«Я всегда чувствовал желание рисовать для своих детей». Антон Ломаев

Петербуржец Антон Ломаев (р. 1971) - один из самых узнаваемых книжных иллюстраторов современной России. Его стиль - яркие, очень подробные картинки, сочетающие гиперреализм с явственным сюрреализмом. В интервью «Году Литературы» он объяснил, откуда взялся такой стиль и куда он его привел.

Интервью: Михаил Визель

Иллюстрации с сайта lomaevart.com  

Каким образом вы пришли к детской книге?

А. Л.: С одной стороны, мой путь может показаться прямым, потому что я учился в Академии художеств на графике. И уже со второго курса специализировался на книжках у Андрея Пахомова. Но вообще не так все просто. Я окончил в Ленинграде Среднюю художественную школу при Академии художеств. Там дают начало профессионального образования и специализацию, и там я был живописцем. Случилось так, что я, к своему удивлению, не поступил сразу в Академию, хотя у нас практически классы целиком шли. Кто на архитектуру, кто на живопись, кто на графику, потому что в СХШ это довольно рано разбиралось. И ушел в армию.

Естественно, в армии я не мог заниматься никакой живописью (Ломаев служил в ракетных войсках. — Ред.), а графика, как ни странно, оставалась у меня всегда под рукой. И за эту пару лет я в армии почувствовал себя в большей степени графиком, нежели живописцем. Когда я вернулся из армии в свой родной Витебск, в Белоруссию, там я почти на год застрял и занимался чем-то совсем противоположным графике. Я занимался большими пространствами. Оформлял городские праздники, какие-то фестивали. Мне это показалось дико интересным, но все-таки в тот момент я сорвался с места, опять уехал к друзьям в Ленинград. Поступил уже на графику и, по сути, с года 1993 занимаюсь графикой, и, в частности, книжной графикой.

Книжная графика - это в первую очередь взрослые книги. Как вы перешли на детские?

А. Л.: Тут много совпадений. Но если говорить о последних 15 годах моей работы, это совпало еще и с тем, что я все-таки отец. У меня трое детей. И, видимо, отец не самый плохой,

потому что чувствовал всегда желание рисовать для своих детей и, может быть, для других.

Но вообще детская книга дает, наверное, больше всего возможностей для эксперимента, для самовыражения. Поэтому если человек занимается книгой вообще, то рано или поздно, склонен он к этому или нет, его это приведет к детской книге.

У вас узнаваемый стиль, который можно назвать, с одной стороны, гиперреалистическим, а с другой - живописным. Ощущение такое, что ваши иллюстрации нарисованы маслом по холсту. Это действительно так?

А. Л.: За редчайшим исключением, я все-таки занимаюсь обычной графикой на бумаге. Хотя маслом мне приходилось делать. Но я думаю, что тут есть два момента. Все-таки я могу себя назвать и профессиональным живописцем после СХШ. А кроме всего прочего, мой творческий метод, я думаю, был довольно сильно искажен тем, что, когда я вышел из Академии художеств, по разным обстоятельствам, прежде всего бытовым, я вынужден был заниматься только работой по заказу от издательств. Я работал на три издательства и занимался тем, что мне предлагали. Это был конец 90-х годов, начало 2000-х. Сейчас я уже от этой работы сбежал, но работа была такая… основная масса заказов была связана с тем, что тогда хорошо продавалось. То есть фэнтези, какая-то приключенческая литература, где как раз издатели требовали такое реалистическое рисование. Быть может, если бы я тогда ушел в детскую книгу, то я был бы более экспериментален, более условен. То, к чему мне сейчас хочется стремиться.

Тем не менее, я вынужден признать, что 8 лет в «Азбуке» или в АСТ не могли не повлиять. И, помимо всего прочего,

есть такая российская особенность, связанная с общехудожественным образованием. Убеждение, что если «хорошо нарисовано», значит, художник работает добротно и качественно... Я понимаю, что это не так, но с этим приходится жить.

И если я хочу сделать хорошо, то рано или поздно я все-таки скатываюсь в детали, в тщательность, которая воспринимается как стиль. Хотя мне кажется, что это небольшая ценность. На Болонской ярмарке детской книги мы видим, что на волне как раз такое условное, абстрактное рисование, где большое пространство для графического эксперимента. Мне это очень нравится, но за мной все-таки тянется шлейф образования, Академии.

Вы сказали, что детская иллюстрация дает больше свободы. Но разве там нет большего количества ограничений? По возрастным рейтингам, каким-то запретным темам? Нельзя, например, рисовать зубастых зверей - агрессия! Вам ничего такого не говорят редакторы?

А. Л.: Конечно же, все это есть. Мы в Болонье с коллегами-иностранцами говорили о том, что европейская детская книга имеет массу условностей. Массу законов. По ярмарке ходят толпы иллюстраторов, молодых и не очень молодых, предлагают свои работы. Они беседуют здесь с редакторами. И разговор вытекает в то, что редакторы им говорят, как нужно. Вот это слишком сложно, а это как-то слишком не так. Какое-то такое ученичество и наставничество со стороны издателей. Мне показалось из этих разговоров, что здесь определяют во многом все эти тенденции издатели. Они считают, как должно быть.

У меня немножко другая история.

Помыкавшись внутри издательской работы, я больше 10 лет занимаюсь книгой немножко наизнанку. Я не ищу заказов от издательств. Все, что я сейчас делаю, я делаю как свои проекты.

То есть я делаю книгу целиком и приношу ее в издательство в готовом виде: либо вы берете, либо не берете. Поэтому там даже пространства для такого разговора почти не возникает. Хотя, конечно, есть масса мнений. Кто-то считает, что слишком сложно нарисовано. А кому-то нравится. Я считаю, что, во-первых, как взрослые разные, так и дети разные. Поскольку, в частности, в России все-таки я уже знаю опытным путем, что мои книги продаются. Поэтому я думаю, что как среди покупающих книги родителей, так и среди детей есть те, кто вполне воспринимает этот, может быть, чуть усложненный язык.

Но при этом вашем, я бы сказал, очень изощренном, языке есть какие-то чисто формальные ограничения? Изображение курения, обнаженное тело, какие-то сексуальные намеки?

А. Л.: Пожалуй, да. Потому что я все-таки понимаю, что я делаю детскую книгу и обращаюсь к ребенку. Поэтому, наверное, есть какие-то самоограничения. Но это не что-то сбоку и сверху. Опять же, повторюсь, я же отец, я понимаю, как общаться с детьми. Тут не надо какую-то позицию выдумывать и измышлять, потому что она всегда со мной.

Вы сказали, что на то, что воспринимается как ваш стиль, поддавливает ваш опыт работы с фэнтези.

А. Л.: К сожалению.

А сейчас поддавливает ли на художников детской книги то, что дети воспринимают визуальные образы с экрана айфона, айпада?

А. Л.: Конечно, это очень влияет. Но, опять же, это больше влияет на издателя как на заказчика. Вот мы сейчас видим эти книжки. Я с одним издателем татарским на ярмарке общался, мы беседовали очень мило. Они - национальное издательство, они издают татарские сказки на татарском языке. Но у них все герои абсолютно среднеевропейского типа. То есть такой выхолощенный общеевропейский стиль. Я его спросил: почему это происходит? Мне кажется, что это логичный вопрос при взгляде на эти книжки.

У меня в Татарстане есть друзья, которые окончили со мной один институт, они вполне способны делать графику, с одной стороны, детскую, с другой - с неким национальным колоритом, без всякой натуги. Но, тем не менее, мне кажется, что он, как издатель, думает, что этот мультяшный стиль - это то, что прежде всего зацепит. Это такая обманка, когда художник или издатель начинает думать за ребенка, как ему должно быть хорошо.

Я не думаю, что так нужно поступать. Потому что, помимо того, что я рисую для детей, поскольку я в этой работе провожу очень много времени, для меня обязательно нужно, чтобы мне было интересно работать.

А интересно будет всегда тогда, когда работа идет через небольшие усилия.

То есть задачи, которые ставишь сам себе - графические, визуальные. Эта работа должна быть непростой. Поэтому работа над детской книгой, с одной стороны, конечно, это высказывание в сторону ребенка, но это и внутренняя работа меня как художника. Потому что я сбежал от работы на заказ, потому что я пытаюсь найти какую-то золотую середину между тем, что ты работаешь на читателя, но все-таки ты работаешь как художник. И в этом смысле ты должен сам себя развлекать какими-то задачами.

Поскольку вы работаете сам на себя, вопрос о том, что вы мечтали бы нарисовать, очевидно, перед вами не стоит. О чем мечтаете, то и рисуете.

А. Л.: Почти так. Хотя, поскольку я делаю этот проект целиком и несу его в издательство, не совсем правильно считать, что это такая свобода. Скорее, ты одновременно встаешь на ту позицию, в которой находится издатель. То есть я думаю о книге как о проекте, потому что она должна мне, помимо всего прочего, дать возможность выжить и заработать. В тебе рано или поздно поселяется и редактор в том числе. Художественный, литературный. Об этом должен думать.

Если бы вы получили какой-то огромный грант на год, что бы вы такое сделали, не думая о внутреннем редакторе, о внешнем издателе?

А. Л.: На самом деле, у меня сейчас такая ситуация. Тут просто неожиданно появились китайские издатели, которые издают буквально все, что у меня есть. Я, не раскрывая подробностей, скажу, что, пожалуй, у меня сейчас есть пара лет совершенной свободы. И я ломаю голову, как их провести. Посмотрим, что получится. Вы представили такую ситуацию, а я в ней сейчас существую. Поэтому я об этом думаю довольно нервно. Попытаюсь что-то сделать, чтобы мне было не скучно рисовать. А там посмотрим.