А вы ноктюрн сыграть могли бы?
В 1877 году 43-летний Джеймс Уистлер выставил в галерее Гроувнер свое произведение под названием “Ноктюрн. Черное с золотом”. И указал цену - 200 гиней, то есть двести фунтов стерлингов. Столь высокая цена за "незаконченную", по его мнению, картину вызвала возмущение влиятельнейшего художественного критика того времени, Джона Рёскина (чьи искусствоведческие труды не утратили своего значения и по сей день), о чем он прямо заявил на страницах газеты.Все это было и есть в порядке вещей в художественном мире.
Но дальше произошло нечто необычное: Уистлер - недаром американец по рождению! (и, к слову сказать, петербуржец по воспитанию - его отец строил первую в России железную дорогу) - выступил не только как колорист-новатор, но и как художник новой эпохи. И подал в суд на Рёскина за клевету и ущерб деловой репутации.
Неудивительно, что этот необычный судебный процесс приковал к себе внимание тогдашней прессы. И, по сути, оказался первым прецедентом того, как ответы на крайне неприятные и очень важные вопросы о том, чтò считать произведением искусства и как определять его цену, формулировались не расплывчатым и обтекаемым языком художественной критики, а сухим и точным языком судебного протокола.
Уистлеру нашлось что ответить на этом языке. Более того: потом он сам собрал материалы дела в книгу и снабдил их своими язвительными и точными постраничными комментариями (выступив, таким образом, заодно еще и предвозвестником гипертекстов).
Многие ли деятели "современного искусства" смогли бы это сделать?
Фрагмент книги предоставлен издательством «Ad Marginem Press»
Коллаж ГодЛитературы.РФ
Джеймс Уистлер
Изящное искусство создавать себе врагов
Серия «Совместная издательская программа с МСИ "Гараж"
Перевод: Е. А. Некрасова
Пролог
«Ради самого мистера Уистлера не менее, чем для защиты покупателей, сэру Коутсу
Линдзи не следовало бы допускать в галерею произведений, где невежественное
тщеславие художника столь смахивает на преднамеренное плутовство. Я до этого
много видел и слышал о нахальстве кокни, но все же я не ожидал, что самодовольный
скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что он швырнул горшок краски
в лицо публики».Профессор Джон Рёскин в Fors Clavigera
2 июля 1877
Иск
Дело Уистлера против Рёскина слушалось в суде в понедельник под председательством барона Хэдлстона со специальным составом присяжных. Истец предъявил иск в 1 000 фунтов в компенсацию за убытки.
М-р Сарджент Парри и м-р Питрам выступали от имени истца, а генеральный прокурор и м-р Боуен представляли ответчика.
М-р Сарджент Парри, выступив на стороне истца, сказал, что м-р Уистлер уже много лет является профессиональным живописцем как в нашей стране, так и за границей.
М-р Рёскин, как это, вероятно, известно присяжным, занимает наивысшее положение среди художественных критиков Европы и Америки. Некоторые его сочинения, если можно так выразиться, достойны бессмертия. Действительно, этот джентльмен достиг самого высокого уважения. В июльском номере Fors Clavigera Рёскин критиковал то, что он назвал «современной школой», вслед за чем следовал тот абзац, на который жалуется м-р Уистлер, а именно:
«Ради самого м-ра Уистлера не менее, чем для защиты покупателей, сэру Коутсу Линдзи не следовало бы допускать в галерею произведений, где невежественное тщеславие художника столь смахивает на преднамеренное плутовство. Я до этого много видел и слышал о нахальстве кокни, но все же я не ожидал, что самодовольный скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что он швырнул горшок краски в лицо публики».
Этот отрывок, без сомнения, читали тысячи людей, и, таким образом, м-р Уистлер по всему свету прослыл невежей, мошенником, притворщиком-кокни и нахальным скоморохом.
М-р Уистлер на вопрос генерального прокурора ответил: «Я посылал в Академию картины, которые не были приняты. Мне кажется, таков удел всех художников… “Ноктюрн. Черное с золотом” изображает ночь и фейерверк в Креморне».
«Разве это не вид Креморна?»
«Если бы я назвал его видом Креморна, это, безусловно, не принесло ничего, кроме разочарования зрителям. (Смех.) Это художественная композиция. Она была оценена в двести гиней».
«Не покажется ли эта цена нам — нехудожникам, несколько чрезмерной?»
«Очень вероятно».
«Но художники ведь всегда поставляют добротный материал за свою цену?»
«Рад слышать, что это так твердо установлено. (Смех.) Я не знаю м-ра Рёскина и держится ли он того мнения, что картина должна быть выставлена только, когда она закончена, когда уже больше ничего нельзя сделать для ее улучшения. Но такой взгляд правилен. “Композиция в черном и золотом” была законченной картиной, я не собирался ничего больше с ней делать».
«Теперь, м-р Уистлер, не скажете ли вы мне, за сколько времени вы состряпали этот ноктюрн?»
«…Простите?» (Смех.)
«О, боюсь, что я употребил термин, который, видимо, более подходит к моей собственной работе. Мне надо было бы сказать, — сколько времени потребовалось вам, чтобы написать эту картину?»
«Нет, позвольте, мне очень лестно, что вы применили к моей работе термин, который
вы привыкли употреблять по отношению к своей собственной. Скажем так, сколько времени мне потребовалось, чтобы “состряпать” — так, кажется, — “состряпать” этот ноктюрн, ну, насколько я помню, примерно день».
«Всего один день?»
«Ну, я не очень уверен, — возможно, я мог добавить несколько мазков на следующий день, если краски еще не высохли. Пожалуй, точнее было бы сказать, что я работал над ним два дня». «Ах, два дня! Вы, значит, просите двести гиней за двухдневную работу?»
«Нет, я прошу за знания целой жизни».
(Аплодисменты.)
«Вам говорили, что ваши картины отличаются некоторой эксцентричностью?»
«Да. Часто». (Смех.)
«Вы посылаете их в галереи, чтобы вызвать восхищение публики?»
«Это было бы столь нелепо с моей стороны, что вряд ли я мог бы на это рассчитывать». (Смех.)
«Вам известно, что многие критики полностью расходятся с вами во взглядах на эти картины?»
«Согласиться с критиками было бы свыше моих сил».
«Значит, вы не терпите критики?»
«Я ни в коем случае не стал бы возражать против технической критики человека, вся жизнь которого была бы посвящена практической деятельности в той же области знаний; но с мнением человека, занимающегося иным делом, я считался бы столь же мало, как считались бы вы, если бы он выразил свое мнение о законодательстве».
«Но вы должны были ожидать, что вас будут критиковать?»
«Да, конечно. Но я думаю, что это на меня не повлияет, если только критика не будет такой, как эта. Я возражаю не только против враждебной критики, но и против некомпетентной. Я считаю, что никто, кроме художника, не может быть компетентным критиком».
«Не правда ли, вы выставляете свои картины на стене сада, м-р Уистлер, или развешиваете их на веревке для сушки, чтобы они “созрели”?»
«Не понимаю».
«Разве вы не выставляете свои картины в сад?»
«Ах, теперь я понял. Сначала я подумал, что вы снова употребили какой-нибудь привычный вам термин. Да, конечно, когда я пишу, то выставляю холсты в сад для того, чтобы они высохли на свежем воздухе. Но я огорчился бы, если бы увидел, что они “созрели”».
«Почему вы называете м-ра Ирвинга “композицией в черном”?» (Смех.)
Барон Хэдлстон: «Композиция — это картина, а не м-р Ирвинг».
Последовал спор относительно осмотра картин, и барон Хэдлстон, между прочим, заметил, что критик должен быть компетентным, чтобы составить собственное мнение, и достаточно смелым, чтобы, если понадобится, выразить это мнение в решительных выражениях. […]
Перекрестный допрос продолжался: «Каков сюжет “Ноктюрна. Синее с серебром”, принадлежащего м-ру Грэму?»
«Впечатление от лунного света на реке близ старого моста в Баттерси».
«Что сталось с “Ноктюрном. Черное с золотом”?»
«По-моему, он находится перед вами». (Смех.)
Картину, называемую «Ноктюрн. Синее с серебром», предъявляют суду.
«Вот картина, принадлежащая м-ру Грэму. Она изображает мост в Баттерси при лунном свете».
Барон Хэдлстон: «Какая часть картины изображает мост?» (Смех.)
Его светлость весьма серьезно делает замечание тем, кто смеялся. А свидетель объясняет его светлости композицию картины.
«Вы считаете, что это правильное изображение моста в Баттерси?»
«Я не собирался дать “правильный портрет” моста. Я стремился к изображению лунного света, и устой моста в центре картины, может быть, вовсе не похож на устои моста в Баттерси, знакомые вам при дневном свете. Что касается того, что именно изображено на картине, то это зависит от того, кто на нее смотрит. Для некоторых — на ней изображено все, что предполагал изобразить художник, а для других — ничего».
«Доминирующий цвет синий?»
«Возможно».
«Фигурки наверху моста должны изображать людей?»
«Все, что вам будет угодно».
«А внизу — это баржа?»
«Да. Я рад, что вы это поняли. Весь мой замысел сводился к созданию некоей цветовой гармонии».
«Что это за золотой мазок справа на картине, похожий на каскад?»
«Золотой каскад — это фейерверк».
Затем был демонстрирован второй ноктюрн в синем и серебряном.
Свидетель: «Это изображает еще один вид при лунном свете реки Темзы, в сторону Баттерси. Я в основном закончил эту картину за один день».
Суд объявляет перерыв. Во время перерыва присяжные отправляются осматривать картины, собранные в гостинице «Вестминстерский дворец».
По возвращении «Ноктюрн. Черное с золотом» был снова представлен, и генеральный прокурор продолжил допрос м-ра Уистлера: «Картина эта изображает вид издалека Креморна с падающей ракетой и другими видами фейерверка. Я писал ее два дня, и она вполне закончена. Черная монограмма была помещена на раме в расчете на соответствующее общее декоративное равновесие».
«Вы всю жизнь занимались искусством. Но не думаете ли вы, что любой человек, смотря на эту картину, может прийти к заключению, что в ней нет, в сущности, ничего красивого?»
«У меня весьма глубокие основания предполагать, что м-р Рёскин пришел именно к такому заключению».
«Не думаете ли вы, что м-р Рёскин имел право прийти к такому заключению?»
«Не могу судить о том, на что имел право м-р Рёскин».
«Вы хотите сказать, м-р Уистлер, что человек, посвященный в технику этого дела, без труда поймет ваши замыслы. Ну а как вы думаете, могли бы вы доказать красоту этой картины, предположим, мне?»
Свидетель помолчал, по очереди внимательно рассматривал лицо прокурора и бросал взгляды на картину. Видимо, после зрелого размышления, во время которого суд молча ожидал его ответа, он сказал: «Нет! Знаете, я думаю, что это было бы столь же безнадежно, как музыканту, захотевшему, чтобы его ноты были услышаны глухим». (Смех.)
«Я предлагаю картину, добросовестно мною написанную, и оцениваю ее в двести гиней. Я знаю непредубежденных людей, считающих, что она изображает фейерверк ночью. Но я не стал бы возражать, если бы кто-нибудь просто пришел к другому выводу».
Тут суд объявил перерыв.
Во вторник генеральный прокурор, подводя итоги своему выступлению в пользу ответчика, сказал, что он надеется до окончания рассмотрения дела убедить присяжных, что критика м-ра Рёскина картин истца была совершенно справедливой и bona fde [без всякого умысла], и сколь она ни сурова, она не содержит ничего, на что можно было бы жаловаться…
Рассмотрите этот ноктюрн в синем и серебряном, будто изображающий мост в Баттерси. Что это за сооружение в середине?
Это подзорная труба или пожарная лестница? Разве оно похоже на мост в Баттерси? Что это за фигурки на верху моста? Если это лошади и экипажи, каким манером, во имя всего святого, они оттуда спустятся? Теперь относительно этих картин, то, с точки зрения истца, присяжным нельзя публично выразить свое мнение, или они рискуют, что против них также будет возбужден иск за убытки.
Нет, все-таки критики приносят пользу.
Генеральный прокурор хотел бы знать, что сталось бы с поэзией, политикой или живописью, если б критики были упразднены? Каждый художник стремится прославиться. А ведь известность художника создается только благодаря критике.
[…] Что касается этих картин, то единственное заключение, к которому можно прийти, — это странные фантастические замыслы, не заслуживающие того, чтобы их называли произведениями искусства.
[…] Относительно же обвинения в клевете генеральный прокурор заявил, что здесь оспаривалось право м-ра Рёскина лишать человека заработка. Но почему? Затем говорилось о том, что м-р Рёскин высмеял картины м-ра Уистлера. Если м-ру Уистлеру не нравятся насмешки, зачем подвергать себя им, публично выставляя такую продукцию?
Если кто-нибудь считает картину пачкотней, он вправе это сказать, не подвергая себя риску вызвать против себя судебный процесс.
Генеральный прокурор говорит, что не мог вызвать м-ра Рёскина, так как ввиду его серьезной болезни он не может присутствовать на суде, но если б он был в состоянии явиться, он выразил бы свое мнение о картинах м-ра Уистлера со свидетельской скамьи.
М-р Рёскин питает величайшее уважение к законченным картинам. И он требовал, чтобы художник обладал чем-то бòльшим, чем просто искрой таланта. Раз м-р Рёскин придерживался таких взглядов, не удивительно, что картины м-ра Уистлера привлекли его внимание. Он подверг эти картины, если хотите осмеянию и презрению…
Далее м-р Рёскин говорил о «невежественном тщеславии художника, столь близком к преднамеренному обману». Если картины м-ра Уистлера были лишь сумасбродством, неужели посылка их на выставку в Галерею Гроувнер могла помочь установлению его репутации? Какой-нибудь джентльмен с художественными склонностями из Манчестера, Лидса или Шеффилда мог бы действительно соблазниться купить одну из этих картин, потому что она написана Уистлером. Собственно, Рёскин и хотел сказать, что лучше бы ему было оставаться у себя в Манчестере, Шеффилде или Лидсе и сохранить деньги в кармане. Было сказано, что выражение «невежественное тщеславие» не следовало применять к м-ру Уистлеру, посвятившему всю свою жизнь изучению искусства. Но мнение м-ра Рёскина, о его успехах не совпадает с мнением м-ра Уистлера.
Жалоба на клевету относилась также к словам: «Я никогда не ожидал, что самодовольный скоморох может запросить двести гиней за то, что он швырнул горшок краски в лицо публики». Что такое скоморох? Прокурор отыскал это слово в словаре и нашел, что оно отражает старинное представление о профессиональном шуте, который носил колпак с бубенцами и петушиным гребнем и бродил, отпуская шутки для развлечения своего хозяина и его семейства. Если это определение правильно, то м-ру Уистлеру нечего жаловаться, поскольку его картины послужили весьма забавною шуткой! Прокурор даже не помнит, когда еще что-нибудь доставило английской публике столько забавы, как картины м-ра Уистлера.
Прокурор заканчивает: «М-р Рёскин прожил долгую жизнь без нападок, и никто не пытался обуздать его перо посредством присяжных.
М-р Рёскин просил передать, что он не возьмет назад ни слова из своей критики, считая ее справедливой. Конечно, если они вынесут решение против м-ра Рёскина, ему придется прекратить писать, но это было бы большим уроном для искусства в нашей стране, если бы м-ру Рёскину помешали заниматься допустимой и должной критикой, указывая, что красиво, а что нет».
Затем были вызваны свидетели со стороны ответчика. Свидетелями выступали господа Эдуард Берн-Джонс, Фрит и Том Тейлор.
Вызвали м-ра Эдуарда Берн-Джонса. М-р Боуэн, чтобы подобающим образом представить его суду, зачитал выдержки из хвалебных отзывов об этом художнике, взятые из сочинений ответчика.
Начался допрос свидетеля, и в ответ на вопросы м-ра Боуэна м-р Джонс сказал: «Я — живописец, и посвятил этому занятию примерно двадцать лет. Я написал разные произведения, включая “Дни творения” и “Зерцало Венеры”, которые оба были выставлены в Галерее Гроувнер в 1877 году. Я выставлял также “Deferentia”, “Веру”, “Св. Георгия” и “Сивиллу”. Одна моя картина — “Мерлин и Вивиан” — сейчас на выставке в Париже. По моему мнению, задачей каждого художника является полная законченность картины. Всякая картина обязана обладать той степенью завершенности, которая издавна считалась окончательной».
М-р Боуэн: «Видите ли вы какие-нибудь художественные достоинства в этом ноктюрне, м-р Джонс?»
М-р Джонс: «Да… мне приходится сказать правду…» (Волнение.)
М-р Боуэн: «Да. Ну, м-р Джонс, а какие именно достоинства в нем видите?»
М-р Джонс: «Цвет. Он хорош по цвету и по своей воздушности».
М-р Боуэн: «Ах, так. Ну а не считаете ли вы, что детали и композиция существенны для произведения искусства?»
М-р Джонс: «Конечно, я так считаю».
М-р Боуэн: «В таком случае, какие детали и композицию находите вы в этом ноктюрне?»
М-р Джонс: «Никаких».
М-р Боуэн: «Не думаете ли вы, что двести гиней слишком высокая цена для этой картины?»
М-р Джонс: «Да. Если подумать о количестве работы, выполняемой за меньшую цену».
Допрос продолжается: «Видна ли в ней завершенность законченного произведения искусства?»
«Ни в коем случае. Картина, изображающая ночной вид на мосту в Баттерси, хороша по цвету, но оставляет странное впечатление по своей форме и лишена композиции и деталей. Видимо, ее создание заняло день-полтора. В ней нет законченности, это просто этюд. “Ноктюрн. Черное с золотом” лишен достоинств двух других картин, и его никак нельзя назвать серьезной художественной работой.
Картина м-ра Уистлера — лишь одна из тысячи тщетных попыток написать ночь. Эта картина не стоит двухсот гиней».
М-р Боуэн предлагает свидетелю рассмотреть картину Тициана, чтобы показать, что такое законченность.
М-р Сарджент Парри протестует против этого.
М-р барон Хэдлстон: «Вам придется доказать, что это действительно Тициан».
М-р Боуэн: «Я смогу это сделать».
М-р барон Хэдлстон: «Это основано только на общепринятом мнении. Мне не хочется вызывать смех, но всем известна история с “бесспорным” Тицианом, который был куплен, чтобы учащиеся и все прочие могли открыть тайну его удивительных красок. С этой целью картина была смыта, а под ней открылась красная поверхность, под которой, как предполагали, и была скрыта тайна, но, продолжая смывать, они обнаружили портрет Георга III в полной военной форме».
Свидетелю предложили рассмотреть картину, и он заявил: «Это портрет дожа Андреа Гритти, и мне кажется, что это подлинный Тициан. В нем видна законченность. Это прекрасный образец высокой законченности старых мастеров. Прекрасно выписано тело, моделировка лица округла и хороша. Это своего рода “композиция” в плоти и крови!»
Свидетель, указав на совершенство этого портрета, сказал: «Мне кажется, м-р Уистлер сначала обладал большими способностями, которые он не оправдал. Он избегал трудностей в своей профессии, потому что трудности художника возрастают с каждым днем его жизни». […]
Затем давал свои показания м-р Фрит: «Я действительный член Академии художеств и посвятил свою жизнь живописи. Я член Академий разных стран. Я автор “Железнодорожной станции”, “Дня дерби” и “Судьбы мота”. Я видел картины м-ра Уистлера и, по моему мнению, — это несерьезные произведения искусства. “Ноктюрн. Черное с золотом”, по-моему, несерьезное произведение. В картине “Мост Баттерси” я совершенно не вижу верного изображения воды и воздуха. Там есть цвет, приятный для глаза, но больше ничего нет. По-моему, трактовка лунного света не верна. Картина не стоит двухсот гиней. В картинах важны композиция и детали. В нашей профессии равно заслуженные люди расходятся во мнениях по поводу картин. Один может ругать, а другой — похвалить какое-либо произведение. Я не выставлялся в Галерее Гроувнер. Я читал труды м-ра Рёскина».
М-р Фрит покинул свидетельское место.
М-р Том Тейлор — член комиссии по выработке закона о бедных, издатель Punch и т. д. и т. д., сказал: «Я художественный критик с давних пор. В течение последних двадцати лет я работал как критик для Times и других газет. Я редактировал “Жизнь Рейнольдса” и “Хэйдон”. Я всегда изучал искусство. Я видел эти картины м-ра Уистлера, когда они были выставлены у Дадли и в Галерее Гроу внер. “Ноктюрн. Черное с золотом” я не считаю серьезным произведением искусства». Тут свидетель вынул из кармана экземпляр газеты Times и с разрешения суда с пафосом прочел свою собственную критическую статью, с каждым словом которой он, по его утверждению, был по-прежнему согласен. «Все произведения м-ра Уистлера незакончены. Они эскизны. Без сомнения, у него есть художественные достоинства и он верно передает тона, но у него не хватает завершенности, и все его вещи сделаны в эскизной манере.
