Поэт, художник, писатель. Юрий Коваль. 9 февраля

Текст: Дмитрий Шеваров

Фото: Виктор Усков/из архива Юлии Коваль

Публикация от 8 февраля 2018

Если мне кто-то признается в том, что не читал Коваля (а признаются в этом легко, ведь он не Тургенев и не Достоевский), то я с искренней радостью говорю: «Что ж, у вас всё впереди!»

Я просто любуюсь этим счастливчиком, ведь ему предстоит открыть «Недопёска» и прочитать, к примеру, вот это: «Над далекими лесами протянулась брусничная полоса рассвета». Или «Приключения Васи Куролесова», где в деревне Сычи «снег уже сошел, а земля под ним оказалась такой же черной, как и в прошлом году». А «Чистый Дор» с Орехьевной, дядей Зуем, Нюркой и моим любимым рассказом «Клеенка»! А «Листобой»! А «Алый»! А «Самая легкая лодка в мире»!..

Хорошо, что все эти вещи открывались мне постепенно — на протяжении нескольких лет, ведь заглотнув их разом и ошалеть недолго. Радость нельзя принимать кастрюлями. По чайной ложке — в самый раз.

Жаль, что этой радости не было у Пушкина: Юра Коваль родился только через сто один год после гибели поэта. А как бы Пушкин смеялся, слушая «Картофельную собаку» или «Белозубку» (книги Коваля будто созданы для чтения вслух). Как понравился бы ему дошкольник Серпокрылов — Пушкин и сам был таким в детстве.

Кстати, тридцать лет назад Юрий Коваль написал статью «Праздник белого верблюда. Монолог детского писателя». Там среди многих очень важных соображений есть принципиальное:

«Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина».

Нам все-таки очень повезло: у нас есть и Пушкин, и Коваль. Масштаб гениальности, очевидно, разный, но радость — одна. В самые унылые дни Пушкин и Коваль спасают нас, тянут на свет. Мы, конечно, потом снова унываем, но ведь и унывать, согласитесь, веселее, когда знаешь, что есть кому тебя из уныния вытащить.

Когда-то на моей книжной полке стояла всего одна книжка Коваля, выпущенная в 1992 году легендарным ижевским издательством «Странник» и подаренная мне настоящим странником Владимиром Захариным. Вернее сказать, что эта книжка не стояла, а моталась вместе со мной по стране, теснилась в рюкзаках и чемоданах. Все чистые места на ее форзацах исписаны где ручкой, а где карандашом — иногда с собой не оказывалось блокнота, а книжка всегда была под рукой.

Потом появился «Недопёсок» 1975 года с рисунками легендарного Г. Калиновского. С букинистического развала я принес детгизовское издание Коваля с иллюстрациями Петра Багина и кофейным пятнышком на четырнадцатой странице. Пятнышко не простое — оно капнуло над лесом, нарисованным художником, и превратилось в... летучую мышь.

Еще один шедевр — «Кепка с карасями» и рисунками Георгия Юдина. А «Воробьиное озеро» с иллюстрациями Галины Макавеевой, переизданное недавно издательским домом Мещерякова! А «Полынные сказки», украшенные рисунками Николая Устинова! А «АУА», составленное уже после ухода Юрия Коваля его другом Юлием Файтом!

Так удивительно сложилось, что каждая книга Коваля — это какое-то особенное создание. Создание не только писателя и художника, но и читателя. В этом тихом и незримом «соображении на троих» и происходит чудо.

Прошлым летом мне повезло, и я оказался в Ферапонтово. Там рядом есть три горы, одна из них — Цыпина. Самые Ковалиные места.

Первый раз Коваль приехал сюда в 1963 году. Здесь родилась книга рассказов «Чистый Дор». «Чистый Дор — лучшая из деревень, виденных мною в жизни», - говорил Юрий Коваль. Здесь, верится, и по сей день живут герои этой книги: Нюра Зуева, Федюша Миронов, братья Моховы, Витя... Наверное, уж и дети у них подросли, а то и внуки.

Так я шел к Цыпиной Горе, вспоминая этих родных ребят, а на Горе оказалось всего четыре дома. Стояли они дружно, отгороженные лишь плетнями, да штакетниками. «Есть кто живой?» — хотел спросить я, но тут увидел, что с открытого двора, где на веревке сушится тельняшка, ко мне выходит человек с художественной бородой, в очках, похожих на пенсне, в шортах и панаме. И что-то такое добродушное, обломовское было в его фигуре, что я радостно поспешил к нему. «Я ищу дом Коваля!» — выпалил я как можно сдержаннее. Не хотелось выглядеть развязным проходимцем.

Алексей пригласил меня к себе. Во дворе на широком деревянном столе стояли в кружке ромашки. Так мне посчастливилось познакомиться с художником Алексеем Беловым — сыном художника Виктора Белова, самого большого друга Юрия Коваля.

Алексей проводил меня за овраг к заветному дому. Крытая лоскутами серого толя изба стояла на краю деревушки в густом разнотравье. Окнами горницы изба смотрела с обрыва вдаль, чем-то напоминая усталого путника, который добрался до горы, улегся там на живот, подпер голову кулаками, вытянул натруженные ноги-бревна и наслаждается открывшимся видом.

А вид с горы — не наглядеться. Под окном — озеро колокольчиков, а дальше и до горизонта — еловое, сосновое и ольховое море. А над этим синим морем — океан неба. Звезды по осени тут, наверное, крупные как орехи. И падают со звонким стуком. Вспомнилась песня, сочиненная Ковалем здесь, на Цыпиной Горе:

В глухом лесу твоя Гора,

Восходят голоса…

Чтобы сфотографировать дом, похожий на счастливого человека, лежащего в колокольчиках, я вдоволь наползался по крутому склону. Хотелось, чтобы в кадр вошел и дом, и колокольчики, и паутина, которую паук развесил между кустами шиповника.

А еще мне хотелось дождаться Юли — дочки Юрия Коваля. Летом она живет в отцовском доме, теплит в нем жизнь, по вечерам в окнах горит свет.

Зимой в доме остается один Одуванчик. Вернее, одна. Читатели Коваля понимающе улыбнутся: они знают, почему Одуванчик не один, а одна.

В своих «Монохрониках» Юрий Коваль часто пишет о доме, о том, как трудно он строился. Тяжек был путь этого то ли дома, то ли человека.

Однажды Коваль и его друзья чуть не погибли, забираясь на Гору на вездеходе. Машина накренилась и, кувыркаясь, полетела вниз. Вместе с Юрой и его попутчиками в салоне кувыркались канистра, полная бензина, топор и пила. Когда вездеход замер под Горой и все выбрались, то оказалось, что никто ничего не повредил. Только ветровое стекло разбилось. Через полчаса все участники происшествия собрались за чаем. Тут открылась дверь — пришел поэт, философ и переводчик Анатолий Гелескул. Ему наперебой рассказали о чудесном спасении. Когда подробности были исчерпаны, Гелескул сказал:

- Кто-то из вас — святой.

История об этом есть в «Монохрониках», и там же Юрий Иосифович пишет:

«В моей жизни это было, пожалуй, самое невероятное мероприятие, которое я и начал в апреле 1984 года — строительство избушки под псевдонимом «баня» на Цыпиной Горе. Записывать сейчас всё, что происходило, нет никаких сил. Силы свои я подорвал на этом строительстве до такой степени, что заболел... Никогда бы не поставить избушку, если б не помощь друзей. Вот кто был у меня на стройке весной: Витя Усков, Лёва Лебедев, Юра Ярцев, Саша Дорофеев, Шура Портнов, Витя Белов, Игорь Мельников, Толя Буров, дядя Ваня Буров, Коля Лебедев, Витя Кузнецов, Оля Портнова (Раевич) и, конечно, — Наталья...»

Эту дневниковую запись передала мне Юлия Коваль, как и некоторые другие записи из «Монохроники» — заветной книги Юрия Коваля. Тогда, летом, мы не встретились на Цыпиной Горе. Разминулись. Встретились только сейчас, зимой. Хорошо, когда, не встретившись летом, можно встретиться зимой. На столе - чай с брусникой, а за окном идет дымчатый и тусклый городской снег. Приятно думать, какой он ослепительный и бескрайний, и по пояс глубокий там - на Севере, на Цыпиной Горе.

Сейчас по радио обещают поземку, усиление ветра и налипание снега на провода. А я перечитываю Коваля. Читаю понемногу, чтобы на подольше хватило. Но вижу — тает книга, и очень быстро. И почему так обидно от этого таяния, тихого убывания нечитанных страниц? Хочется чувствовать себя талантливым, веселым и бесстрашным. Только с книгами Юрия Коваля я себя так чувствую.

Печалюсь, что всего этого я не успел сказать любимому писателю вовремя. Мы не были знакомы. А сейчас благодаря книгам мне кажется, что я очень даже знаком с Юрием Ковалем, да только все мои слова — опоздавшие.

Как бы нам жить так, чтобы слова не опаздывали?

Из «Монохроник» Юрия Коваля

Надо же было человечеству развиться до слова «консервы». Вот уж падение нравов. «Консервы» и «тушонка» — это окончательный провал человечества.

Однако первый-то раз тушонка мне понравилась. Я от нее обалдел. Мне разрешено было два раза чайной ложкой залезть в банку американской свиной тушонки в ночь на Новый, 1943 год. Я сидел под елкой без единой игрушки на ветвях, сидел на полу. Мне было 5 лет, и мне подали под елку банку американской свиной тушонки…

Отчего-то всегда так трудно выбраться из Москвы, а вырвешься — сразу счастье.

Счастливо и бездумно ночевали в Плуткове. Долго сидели за ужином. Лёва — хозяин дома — вёл себя так, будто не он, а каждый из нас хозяин… Тикали ходики на стене — забытое спокойствие дома и неожиданное спокойствие души.

Всю жизнь, с самых детских лет, люблю я каланчи пожарные. В них имеется много смысла и красоты.

Когда я вижу погост, особенно сельский, думаю порой — желал ли бы я здесь лежать, упокоиться здесь? Неуместны бывают эти мысли, не о времени еще, кажется. На этом погосте — покойно. Старая церковь, и вид оттуда — вечный. Но вот разрастется город, живые пойдут по мертвым. Но все-таки эти знаки — старая церковь на бугре, кресты, берез — знаки покоя. Хорошо, легко на душе, когда я вижу погост, особенно сельский.

Поражает, как Бог дает людям.

Вот на Белоусовском озере я встретил охотника (москвича). Он добыл 13 селезней и радуется, радуется и еще хочет.

А мне Козьма и Демьян дали двух селезней с шоколадной головкой и двух вальдшнепов. Немного — по сравнению с тем охотником. И вот я думаю, что тот человек был «без света». Такие «без света» могут, умеют взять и берут. Добытое, взятое — это вознаграждение, возмещение; извинение за то, что они «без света» ничего. Был бы я «полного света», - ничего бы не получил. Ну, а я — «наполовину светлый», и вот мне — двух вальдшнепов и двух селезней…

Ровно столько, сколько мне полагается.

Скоро уедем мы, осиротеет дом, будут ходить вокруг — снег, дождь, ветер, птицы и звери.

Виктор Чижиков о Юрии Ковале

Мы обычно мало ценим того, кто находится рядом с нами. Мы, например, проводили много времени с Ковалем. Может быть, мы иногда мало его хвалили, таких людей надо чаще хвалить. Для творческого человека это просто необходимо. И вы не прогадаете, от этого у него только появится больше хороших произведений. И сейчас, вспоминая, понимаешь, что он был явно «замолченным» писателем. О нем любили почему-то молчать, в то время как нужно было говорить и говорить с гордостью.

https://godliteratury.ru/public-post/legkaya-lodka-yuriya-kovalya