Дмитрий Воденников: «Просто я — человек Возрождения»

Текст и фото: Татьяна Шипилова

В духе своей любимой «новой искренности» Воденников прямо заявил, что книгу составлял не он, а его редактор, и вообще до выхода ее в свет в бумажном варианте он ее даже не видел и не знал, как она выглядит в верстке. Название тоже дано не им, потому что он-де, на такое никак не способен.

«Воденников в прозе» — это сборник эссе за последние годы на злободневные (и не очень) темы. Злободневность вообще в вечность войти не может, а потому Дмитрий не представлял себе, чтó из его работ можно включить в сборник. «Мой редактор Полина Рыжова сделала все сама: она выбрала именно те эссе, которые будут вполне актуальны еще хотя бы пару лет. А может быть, и вечность», — выразил надежду автор.

Воденников смело признается, что как поэт он больше не функционирует. «Стихи ушли лет семь назад», — говорит он

и вспоминает, что годы, отданные поэзии, были замечательными, волшебными, но очень сложными, а потому... «Слава богу, что их время закончилось! — восклицает и продолжает: — Стихи мне приходили с гулом, как у Анны Ахматовой. Про нее рассказывали: распустит волосы, ходит и мычит. А это было не мычание, это был гул, в котором рождались стихи. Так стихи приходили и ко мне…»

Путь из поэтов в эссеисты начался с предложения Дмитрия Ольшанского поработать в журнале «Русская жизнь», в котором, как ни трудно себе это сейчас представить, писали Дмитрий Быков, Татьяна Толстая, Захар Прилепин… «Было время, когда нас объединяла эта площадка, но потом нас раскидало. Прозу я писать не умел, а с ними действительно записал. «Русская жизнь» умерла, но начало было положено и… я посмел писать».

Далее — предложение от Газеты.ру писать «так же, но только более злободневно». Начало получаться. «Стихи приходили с тошнотой и приносили опустошение, когда заканчивались. Поэтому эта книга о том, как я изменил самому себе. Вообще я — преодоленная бездарность».

Воденников уверен, что учителем в жизни может быть что угодно: собака, любимый человек, трещина на асфальте, бабочка или залетевший листочек герани с балкона соседки, как это было однажды с ним. Тогда этот листочек указал на единственно верный путь в отношениях с женщиной.

«Это книга ученика, в которого поверили. Я не могу писать как Толстая, как гениальная Петрушевская, но могу писать как Воденников, и вроде что-то получается», — говорит писатель и готовится отвечать на вопросы.

Первый вопрос — о средствах художественной выразительности в прозе. Хватает ли их бывшему поэту? И возможна ли попытка писать не только эссе, но и обращаться к другим жанрам?

Относительно того, хватает ли прозаических средств, Дмитрий ответил: «Мне их достаточно, потому что все берется из одного места — я пишу животом. Как с любовью — чувствуешь удар в живот, там нет никаких бабочек, они все от этого удара погибают».

По поводу других прозаических жанров Воденников сказал: «Мне недавно заказали написать рассказ на двадцать тысяч знаков, я написал на семь. Чувствуете? Конечно, его не опубликовали, и конечно, я расстроился. Но когда шел к вам, мне позвонила редактор, и я пообещал, что попробую еще раз. Я даже уже сюжет придумал, так что попробовать я хочу, хоть и не умею этого делать, потому что рассказ — это совершенно иная форма, иной жанр, нежели эссе, очерк или пост в фейсбуке. Но я всегда любил прыгать выше головы…»

Далее речь зашла об Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко. Дмитрий Воденников восхитился их силой, когда власть и цензура их буквально травили: «И если Зощенко, как боевой офицер, ни с чем не согласился, то Анна Ахматова, эта прелестная хрупкая женщина, со всем согласилась, фактически сама донесла на себя. И поэтому и проза, и стихи держатся на самодоносе. И я восхищаюсь нашим временем.

Наши блоги, дневники, посты — мы существуем без всякой легенды, а это и есть форма самодоноса. И у каждого своя правда. Только моя правда мерцает, а их правда чугунная».

— Как вы относитесь к прозе поэтов? В частности, к прозе Марины Цветаевой? - прозвучало из зала.

Заявив, что Марину Цветаеву он очень любит, Дмитрий прочитал ее стихотворение «Тебе — через сто лет» 1919 года, считая, что это одно из самых гениальных, но в то же время одно из самых чудовищных произведений XX века: «Понимаете, она, не получив любви, завещает, даже обрекает другого человека томиться по женщине, которую он никогда не увидит. Кто-то строил газовые камеры, а кто-то писал такие стихи, но и те и другие обрекали людей на вечные страдания. Я не могу любить ее сейчас. Она гений, но это такой вихрь страсти, что там больше нечего любить. И проза ее замечательная, но сейчас я не хочу ее читать. Я вообще сейчас художественную прозу не читаю, только научно-популярную».

Также слушателей заинтересовало, как Дмитрий относится к поэзии Маяковского и Введенского. И если про Введенского было сказано просто: «Он гений, а в особенности его "Элегия" изумительна», то стихи Маяковского были охарактеризованы как «скорее поэзия подростка: вечно с кем-то борется, сопротивляется, спорит. Хотя его любовная лирика прекрасна, и не только любовная».

Прозвучал и вопрос о разной направленности его текстов: в блоге — злее и саркастичнее, в журнале — добрее, светлее.

«Просто я — человек Возрождения, это разные нити, разные стороны меня. Мне стихи с гулом не приходят, а вот голос прозы приходит, и я его слышу».