«У меня сердце стало широким-широким…»

Текст: Юлия Нежная

Фото с сайта Пюхтицкого монастыря

Религиозная, житийная литература до сих пор остается в России практически параллельным миром, не смешивающимся с миром литературы светской - в том числе со столь популярными нынче книгами нон-фикшн, мемуарами и биографиями. Между тем, как показал феноменальный успех «Несвятых святых» о. Тихона (Шевкунова), чтение это может оказаться захватывающим. А религиозная литература, со всеми оговорками, - неотъемлемая (и, хронологически, - бòльшая) часть тысячелетней русской литературы как таковой.

Недавно Пюхтицкий Успенский ставропигиальный женский монастырь (Эстония) выпустил книгу об одной из своих монахинь, блаженной старице Екатерине (1889–1968).

Жизнеописание старицы, воспоминания и свидетельства современников - все это открывает перед читателем совершенно особенный мир монастыря и самòй блаженной Екатерины, - несшей своё парадоксальное служение не во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова, а во времена Хрущева и Брежнева так, словно за четыреста лет ничего не изменилось.

ГодЛитературы.РФ публикует рецензию на книгу и, с ведома правообладателей, ее небольшой фрагмент.

Тесный путь

О чем мечтали барышни, оканчивающие гимназию в России в начале прошлого века? Кто-то о шляпках, нарядах, балах, вечеринках. Другие о скором и счастливом замужестве, уютном доме, детях. Очень многие хотели продолжить образование, поступить на курсы, чтобы, выучившись, стать учительницей, врачом, медсестрой и затем отправиться в народ, чтобы служить ему своим бескорыстным трудом... Разные были мечты - возвышенные, смешные, порой наивные, - но XX век, век-волкодав, смешал их все.

Екатерина Малков-Панина была серьезной девушкой: она увлекалась наукой, поступила в 1906 году и успешно окончила естественное отделение Бестужевских курсов, работала в Энтомологическом обществе. Во время поездки во Владивосток она открыла два новых вида жуков. Дальнейший путь представлялся ей очевидным - наука, исследования. Первая мировая перевернула привычный мир. Сильное религиозное чувство, желание помочь ближнему заставили Катю поступить на курсы сестер милосердия, работать в бесплатных городских больницах, госпиталях, летучих отрядах, подбиравших раненых на передовой. Страдания солдат были безмерны, а возможности врачей и сестер порой ничтожны: не хватало не только морфия, но и простых бинтов. Чужую боль юная сестра милосердия переживала как свою. Но и свои беды накрывали с головой: погиб брат, умерла от крупа любимая сестра, сама она тяжело заболела. А после октябрьского переворота оказалось, что ее знания иностранных языков и европейской культуры, ее опыт в энтомологии никому не нужны. Невозможно было устроиться даже поденной работницей. После долгих мытарств, болезней, потрясений сильно поредевшая семья Малков-Паниных оказалась в Эстонии. Екатерине было уже тридцать лет, ни мужа, ни детей, и чтобы прокормиться, она работала на огородах под Нарвой. Опять путь ее казался хоть и тяжелым, но ясным: труд ради хлеба насущного и забота о семье брата. А она поступила послушницей в Пюхтицкую обитель.

Жизнь в монастыре тоже была нелегкой, насельницам приходилось ухаживать за коровами, заготавливать на зиму для них сено, выращивать овощи. А ведь кроме забот о подсобном хозяйстве монахини исполняли ежедневное строгое и обширное молитвенное правило. С первых же дней в обители Екатерина вела себя странно: неожиданно исчезала на несколько дней, уединялась для сугубой молитвы, постилась до изнеможения. Сестры не всегда понимали ее, но любили и старались всегда помочь.

Как образованная молодая женщина может стать юродивой Христа ради? Блаженной, к которой за советом и утешением пойдут несчастные, обездоленные, страждущие? Пророчицей, предсказавшей многие события монастырской и церковной жизни? Современному читателю трудно себе это представить. В книге мы находим воспоминания монашествующих, родных, паломников, духовных детей матери Екатерины. Все они сходятся на одном: рядом с ними жила святая.

Святость может проявляться по-разному. Порой, даже увидев ее совсем близко, трудно осознать, с чем ты столкнулся. Ходила мать Екатерина по обители и окрестным лесам порой босая, порой в тряпичных опорках, а то и в лаптях. Легко одетая даже в сильный мороз, в белом апостольнике, худенькая, она могла незаметно появиться рядом с человеком и сказать ему непонятные, сбивающие с толку, но самые важные и нужные слова. Могла и рассердиться, накричать, однако светлые глаза улыбались и излучали только любовь и смирение. Множество людей услышали от матери Екатерины горькую правду о жизни своей души, благодаря ее влиянию нашли свою дорогу к Богу. Недаром писала она духовной дочери: "Когда я отдала свой ум Господу, у меня сердце стало широким-широким..."

Сегодня на монастырском кладбище, где блаженная Екатерина похоронена среди усопших сестер, ее могилка пользуется особым почитанием. К ней идут с просьбами и мольбами, а уходят с надеждой на помощь и небесное заступничество.

Куремяэ, Издательство Пюхтицкого Успенского ставропигиального женского монастыря, 2014

Постоянно собранная, серьезная, часто строгая, она имела вид бодрствующего воина. Ее сухонькая, маленькая, легкая фигурка куда-то все стремилась. Походка была быстрая, ровная, она точно летала. Ее замечательные большие серые глаза — иногда по-детски чистые, спокойные, ласковые, улыбающиеся, иногда серьезные, строгие, в другое время грустные, озабоченные, а иногда и гневные — проникали в самую глубь человеческих душ и читали там как бы летопись прошлого, настоящего и будущего. Между прочим, смотреть ей прямо в глаза мать Екатерина строго запрещала.

Одевалась она тоже своеобразно: летом ходила в черном хитоне, в белом апостольнике, поверх которого надевала черную шапочку или черный платок. Зимой на хитон надевала какую-либо кацавеечку легкую, иногда подпоясывалась белым платком. А теплой одежды, пальто и платков не носила.

Питанием довольствовалась с трапезы. Сахара не употребляла, а обычно пила кипяток без заварки или воду из источника. Иногда налагала на себя особый пост, объясняя это тем, что собирается умирать, и обычно это было к смерти какой-либо из сестер. Если же говорила, что постится, потому что готовится к постригу в мантию, это значило, что должен состояться чей-то постриг.

К Причастию Святых Таин приступала часто, иногда подходила без исповеди, в таких случаях священник ее не приобщал; она, точно бы причастившись, благоговейно, низенько кланялась перед Чашей и со сложенными на груди руками шла принимать теплоту.

Нередко можно было наблюдать, как во время богослужения в храме маленькая худенькая человеческая фигурка неслышными шагами, точно по воздуху, передвигалась между рядами молящихся: постоит около одной сестры, направится к другой.

Такие действия не вызывали неудовольствия; наоборот, хотелось, чтобы она подошла и постояла около тебя. Души предстоящих в храме ей были открыты, и она подходила к тому, кто в этом нуждался.

«Однажды я пришла в храм с большим горем на сердце, — вспоминала сестра Л. — Во время богослужения душа разрывалась от скорби и слезы лились рекой. “Иже херувимы…” — полились нежные, умилительные звуки Херувимской песни.

Слышу позади себя легкие шаги, и потом близко — учащенное дыхание. Поворачиваю голову — мать Екатерина… Она молилась вместе со мной, сопереживала мне… Под сводами храма замирают звуки: “Ныне житейское отложим попечение…” И нет на сердце чувства безысходности, оно сменяется радостным плачем в надежде на милость Божию и умиротворяет скорбящую душу».

Эта же сестра рассказывала, что при встрече с матерью Екатериной у нее почти всегда появлялись слезы покаяния. Тогда старица строго говорила ей: «Перед иконами надо плакать!»

Мать Екатерина пребывала в постоянном бодрствовании, на малое время она погружалась в легкий сон, часто и среди ночи можно было встретить ее на территории монастыря, озабоченно ходящую по двору или очищающую снег с паперти собора. Насельницы спали, а старица, как воин, бодрствовала.

У нее никогда не было постоянной келии или обставленного уголка, как у других монахинь. Ночевала она то у одной, то у другой сестры, а иногда подолгу в каком-нибудь одном месте. Ничего не было у нее своего, кроме разве Евангелия, Библии и некоторых богослужебных книг, да лупы, без которой она не могла читать. Никто никогда не видел, чтобы она ложилась спать удобно, на кровати, как все. Всегда где-нибудь приютится, так что и ноги протянуть негде. Ночью, бывало, встанет и поет: «Се Жених грядет в полунощи…», но ходит тихонечко, чтобы никого не побеспокоить.

Часто ночью она ходила на монастырское кладбище неподалеку от монастыря и там молилась, поминала усопших. Приходила она с кладбища вся истерзанная, точно избитая кем-то. Иногда хождение ее на кладбище связывали с каким-либо несчастьем, которое случалось в скором времени.

Ночевать и жить она ходила не ко всем монахиням, а лишь к некоторым и по одной ей ведомым причинам. Лишь впоследствии стали связывать ее длительные посещения с последующими событиями. Обычно она поселялась на длительное время у тех, с кем должна была произойти какая-либо коренная перемена, или должно было случиться какое-либо несчастье, точно она своим присутствием хотела предупредить об этой перемене, а своей молитвой отвратить беду. Кто тяготился ее внезапным вторжением, кто благодушно терпел, а кто и почитал за честь.