизма, конструктивизма и минимализма <…>, изобретатель «меблировочной» музыки, предвосхитившей эмбиент Ино и репетитивность Райли и Райха, инициатор идеи препарированного фортепиано, впоследствии развитой Кейджем, пропагандист синтеза различных искусств, мечтатель и визионер, он открывал новые пути, но, будто сознательно, не развивал свои открытия. За его беспечной легкостью, наивной гордостью и устремленностью в будущее чувствовалась какая-то благородная уверенность. Вне кланов и течений, он часто оказывался участником значительных событий, но, по сути, всегда оставался маргиналом: антиакадемическим, антитрадиционным, антиофициозным, антименторским, антиимпрессионистским, антимодернистским, анти-каким-угодно…
Ниспровергатель Сати уже давно пользуется мировым — хотя и не всеобщим — признанием как композитор, но по-прежнему неизвестен как писатель.
ПРОСТОЙ ВОПРОС
Что вы предпочитаете:
Музыку или Колбасные изделия?
Такой вопрос, кажется, следует задавать себе, приступая к трапезе.
Во многих местах прекрасную и мягкую тишину заменили скверной музыкой. Простонародье считает приличным попивать пиво или мерять штаны, слушая фальшивые красивости, глупые и отдаленно благоговейные ритурнели, а также, ни о чем не думая, благосклонно внимать обязательному звучанию басов, контрабасов и прочих мерзких флейтушек.
Ох! Как все это мучительно для человека моего возраста; я задыхаюсь от этой музыкальной дюфайелизации.
Какие принять меры? Огромные налоги, страшные притеснения, строгие наказания. Даже пытки.
Разве они имеют право так хладнокровно безобразить нашу бедную жизнь?
Посмотрите на этих издателей, не чтящих ничего человеческого, послушайте, в какие гротескные аранжировки они рядят доверенные им произведения, как они украшают самые чистые из них своей пачкотней. Возьмите каталоги современных произведений, найдите самые утонченные и послушайте, что с ними делают эти пачкуны.
Фу! Пусть им будет стыдно.
— Торговля! — скажете вы.
— Бизнес! — повторите вы.
Ух! Как все это мучительно для человека моего возраста; я задыхаюсь от этого мерзкого дюфайелизма, от этого гнилого меркантилизма.
Что вы предпочитаете?
ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ
На пути прогресса всегда вставали ярые противники, которые — следует отметить — не обязательно блистали «чутьем» и заурядным здравым смыслом. М-да.
Эти противники защищают — впрочем, без особого успеха — дряхлые привычки, которые, по их мнению, трудно переоценить. Они желают выдать свои старые штаны, старые фуражки и старые туфли за предметы бесценные как по значимости, так и по своей внутренней, в некотором смысле, intra muros (в городских стенах – лат.), — как они говорят, дабы подчеркнуть силу этого слова — красоте.
Для них предмет красив, прочен и непроницаем просто потому, что он вышел из обихода и весь залатан (и, самое главное, принадлежит им, — не без подлого и коварного лицемерия добавлю я). Мысль не такая уж и глупая, хотя, в общем-то, недалекая и отнюдь не оригинальная. Вот почему мы видим, как огромное количество старых локомотивов, старых вагонов, старых зонтиков загромождает федеральные, региональные, церебральные — и часто мочевые — пути сообщения.
Во всяком случае, блюстители Порядка и Морали, Приличий и Чести (чествовать их самих), Искусства Плавания, Прямоты и Кривизны, Правосудия и прочих Допотопных Обычаев обладают вежливостью и куртуазностью людей превосходных, уверенных в себе и исполненных благоразумия. Никогда даже голоса не повысят на своих противников... Никогда... Готов с удовольствием признать это — даже в присутствии нотариуса.
А вот Прогресс защищают сторонники совсем другого рода — люди бесстыдные, как пажи, потрясающие своей неуемной «дерзостью» и нахальством. Эти люди, забывая о почитании Почтенных Мирных Старейшин и прочих знаменитостей, идут своей дорогой — как ни в чем не бывало — прямо по ногам несчастных сограждан, вовсе не заботясь ни о том, «что о них скажут», ни о раздавленных ими мозолях.
Но хорошо воспитанные люди так себя не ведут. И боюсь (бьюсь об заклад), что это принесет им несчастье — как минимум через две-три сотни лет.
Для нас, негожих смутьянов, Игорь Стравинский — один из самых замечательных гениев, которые когда-либо существовали в Музыке. Ясность его ума позволила нам освободиться, а сила духа — обрести права, которые мы уже не можем потерять. Это — несомненно.
Более резкий, чем у Дебюсси, его порыв не может ослабнуть: этот композитор — твердого закала. Музыка Стравинского столь разнообразна в своих приемах, столь изобретательна, что всякий раз очаровывает.
Недавно «Мавра» привела музыкальный мир в поучительное замешательство. Укоризненные замечания гг. Критиков, которые нам довелось читать, все были комичны, одно смехотворнее другого. Поскольку эти гг. ничего не поняли, то поступили проще и — позволю себе расхожее выражение — «разнесли штуковину в пух и прах». Пройдет немного или даже много времени, и они — можете не сомневаться — откроют нам «Мавру», укажут на все ее — сельскохозяйственные и гражданские — достоинства, чтобы без тени смущения тут же приписать их себе.
Но я бы хотел поговорить о других, менее известных сочинениях: а именно о недавних «механических» произведениях Стравинского — о его экспериментах с техникой записывающих инструментов. В них проявляется подлинная свобода и истинная независимость великого русского композитора.
Да будет мне позволено поздравить Жана Вьенера с тем, что он первым отвел в программе место для «механического исполнения». К несчастью, механизм цилиндров был не очень хорошо отлажен, что укрепило «противников» в их противлении и позволило им оказаться отчасти правыми — хотя, по сути, эти бедолаги были совершенно не правы.
Прослушивание автоматического инструмента коробит привычность, возмущает обиходность, а столь новое звуковое произведение сопряжено с всевозможными трудностями (из которых материальные — самые снисходительные, почти милостивые). Сколь изнурительно идти против течения во имя так называемых традиций, единственная привлекательность которых — в их ветхости. М-да.
Есть чему удивиться, когда талантливые и виртуозные музыканты заявляют о том, что считают записывающие инструменты своими возможными конкурентами. Мне кажется, задумать подобное и испугаться этого — значит оскорбить самого себя.
Прежде всего, пианола — это совсем иной инструмент, чем приятельствующее с ним пианино, и их связывают лишь родственные отношения. Игорь Стравинский раньше всех сочинил отрывок, в котором использовались некоторые возможности, присущие этому инструменту. Пусть виртуозы клавиш знают, что никогда не сумеют сделать то, на что способна заурядная пианола, но и механическое средство никогда не сможет их заменить.
В этом отношении пусть не беспокоятся и почивают на лаврах — если это им приятно.
Этими произведениями Стравинский привнес в Музыку нечто новое и невероятно богатое. Мы едва ли можем предвидеть благую пользу, которую принесут нам исследования моего знаменитого друга. Я высказываю ему свое полное доверие и заверяю его в своем неизменном восхищении.
Техническое различие, существующее между пианолой и пианино, напоминает не столько разницу между Фотографией и Рисунком, сколько сравнение литографического средства воспроизведения с непосредственной графической чертой. Грубо говоря, литограф играет на пианоле, а художник — на пианино.
Музыканты должны обязательно заинтересоваться этим новым приемом звукового воспроизведения. Вне всякого сомнения, механическая запись — это гарантия; и она очень быстро и очень уверенно повлияет на музыкальное письмо, чего никогда не смогут сделать все вместе — или не вместе — взятые «менторы» и «педанты».
Я знаю, что Стравинский — волшебник, чьи фокусы пленяют совсем иначе, чем казематы былой Бастилии.
Эрик Сати. Заметки млекопитающего: Проза. Письма. Воспоминания современников / Пер. с фр., сост., предисл. и коммент. В. Кислова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 416 с.
