Текст и коллаж: ГодЛитературы.РФ
Фото из семейных архивов
Первая часть. Вторая часть - здесь.
В премии «Большая книга», претендующей на то, чтобы дать наиболее полный и объективный срез современной русской литературы, участвуют писатели разных возрастов и характеров. Они исповедуют разные эстетические принципы, придерживаются разных политических убеждений и проживают в разных местах и на разных континентах. Но у всех у них есть - кроме литературного таланта, разумеется, - и нечто общее: хранящиеся в семейных альбомах фотографии отцов, дедов, других ближайших родственников, принимавших участие в Великой Отечественной войне. И часто - не вернувшихся с нее. Точно такие же, как у всех граждан современной России.
Мы попросили участников Длинного списка 2018 года поделиться этими фотографиями и рассказать истории, которые за ними стоят. Прислать сумели не все, но почти все неприславшие объяснили, что не могут сделать этого по чисто техническим причинам. Потому что, несмотря на то, что писатель - профессия, располагающая к индивидуализму, существуют немногочисленные вещи, общие для всех, кто говорит и пишет на русском языке. Военные фотографии в альбомах - из их числа.
Олег Ермаков, Смоленск
«17 августа 1941 года газета «Комсомольская правда» напечатала стихотворение начинающего тогда поэта Михаила Матусовского, посвященное капитану Боровченко:
То «свечой» в небеса,
то над самой травой,
То готовя внезапный
удар лобовой,
То дорожку огня,
прочертив за собой,
Истребитель Боровченко вышел на бой», - писал в областной смоленской газете «Рабочий путь» уже в мирное время племянник этого истребителя журналист Виктор Исаченко, тоже фронтовик, механик Т-34, бравший штурмом Кенигсберг и дошедший до Берлина, горевший в своем танке. Виктор Павлович Исаченко - мой родной дядя по материнской линии. А истребитель Боровченко - его родной дядя, то есть мой двоюродный дед. Мои родные деды Павел Фомич Исаченков и Петр Ефимович Ермаков тоже воевали, Павел Фомич был ранен, а Петр Ефимович пропал без вести в августе 41-го. Воевали и другие родственники: Ларион Ефимович
Ермаков, пропавший без вести в декабре 43-го, Иван Трофимович Боровченков, пропавший без вести в декабре 44-го, лейтенант Николай Федорович Зуев, окончивший военное училище связи перед самой войной, было ему двадцать лет, и последний раз живого его видели на легендарной Соловьевой переправе, скорее всего, там он и погиб. Об этих родственниках сведений почти никаких и не осталось. А вот о Григории Трофимовиче Боровченко сохранилась пожелтевшая газетная статья с фотографией. Из нее и можно узнать, что к началу войны капитан Боровченко имел десятилетний стаж военного летчика. (Вообще-то изначально он был Боровченковым, но в молодости работал на Донбассе, там его и записали Боровченко, а его племянник, гордившийся успехами дяди, тоже захотел походить на него и от своей фамилии Исаченков убрал окончание и стал Исаченко). Первый бой принял над Вязьмой. В тылу наших войск объявился немецкий воздушный разведчик. Боровченко уничтожил самолет врага. 19 июля он принял бой над Ярцевом, над речкой Вопь. Цель - девять фашистских бомбардировщиков. Нашу эскадрилью возглавлял капитан Боровченко. Он сбил два бомбардировщика, еще четыре бомбардировщика загорелись от огня других летчиков. Всего шесть бомбардировщиков грохнулись на смоленскую землю, остальным удалось уйти. Через некоторое время он отражал налет на вяземский железнодорожный узел, сбил «мессершмит», но и сам был ранен в ногу и руку, в крови дотянул до аэродрома. Полгода лежал в госпитале. Вылечившись, снова сел за штурвал и воевал на Северо-Западном фронте.
В статье есть сводка Совинформбюро за 13 сентября 1941 года: «Летчики подраз-деления, действующего на Западном направлении, тт. Боровченко и Губадуллин сбили за месяц по пять самолетов противника».
А 27 мая 1943 года во фронтовой газете «За Советскую Отчизну» в статье «Свободная охота истребителя» говорилось: «Характерен бой, который провел летчик Боровченко. Был облачный день. Летчик ходил на такой высоте, которая давала ему скрытность как с воздуха, так и с земли. Сам имел преимущество в высоте, при вероятных излюбленных высотах противника. Через 20 минут он заметил «юнкерса-88» и начал сближение. Подошел к «юнкерсу» скрытно, пробил облако и атаковал с выгодной дистанции. Огонь вел по самым уязвимым местам - кабине, с переносом на моторы. После первой атаки самолет противника горящим вошел в крутую спираль и вскоре врезался в землю».
Второе ранение истребитель Боровченко получил под Старой Руссой. И тогда он был назначен командиром авиационного полка ПВО. К середине октября 1943 года на счету летчиков этого полка было 130 сбитых самолетов. Под командованием Боровченко полк получил звание Гвардейского.
Григорий Трофимович Боровченко дослужился до полковника, был награжден орденами «Красного Знамени», «Ленина» и «Отечественной войны 1 степени».
Жил в Волгограде, приезжал на родину, в смоленскую Касплю, в деревню Белодедово, куда однажды после войны приземлился прямо на поле, как рассказывала мне мать. К самолету сбежалась вся деревня...
Андрей Филимонов
Давным-давно, когда проекта «Бессмертный полк» еще не существовало в природе, мой дед, Дмитрий Павлович Филимонов, отыскал в чулане свой официальный орденоносный портрет, который тридцать лет украшал аллею «трудовой славы», и сказал: "Что с ним делать? Наверное, приколочу на палку и пойду Девятого мая на парад».
Он родился в Одессе 21 декабря 1920 года, в один день со Сталиным, о чем однажды сообщил вождю народов в поздравительной открытке, отправленной в Москву из голодного Киева. За это нахальство мальчик Митя (как его звали в семье) получил из Кремля посылку с конструктором.
В 1938 году Дмитрий поступил в МАРХИ, но после первого курса был призван в РККА, где его по-быстрому обучили управлять допотопным бипланом, и уже через полгода он летал бомбить линию Маннергейма.
В июне 1941-го его самого разбомбили немцы, буквально на второй день вторжения. Ни один самолет не успел взлететь с аэродрома, где была дислоцирована воздушная дивизия, в которой служил Дмитрий. Но безлошадными советские летчики оставались недолго.
Летом сорок второго открылась воздушная трасса Красноярск — Аляска, по которой мой дед летал за птичками лендлиза - американскими «Аэрокобрами» и «Апачами». Это было единственное заграничное путешествие в его жизни, если не считать бомбежек Кенигсберга весной 1945 года.
О войне Дмитрий вспоминать не любил, отшучивался, мол, «летал, как бабочка, над театрами военных действий» и ничего не видел, потому что все время приходилось следить за приборами. В 1946 году он был демобилизован, но в МАРХИ не вернулся, оставил юношескую мечту о карьере архитектора и уехал с молодой женой (моей бабушкой) в Сибирь, где они свили уютное семейное гнездо.
Рассказывая эту историю в романе «Рецепты сотворения мира», я пытался воспроизвести ироничный повествовательный стиль моего деда, но не до конца преуспел. Потому что сибиряку невозможно тягаться с одесситом в насмешливости.
Алексей Винокуров
Мой дед со стороны матери Михаил Семенович Куликов родился 1 января 1921 года в деревне Нижняя Городня Частинского района Пермской области. Пишу сейчас об этом и думаю, как часто мучаются писатели, пытаясь найти топониму в своей книге какое-нибудь яркое и в то же время правдоподобное название. А потом выясняется, что топонимов этих полно, загляни только в биографию старших родственников...
С профессией дед определился еще до начала войны — пошел в летное училище на инженерную специальность. В те годы военные училища для талантливых и умных деревенских ребят стали той самой «заводской проходной», о которой пелось в фильме «Весна на Заречной улице» и которая выводила их в люди. Родители этих ребят часто бывали неграмотными, сами они были первыми в ряду своих родственников, кто получил настоящее образование, — но именно на них стояла тогда страна и благодаря им она выстояла.
Училище дед закончил уже во время Великой Отечественной, попал на фронт лейтенантом. Правда, как уже говорилось, в своей авиационной части он был не летчиком, а инженером. Интересно, что старшим инженером в штурмовой авиадивизии во время войны служил и дед моей жены, один из основателей советской космической телеметрии, лауреат Государственной премии СССР Сергей Дмитриевич Корнеев.
Но «мирная» специальность не уберегла моего деда от двух контузий, он практически оглох на одно ухо. Что такое служба на военном аэродроме, широкая публика знает по фильму «В бой идут одни старики». К сожалению, я знаю об этом не больше, потому что жили мы с дедом в разных городах и за всю жизнь виделись считанное количество раз. А говорить о войне он не любил, эта черта объединяет многих фронтовиков.
Дед, как сейчас принято говорить, прошел всю войну. Был награжден орденами и медалями. После Победы служил в Группе советских войск в Германии, так что в свидетельстве о рождении у моей матери стоит экзотическое место: «Село Малое Виттенберг».
Спустя некоторое время дед окончил Рижское высшее военное авиационное инженерное училище имени Якова Алксниса, которое в просторечии звалось академией. Дослужился до полковника, вышел в запас, уехал в Белоруссию, в Гомель. В Белоруссии ему нравилось, он полюбил использовать в речи белорусские словечки и поговорки.
А потом была авария на Чернобыльской АЭС, которая от Гомеля меньше чем в полутора сотнях километров. Спустя несколько лет дед, которого пощадили вражеские пули и бомбы, умер от последствий радиоактивного заражения.
Марина Москвина
В июне 41-го моя мама Люся Захарова сдала последний школьный экзамен. После выпускного бала они до утра гуляли по Красной площади и Тверскому бульвару, нарядные, влюбленные, Люся — в «ашника» Диму Сарабьянова, музыканта, поэта, легкоатлета, Женя Коршунов с Колей Денисовым — в «Ляльку» Энтину, Коля Раевский, Сонечка Кержнер, Милан Урбан…
Наутро объявили войну. Мальчиков сразу призвали в армию. Люся и Люба Соловьева подали заявления в военкомат. Пока ждали повестки, устроились на курсы военных медсестер в особнячке на Малой Бронной. Практика — в Филатовской детской больнице. Во время налетов младенцев из палат перетаскивали в бомбоубежище, в подвал. «Наваливали их нам на руки, как дрова, — говорила Люся, — и мы бежали по синим от маскировочного освещения коридорам и крутым ступенькам в преисподнюю. Окна дребезжат, сердце колотится, только бы не споткнуться, не уронить спеленутые теплые «бревнышки». И что удивительно — пока мы их тащили — они не кричали, не плакали, — затаивались…»
Каждую ночь один или несколько бомбардировщиков прорывались к Москве. В ночь на 22 июля небо от самолетов было черное. Первый массированный налет. Люся говорила, ничего страшнее она вообще не видела — даже на фронте. В бою другое дело, говорила моя нежная Люся, ты — с оружием в руках, вы с противником на равных. А тут — полная безысходность.
Хотя в доме в Большом Гнездниковском переулке (доме Нирнзее), была сформирована группа самозащиты. Во время налетов особое звено следило за светомаскировкой. Не дай бог оставить в окне хотя бы щелочку света. Ребята провели по дому сигнализацию, оповещавшую жильцов о налете вражеской авиации. После чего все организованно спускались в бомбоубежище в подвал театра «Ромэн». Сто человек из дома ушли на фронт. Многие оставшиеся были одинокие, немощные люди. За ними были закреплены «провожатые». На крыше находился спецпост, где наравне со взрослыми дежурили подростки. Люся, разумеется, в их числе, во время бомбежек они гасили «зажигалки». Хватать их следовало перчатками или клещами и тут же совать в бак с водой или с песком, иначе разгорится пожар. Однажды бомба упала возле самого дома. Воздушной волной сбило с ног дежурных, выбило стекла в окнах, но, по счастью, бомба не разорвалась. Дом, как мог, хранил своих обитателей.
Ближе к весне в медучилище на Бронной попала бомба. Занятия прекратились. Тут как раз пришло время для девушек-добровольцев. Много людей погибло в начале войны — первой из одноклассников Сонечка Кержнер, Любин брат Гоша Соловьев, Женя Коршунов с Колей Денисовым, Коля Раевский, Милан Урбан…
В апреле 42-го Люся с Любой получили повестки. Двадцать тысяч москвичек пришли на сборные пункты. Распределяли — в штаб полка, во взводы управления, в аэростатчики и прожектористы, в разведчики и связисты. Но все это, Люся говорила, не для нас. Только в зенитчицы — сбивать фашистские самолеты. И вот пару десятков девушек — еще в своем, гражданском, — привезли на 23-ю батарею 251-го полка 53-й дивизии Центрального фронта противовоздушной обороны в Филях, недружным строем подвели к ограде из колючей проволоки, за ней громадные орудия, нацеленные в небо. «Куда вас, девчонки, — из-под пушек гонять лягушек?» — смеялись солдаты. Ничего, их одели в солдатские брюки и кальсоны, мужские рубашки с завязками, в шинели не по росту, на ногах американские ботинки с обмотками.
«Мы были форменные чучела, — говорила Люся. — Но тут уж никто не смеялся, наоборот, орудийщики всячески помогали нам обрести приличный вид, укорачивали шинели, учили накручивать обмотки и портянки, пришивать подворотнички».
Круглые сутки — и в снег, и в туман с дождем, дежурный с биноклем пристально вглядывался в глубину небес. И если вражеский самолет — весь личный состав сломя голову бежит к орудиям и приборам, расчеты занимают свои номера. «Дальномер, высоту!» Люся ловит цель, совмещает с ней риску, кричит: «Высота такая-то! Дальность такая-то!»
Оказалось, на дальномере могут работать редкие люди, обладающие стереоскопическим зрением. Это все равно что играть на скрипке, говорила Люся. Из двадцати человек только у нее и Давыдовой Тони оказалось подходящее зрение.
«И еще дальномер мне дарил общение с космосом, — говорила Люся. — Ведь настраивать и выверять его надо было по звездам и по Луне. Смотришь на небо в этот огромный, четыре метра шириной, бинокль с 24-кратным увеличением и видишь на Луне кратеры и моря, видишь кольцо Сатурна, спутники Юпитера — и все это стерео, в объеме! Знаменитая труба Галилея — ничто по сравнению с дальномером…»
Люся вернулась с войны и сразу успешно сдала экзамены на филфак МГУ — и в ГИТИС! Но бабушка запретила ей идти в артистки, так что она окончила романо-германское отделение филфака и по распределению попала на Всесоюзное радио - в самый момент рождения радиостанции «Юность», где много лет работала корреспондентом, потом - редактором и сценаристом в творческом объединении «Экран».
На радио она познакомилась с моим будущим папой, Левой Москвиным, в начале войны он еще учился в школе и в эвакуации в Казахстане в поселке Джусалы ночами работал на минном заводе, вернувшись домой, поступил в только что открытый Московский институт международных отношений (МГИМО). А сейчас ветеран войны Лев Борисович Москвин - профессор, доктор исторических наук, в свои девяносто два года продолжает работать в Институте социологии Академии наук.
Люся прожила большую жизнь, она была красивой, яркой, остроумной, талантливой, именно ей посвящен мой роман «Крио». Это она когда-то начала писать эту книгу о своем отце, Степане Захарове, прошедшем три войны и три революции. И сохранила сундук с его дневниками, мандатами, документами, стенограммами выступлений, даже револьвером и шашкой, которые в 90-е годы сдала в Музей Революции перед самым его упразднением.
Теперь, когда наша с ней книга вышла, я могу с чистой совестью поздравить ее с Днем Победы. Вообще - всех моих - и дедов и родителей, ставших героями этой книги.
