Осторожный оптимизм отца Брауна. Гилберт Кийт Честертон

Текст: Андрей Цунский

Фото: ru.wikipedia.org; кадры из фильмов

«Я лично если бы и убил человека, — добавил он с подкупающей простотой, — то уж непременно какого-нибудь оптимиста, смею заверить.

— Но почему? — вскричал изумленный Мертон. — Неужели вы считаете, что людям не по душе веселый нрав?

Г. К. Честертон, «Три орудия смерти»

Чуть-чуть о Соединенном Королевстве

О, практичная и прагматичная Англия! О, безудержно храбрая (и прижимистая) Шотландия! О, деловитый промышленный Уэльс! Когда всем вам втроем недостает толики безумства, красок или красивого слова, вы поворачиваете три умных головы на северо-запад. И вот оттуда, из-за моря, с острова, куда святой Патрик завез пчел и где извел без остатка змей, на помощь вам прибывает небогатый, буйный, склонный к дракам и безответственным выходкам - но такой необходимый ирландец. Он привозит вам виски с характерным ирландским вкусом, самое забористое и веселое пиво, баранину с картошкой, соленые анекдоты и потасовки в пабе... А еще он щедро раздает подарки: то веер леди Уиндермир, то портрет Дориана Грея. То заставит вас мечтать о женщинах - красивых и так себе, - то ждать какого-то Годо. То украсится зловещей пестрой лентой, то бросит на стол пять апельсиновых зернышек... Или вдруг откроет школу злословия, построит дом, где разбиваются сердца, зачем-то наболтает по целому тому про великанов, лилипутов и лошадей... Все эти подарки вы оборачивали себе на пользу (хотя создателям этих подарков порой доставалась отнюдь не благодарность).

Но что, если чрезмерный прагматизм тяготит не огромные части Соединенного Королевства, а отдельного человека? И при этом писателя? А если этот писатель еще и тяготится скукой англиканской церкви? Тогда Ирландия шлет ему в помощь католического священника по фамилии О’Коннор, по имени Джон. И тот обращает писателя с душой поэта - в католичество. И вот тогда-то писатель создает одного из самых популярных литературных героев, по праву занявшего место в клубе Великих Сыщиков - отца Дж. Брауна. Впрочем, наверняка мы знаем лишь его фамилию, а вот имя - нет. Мы знаем точно только две первые буквы: «Дж». Даже меньше, одну - J. Но скорее всего - это Джон. Джон везде Джон, хоть в Лондоне, хоть в Килкенни.

Чуть-чуть об Ирландии, России и об именах

О, Ирландия... Как и всякую маленькую страну, тебя мало слушают и редко слышат. Но если нужно тебе, чтобы тебя услышали, заговорили о тебе - посылаешь ты своих сыновей к соседям, с которыми у тебя всегда нелады. Зато если уж нашумят они у этих соседей, то наверняка это будет шум весь мир. А иногда и соседские дети начинают говорить чуть ли не твоими устами. Кстати, есть одна странность. Твоих, ирландских детей в России часто помнят совершенно несуразно. Артура Дойла называют каким-то «Конондойлем», вот прямо так, в одно слово. Все равно что «Николаевич Толстой». Представьте себе - идет по улице всемирно известный граф Толстой, а благодарный читатель кричит: «Николаич, дай автограф!» Джорджа Бернарда Шоу стали звать Бернардом Шоу. И вышел в результате этакий «Палыч Чехов». Но мы отвлеклись. Автора отца Брауна, Гилберта Кийта Честертона у нас знают как следует, как назвали родители. Этот англичанин, увлекшийся католичеством, несет нам взгляды отца О’Коннора, причем кто посмеет отрицать, что в книгах его очень много здравого?

Пара слов о болезнях

В юности Честертон - долговязый и нескладный человек, в зрелом возрасте - очень тучный и тоже нескладный, точнее, просто... Есть у него один коллега, шутки которого доносятся до нас и сегодня - Бернард Шоу. Вот их диалог, начинает который Честертон:

- Посмтореть на вас, так покажется, что Британия голодает.

- Посмотреть на вас, так кажется ясным, кто в этом повинен.

В общем, с внешностью Честертона все понятно. Немудрено, что на него рисуют массу карикатур.

Еще в школе его характер определялся (как и все характеры людей) будущими болячками и недугами. У него были явные проблемы с «тонкой настройкой» организма - эндокринной системой. Поначалу непомерно высокий, потом тучный. Всю жизнь рассеянный и способный заснуть где попало. Задумчивый до смешного. В школе он получил за два года до окончания приз Мильтона, причем за поэму о святом Франциске Ксаверии, эту награду вручали только в выпускных классах. Честертон вышел на сцену, постоял, поклонился - и вернулся в зал. А получить награду он при этом... забыл.

Эта несуразность осталась с ним до конца его дней. Заблудившись в Лондоне, он дает жене несколько телеграмм: «Нахожусь на улице... Куда идти дальше?» Не выдержав, в конце концов жена отбивает ему депешу: «ДОМОЙ!»

А однажды он сказал жене: «Доброе утро, милая», и задремал. И не проснулся. Стало и в комнате, и в английской литературе пусто, и там и там много места занимал этот человек...

Коротко о жизни на бумаге

Честертон передал лучшие свои черты - свой незлобивый и отзывчивый характер - патеру Брауну. Склонность к спорам и даже некоторую склочность он благоразумно оставил одному себе. Взгляд на мироустройство у о. Брауна - без сомнения, от О’Коннора. А вот взгляд на жизнь вокруг - это милый и нескладный Честертон.

Всегда ли был таким Г.К.? Конечно нет. И далеко не во всем мы станем с ним соглашаться (каждый по-своему). Что-то из им написанного нам уже кажется дикостью. Многие его взгляды сейчас сочли бы реакционными. Но есть кое-что поважнее: например, Честертона обожали дети. Он часто с ними возился, сочинял для них стихи, играл - и обижался на них по-детски. Они считали его своим. Это - не просто так.

Мимоходом о нахальстве развязных «персов»

Г. К. Честертон (так его у нас торжественно именуют) написал под сотню книг. Но его, как и «Конондойля» (простите, сэр Артур, традиция), очень подвел один из им же выдуманных персонажей. Мало того, что почти никто у Дойла не читает «Затерянный мир», а у Честертона «Человека, который был четвергом». Мало и того, что Холмс и патер Браун оказались куда более приспособленными к стремительным изменениям мира и в двадцатом веке, и даже в двадцать первом. Да как вообще назвать то, что про них в новом тысячелетии кино снимают, в десятках серий! Но все еще хуже. Современный читатель (как, впрочем, и его родители, и бабушки с дедушками) с подачи этих нахалов обращается к своим приятелям: «а ты ХОЛМСА читал? А ты ОТЦА БРАУНА читал?» Эти «персы» (так теперь молодежь говорит о «персонажах») постепенно отняли у своих создателей все, включая авторские права, а если так пойдет и дальше - имена отнимут. И пока все говорит именно в пользу такого развития событий.

Между прочим, это процесс естественный. В начале века писатели, узрев общественную проблему, немедленно сочиняли роман. «Идейный». «Программный». «С общественным значением». Идеи устаревали, программы забывались, и значение исчезало. И это еще в начале ХХ века! А сейчас? Кто теперь помнит, что еще нынешние американские пенсионеры в южных штатах ездили в вагонах для белых и для черных? Кто теперь вспомнит, как у нас можно было разбирать поведение человека на партсобрании? А ведь и об этом писали. Больше того, советские партсобрания родились и скончались позже появления отца Брауна. Несколько лет - а уж тем более десятилетий - способны пережить те персонажи, которые стали нарицательными до ХХ столетия, те, кто сохраняет черты живущих сегодня. А раз так - то и права на книги законно принадлежат им. Бедняги-авторы... вам и гонорары-то не всегда достаются.

Замечания патера Брауна

И все же - о патере Брауне. Ну чем он так хорош, чем так современен? Мы что - в двадцать первом веке ударимся вдруг в религию? Хотя - почему же нет. Станем суеверны? Ну, неудобно, конечно, но... случается. Боимся привидений и призраков... Увы. Мы даже прививок боимся. Мы верим в заговоры, во всякую чушь, в «жидкое чипирование»... И тут является отец Браун и говорит:

— Вы нападали на разум. Это дурное богословие.

Мы обличаем других в духовной бедности, а патер Браун возражает нам:

- Единственная болезнь духа - уверенность в собственном здоровье.

Мы хохочем над чужим инстаграмом, порой сами себя не узнаем на снимках в мобильнике, а Браун себя везде узнает, и почему?

— Разве только потому, что я не так часто гляжусь в зеркало.

Мы просчитываем при помощи компьютера возможное развитие рынка, политические сценарии, рейтинги, цены - а он смеется:

— Машина и не может лгать. Но и говорить правду не может тоже.

Несколько строк перед прощанием с патером Брауном.

Однако вскоре мы простимся с этим милым, уютным человеком. Не потому что он поглупеет - он умен, и это доказало его литературное долголетие. Не потому что мы поумнеем - мы год от года, скорее, доказываем обратное. Просто мы изменимся. Уже сейчас иллюстраторы могут изобразить патера Брауна в красной кардинальской шапочке «дзукетто». Переводчики путают слова из Библии. Бытовые детали в кино не соответствуют эпохе. Да и понятно - кто же эту самую эпоху помнит. И это нормально.

Меняемся и мы. Преступления «маленькие» теперь гораздо труднее совершать. А вот масштабные - куда как легче. При патере Брауне самым чудовищным было «посадить лес, чтобы спрятать лист» - загубить сотни людей, чтобы спрятать труп. В двадцатом веке преступники начали думать по-другому: «Раз уж все равно получается гора трупов, то почему бы не пристроить там парочку десятков, персонально мне выгодных?» Меняется технология злодеяний. Меняются представления о преступном.

Что же останется на будущее?

Останутся категории «Добро» и «Зло». Но содержащиеся в них смыслы продолжат путешествовать из одной в другую. И все же, пока злодейством будут насилие и убийство, пока остаются ценностями свобода, жизнь, достоинство человека - останется с нами патер Браун. Будем надеяться - надолго. Есть основания для осторожного оптимизма.