«Вся речь через тире». Викторина по Цветаевой

Белизна — угроза Черноте.
Белый храм грозит гробам и грому.
Бледный праведник грозит Содому
Не мечом — а лилией в щите!

Белизна! Нерукотворный круг!
Чан крестильный! Вещие седины!
Червь и чернь узнают Господина
По цветку, цветущему из рук.

* * *
Не сон, сошедший к изголовью,
Не призрак в темной ворожбе.
Я — эпизод в твоей судьбе,
Страница, вырванная с кровью.

И пусть дотла сгорит тетрадь
И станут чувства дымом светлым,
Но все же будет в горстке пепла
Одной страницы не хватать.

За что люблю тебя!.. не знаю!
Однако, — лучше б знать!
Не спорю, люди есть (я часто их встречаю),
Что хвалят, и бранят, и рубят, и секут,
И любят за «не знаю»,
— И от «не знаю» врут.

На што мне облака и степи
И вся подсолнечная ширь!
Я раб, свои взлюбивший цепи,
Благословляющий Сибирь.

Эй вы, обратные по трахту!
Поклон великим городам.
Свою застеночную шахту
За всю свободу не продам.

До дрожи сладостно и больно
Твое безмолвное касанье…
Твой мир лежит в моих ладонях,
Твое холодное сгоранье…

Твое хрустальное дыханье.
Твой взгляд — открытый и лучистый…
Неотвратимо расставанье
С нелепым, белым, нежным, чистым…

Острый локоть —
В грудную мякоть:
Чтоб не ёкать
И чтоб не плакать;
Чтоб не сохнуть
И чтоб не вякать —
Чтобы охнуть
И рухнуть в слякоть.

Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри.
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри».

Покатились по лесу глаза,
Чтоб на себя не посмотреть.
Ты сказал: «умри, лиса, умри».
Это значит нужно умереть.

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.

Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность — других.

Чтоб не было видно, ночами кончается лето,
уходит земля из-под ног, покрываясь асфальтом,
и выцветшей тряпкой купальник валяется, бедный,
что было под ним – еле живо под длинным халатом.

Каждый день балансируя как на льду
Привыкая быть у всех на виду
Задыхаясь словно в расстрельном ряду
Человек находит себе беду

Опять, не от любовных бед ли,
Тяжёл и солон жар ланит:
Стрела любви на взлёте медлит,
Высокомерная звенит.

Но боль угадана заране,
И в сердце, крепнущем во мне,
Готово место тёмной ране,
Страданию и глубине!

Там, где мильоны звезд-лампадок
Горят пред ликом старины,
Где звон вечерний сердцу сладок,
Где башни в небо влюблены;
Там, где в тени воздушных складок
Прозрачно-белы бродят сны —
Я понял смысл былых загадок,
Я стал поверенным луны.

Над просохшими крышами
и среди луговой худобы
в ожиданье неслышимой
объявляющей счастье трубы

все колеблется, мается
и готово на юг, на восток,
очумев от невнятицы –
то хлопок, то свисток, то щелчок.

Будь — навсегда — цветком горячим в мыле,
будь — этой лошадью, запрыгнувшей в себя,
тогда своей рукой
своей ладонью сильной
мне легче будет вытянуть — тебя.

Да, сладко жить, да, страшно жить, да, трудно,
но ты зажмуришься:
в прощальной синеве
сирень и яблоня, обнявшиеся крупно,
как я, заступятся, за младшего — в тебе.

Двух — жарче меха! рук — жарче пуха!
Круг — вкруг головы.
Но и под мехом — неги, под пухом
Гаги — дрогнете вы!
Даже богиней тысячерукой
— В гнезд, в звезд черноте —
Как ни кружи вас, как ни баюкай
— Ах! — бодрствуете…