Текст и коллаж: ГодЛитературы.РФ
Ни для кого не новость, что мир в XX веке взял моду стремительно меняться, и то, что сегодня кажется нам естественным, какие-то десятилетия назад казалось фантастикой. И хотя книга американского журналиста Джонатана Эйга в первую очередь рассказывает историю изобретения оральных контрацептивов, она не в меньшей степени о том неуловимом общественном сломе, когда неприемлемое становится приемлемым, а невозможное - возможным.
В 1950-х годах сексуальная жизнь американцев была строго регламентирована религиозными и социальными нормами, и внешне казалась вполне благополучной - но только внешне. Тысячи женщин, в том числе многодетные матери, писали основательнице Американской лиги контроля над рождаемостью и активной феминистке Маргарет Сэнгер с надеждой получить простое и надежное средство контрацепции. И "дописались": Сэнгер инициировала создание такой чудо-таблетки, а помогли ей в этом изгнанный из Гарварда эксцентричный ученый Грегори Пинкус, глубоко верующий врач-католик Джон Рок и суфражистка (а по совместительству наследница миллионов) Кэтрин Мак-Кормик. В итоге этому дерзкому квартету удалось не только создать противозачаточное средство, но и совершить один из самых масштабных социальных прорывов XX века - Эйг в равной степени ответственно пишет о медицинской и общественной сторонах вопроса, и приведенный фрагмент прекрасно демонстрирует этот баланс.
Отдельно предупредим, что автор не церемонится и прямее некуда описывает все хирургические манипуляции с лабораторными животными - так что если вам подобное не по душе, почитайте лучше книгу о том, как правильно отдыхать.
Джонатан Эйг. Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию / Пер. с англ. Анны Синяткиной. — М.: Лайвбук, 2020
<...>Пятидесятые годы казались временем конформизма и консерватизма, но это было и время страха. У России появилась атомная бомба, и люди строили семейные бомбоубежища с запасами воды и консервов, рассчитывая там отсиживаться годами. Министерство обороны на случай ядерной атаки спрятало зенитные ракеты «Найк» по всей стране — от Мичиган-авеню в Чикаго до гор Санта-Моника в Малибу. Сенатор Джозеф Маккарти начал безжалостную кампанию по выявлению тайных симпатизантов коммунистам, по дороге ломая жизнь многим ни в чем не повинным законопослушным гражданам.
Особенно сложной эта эпоха была для женщин. Они рисковали общественным мнением, если заканчивали колледж, не будучи замужем, или если, выйдя замуж, не сразу рожали детей, или рожали детей, но при этом хотели иметь работу. И вершиной позора был внебрачный ребенок.
Даже одежда ограничивала женщин. «Одежда пятидесятых была как доспехи, — пишет Бретт Харви во введении к книге “Пятидесятые: история орального женского контрацептива”. — Эти нелепо накрахмаленные юбки, эта пышная многослойность превращали женственность в карикатуру. Перетянутые талии и агрессивно нацеленные груди одновременно декларировали доступность и свидетельствовали о непоколебимости». Медсестра и учительница — вот две профессии, которые женщина могла получить без особого труда. Женщине по-прежнему отводилась прежде всего роль жены и матери, и браться за эту роль желательно было пораньше. Удовлетворение женщине полагалось находить в служении мужу и детям. Если у нее имелись собственные желания — сексуальные, профессиональные, личные, — их она должна была сдерживать и уничтожать, как уничтожала грязь на кухонном столе или пятна на воротниках мужниных рубашек. Идти против этих запретов означало навлечь на себя насмешки и унижения. Жизнь вне брака считалась пустой и безрадостной, и незамужняя женщина была достойна сожаления.
Женщины пятидесятых старались выходить замуж как можно раньше. Медианный возраст для замужества был 20,3 года. За десять до того — 21,5 года (сегодня 26,1). Почему же девушки пятидесятых так спешили? Война закончилась, мужчины вернулись домой, и у одинокой женщины было не так много возможностей. Конкурировать с мужчинами за рабочие места женщины не могли, а колледж хотя и просвещал, но только откладывал на время понимание, что карьерные перспективы женщины ограничены. «Что такое колледж? — спрашивала реклама магазина “Гимбелз”. — Место, где девушки, которые выше готовки и шитья, находят мужчину, для которого будут всю жизнь готовить и шить». Другая причина: женщины хотели заниматься сексом, а вне брака это было слишком опасно. Презервативы в аптеках продавались, но, чтобы получить диафрагму, во многих штатах требовался рецепт врача, а большинство незамужних женщин стыдились его просить.
«Я слышала, что контроль рождаемости существует, но больше ничего о нем не знала», — ответила на вопрос Харви одна женщина. «Пойти и в самом деле получить [средство предохранения] значило признаться, что я это и собираюсь делать — заниматься сексом. А я знала, что это плохо, и каждый раз потом думала: все, больше никогда. Контроль рождаемости дал бы мне спокойствие».
«Я ужасно боялась забеременеть, — признавалась другая женщина, — но никогда даже не пыталась достать противозачаточные средства. Не знаю почему. Наверное, говорила себе каждый раз, что мы больше не будем».
Естественно, что очень скоро новобрачные, а также и немногие бесстыдницы, что решались на секс вне брака, беременели. И не один раз, а снова и снова. Начался бэби-бум, семьи стали расти, и женщины, растившие четверых-пятерых-шестерых детей, стали искать более действенных методов предохранения. Женщины, выходившие замуж в девятнадцать-двадцать, к тридцати заканчивали — или желали закончить — с деторождением. Основная масса американок, кроме католичек, приняла идею контроля рождаемости, и им хотелось новых способов, более удобных и эффективных.
Для молодых женщин пятидесятых годов страх беременности был неотделим от секса. Незамужняя женщина, забеременев, оказывалась в ужасном положении. Возможность быть матерью-одиночкой не рассматривалась — по крайней мере, в высшем и среднем классах. Аборт был противозаконным, подпольные аборты — не только опасными, но и труднодоступными, особенно если у тебя нет денег. Женщину всюду поджидали капканы: собственное тело, карьерные ограничения, скудость способов предохранения, беременность, а более всего — отсутствие выбора.
Вот почему Маргарет Сэнгер так стремилась встретиться с Грегори Пинкусом. Ей был семьдесят один год, расцвет сексуальной жизни остался позади, несколько поубавилось напора. Оставив в стороне борьбу за сексуальное освобождение, Сэнгер сделала акцент на более практичных соображениях: важность контроля численности населения и планирования семьи.
Она давно считала, что это не дело принципа, а вопрос методов. Если найти подходящий метод контроля рождаемости, то секс сам о себе позаботится, и все остальное тоже как-то образуется.
Глава третья
Спонтанные овуляции
Кроликов держали в общем виварии, расположенном в подвале Вустерского фонда — чтобы вонь от зверей не расходилась по всему зданию. Чжан начал через глазную пипетку кормить крольчих малыми дозами жидкого прогестерона — от двух до пяти миллиграммов.
Чжан был смугл и строен; густые черные волосы он смазывал кремом и зачесывал назад. Когда он улыбался — а улыбался он часто, — виден был треснувший передний зуб. К тому же он был красив, как голливудский герой — если бы Голливуд пятидесятых брал на главные роли китайцев. В Китае Чжан выиграл национальное соревнование и завоевал право учиться за рубежом. Он выбрал Эдинбургский университет, где получил степень по агрономии, особенно интересуясь осеменением овец. Частично из-за того, что он плохо говорил по-английски, частично по природе своей Чжан был уверен, что ключ к успеху — работать упорнее других. То, что он был умнее почти всех вокруг, также ему не мешало.
Казалось, Чжан проводит в лаборатории бесконечные часы, никогда не жалуясь. Но работа с прогестероном занимала его мало. После каждого эксперимента крольчиху приходилось вскрывать, чтобы увидеть, произошел ли выход яйцеклетки. Эту скверную и малопродуктивную работу Чжан отказывался передоверять ассистентам. «Мне хочется чувствовать эксперименты руками, — сказал он как-то раз. — Вы же не захотите, чтобы за вас играли в теннис или шахматы?»
Начальные результаты, полученные весной и летом пятьдесят первого года, оказались такими, как они с Пинкусом и ожидали. Животные, получавшие прогестерон, не овулировали.
— Победа! — вскричал Чжан.
Затем Чжан попытался вводить прогестерон в кроличьи влагалища. Это тоже действовало, хотя не так хорошо. Были необходимы бóльшие объемы, и прогестерон прекращал действовать часов после пяти. Завершив вагинальные тесты, Чжан пытался вживлять кроликам под кожу гранулы. Оказалось, что одна гранула предотвращает овуляцию на месяцы.
Пинкус обрадовался, но работа только начиналась. Кролики не похожи на людей: для высвобождения яйцеклетки крольчихе нужен секс. Пинкус предложил Чжану перейти на крыс, которые, как и люди, овулируют спонтанно. Есть у них и другой плюс для исследователя: сексуальная неудержимость. Готовая к осеменению самка может за шесть часов совокупиться с разными самцами до пяти сотен раз.
Чжан посадил самцов и самок крыс вместе — два самца на пять-шесть самок, — и некоторым самкам вколол прогестерон. И снова эксперимент сработал: беременных крыс не было. И снова бóльшие дозы создавали более длительный эффект.
В первые недели и месяцы экспериментов с прогестероном Пинкус и Чжан проводили свои тесты ночами напролет, надеясь, что достойный отчет в «Планирование семьи» поможет им получить больше денег. Иногда в фонд приходили из церкви или Ротари-клуба* [*Ротари-клуб — нерелигиозная неполитическая благотворительная организация, ставящая себе целью объединение профессионалов и бизнесменов для осуществления гуманитарных проектов.], чтобы посмотреть, как идут дела. Фонд очень зависел от пожертвований соседей, так что Пинкус такие экскурсии приветствовал.
Посетители заставали Гуди Пинкуса за взвешиванием крысиной матки, кастрацией крысиного самца или за просмотром финансовых документов с сигаретой в зубах. Он редко улыбался, смеялся еще реже, но умел держаться так, что с ним было легко. Если бы его гости спустились в подвал, они увидели бы десятки кроликов и крыс, хотя вряд ли кто-нибудь из животных занимался сексом — они стесняются людей. Пинкус с удовольствием разъяснял научные вопросы непрофессионалам — более того, считал это частью своей работы. Маргарет Сэнгер хотела таблетку, но Пинкус не затем взялся за этот проект, чтобы всего лишь удовлетворить нанимателя — для этого он слишком уважал себя как ученого. «Современный исследователь, — написал он как-то, — не может довольствоваться тем, что изобрел какое-то хитроумное устройство».
Вмешательство в репродуктивные процессы могло таить в себе опасности. Один неверный шаг на любом этапе пути мог вызвать длительные, серьезные и не сразу проявляющиеся физиологические последствия. Исследователь, говорил Пинкус, сперва должен максимально изучить процесс, а потом начать объяснять людям то, что понял сам. Концепция «башни из слоновой кости», утверждающая, что ученый должен сделать работу, опубликовать результаты и умыть руки, казалась ему наивной. Современному миру, говорил он, нужна иная наука, более общественно активная. Изобрести более эффективный способ контрацепции недостаточно: чтобы он начал работать, его автор должен добиться, чтобы врачи, медсестры и сами пациентки понимали принципы и механизмы его действия. Ему придется стать проповедником. Надо будет контролировать, что средство предохранения используется правильно, — как это сделали физики, работавшие над атомной бомбой. Они не стали передавать свою бомбу в чужие руки, снимая с себя ответственность, — они создали комитеты безопасности и инициировали диалог о надлежащем использовании оружия. Пинкус не мог взять в толк, почему физиологи не хотят участвовать в делах мира, в котором живут.
