Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он родился во Франкфурте-на-Майне, в семье юриста-лютеранина, изрядного библиофила и рьяного поклонника прусского короля Фридриха Великого. Представьте, род Гете не был дворянским: они проживали состояние деда-трактирщика. К более знатной фамилии относилась мать поэта, Катарина Элизабет. Ее отец – городской судья – напротив, терпеть не мог пруссаков и сочувствовал Австрийской империи. Вольфганг посещал его каждое воскресенье – как старший внук и крестник – и вынужден был слушать бранные слова по адресу Фридриха, которого считал героем и мудрецом. Это – первый конфликт, который запомнился будущему поэту. Он уже тогда понимал, что в мире не всегда существует единственная истина. Прислушивался и к отцу, и к дяде.
«Буря и натиск»
Вольфганг сочинял стихи с юности. Не сразу они получались совершенными, но представление о совершенстве жило в его душе с ранних лет. Ведь он целые дни проводил в отцовской библиотеке. Там, среди старинных фолиантов, наткнулся и на легенду о докторе Фаусте, которая впечатлила его на всю жизнь.
Гете долгие годы одновременно был и ученым, и поэтом. И немного бунтарем, хотя – очень деликатным. Гете стал юристом, защитил диссертацию о взаимоотношении государства и церкви, которая возмутила клириков. А кроме того – занимался геологией, ботаникой, анатомией, политикой. Конечно, поэзия всё затмила. И все-таки именно Гете принадлежит открытие межчелюстной кости у человека. Недаром его считают универсальным гением. И он гордился тем, что познал законы природы не только с литературного ракурса.
Группа поэтов, которых сплотил вкруг себя Гете, вошла в историю литературы под наименованием «Буря и натиск». Их называли штюрмерами, буянами. Казалось бы, великому созерцателю Гете не подходит столь боевитое кредо. Много лет спустя в «Фаусте» он скажет устами своего героя: «Лишь тот достоин жизни и свободы, // Кто каждый день идёт за них на бой!». Но это произносит обманутый Мефистофелем доктор, а для самого Гете (в том числе раннего) характерны совсем другие настроения:
- Горные вершины
- Спят во тьме ночной;
- Тихие долины
- Полны свежей мглой;
- Не пылит дорога,
- Не дрожат листы...
- Подожди немного,
- Отдохнешь и ты.
Перевод Лермонтова, поменявшего размер стихотворения, очень точно передает его суть. Это меланхолическая мечта о гармонии. Но в чем-то основатель «Бури и натиска» был революционером. Он придавал особое значение немецкому языку, которому многие аристократы предпочитали французский. Отбрасывал модный прямолинейный рационализм Вольтера. Против этого и был направлен натиск молодых поэтов, для которым внутренний мир человека казался важнее борьбы за общественное благо. Они призывали внимательнее изучать природу, учиться у нее – и, в отличие от строгих классицистов, не считали Уильяма Шекспира «диким». А в остальном поэтов этого направления – Гете, Георга Гамана, Фридриха Шиллера – объединяла только молодость, которая быстро прошла. Гете никогда не слыл аскетом, считая, что «жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на плохое вино». А хорошего хватало, чтобы до поры, до времени объединять поэтов. Но в зрелости Гете полюбил одиночество, и с друзьями встречался редко. Разве что переписывался.
От «Вертера» до «Фауста»
Гете написал немало замечательных лирических стихотворений и баллад, от которых сердце сжимается от страха. Легко перешел от сентиментальных мотивов к романтическим, словом, по собственному признанию, «богов любимцем был я с детских лет». Но настоящую славу ему принес роман в письмах «Страдания молодого Вертера». Роман, написанный под впечатлением самоубийства приятеля Гёте, юриста Вильгельма Иерузалема, не выдержавшего несчастной любви, стал программным для писателя, который хотел показать, что мысли и чувства человека ничуть не менее важны, чем войны или придворные интриги. И нет ничего тяжелее человеческого отчаяния. Он отстаивал право личности на слабости, на метания, на сомнения, наконец, на любовь, которая затмевает всё вокруг. Сам Гёте знал, что такое неразделенная любовь – и роман помог ему излечиться от этого чувства.
Об этой книге в последние десятилетия XVIII века, как минимум, слыхали все. Немцы, французы, англичане, итальянцы, русские… Никогда прежде новая книга так быстро не завоевывала целый континент. В Европе даже началось поветрие самоубийств: молодые люди подражали герою Гёте, не желая оставаться в этом несовершенном мире. Психологи до сих пор называют эффект «подражательного суицида» после смерти популярной личности, после соответствующей книги или фильма – «эффектом Вертера». Нечто похожее случилось в России после публикации повести Николая Карамзина «Бедная Лиза», героиня которой утопилась в пруду возле московского Симонова монастыря.
Позиция Гёте в «Вертере» восхищала далеко не всех. Критики признавали, что повествование не оставляет равнодушным, что Гёте тонко описывает характер героев, психологические рефлексии. Но в романе видели проповедь безволия. Герой уходил от действительности, растворялся в своих в чувствах, окружающие казались ему пошляками, вызывали отторжение. А в итоге – выстрел себе в голову из охотничьего пистолета. Между тем, Гете давно занимала другая, главная для него, трагедия.
Над «Фаустом» он работал почти всю жизнь – с 1768 до 1832 года. Не мог расстаться с этой пьесой в стихах, в которой можно было показать все стороны жизни – от вполне земного кабачка до разговора «на небесах», когда Господь заключает с Мефистофелем пари – кому из них останется верен многоумный доктор Фауст. В мировой литературе нет более загадочного шедевра. Гете изменил фольклорный образ ученого. В легендах он предстает богоотступником, который из честолюбия продал душу дьяволу. У Гёте всё гораздо сложнее, Фауст постоянно отстаивает свою свободу.
Всем известно кредо гетевского Мефистофеля, которое повторил булгаковский Воланд: «Той силы часть и вид, что вечно хочет зла и век добро творит». Поэт действительно считал, что зло на земле небесполезно, как и наши трагические заблуждения. Никто до него так смело, без откровенных разоблачений, не писал о нечистой силе. Хотя для доктора Фауста игры с дьяволом все-таки не обернулись добром, главное, что он сумел сохранить свою свободу от Мефистофеля при всей обаятельной хитрости последнего. Церковь не считала Гёте благопристойным христианином: слишком вольно он писал и о божественной, и о тёмной силе. Но в то время в Германии он был влиятельнее любого пастора.
Когда любопытные читатели спрашивали Гёте об основном смысле «Фауста», он только отмахивался: «Как будто я сам это знаю и могу выразить!.. В самом деле, хороша бы была шутка, если бы я пытался такую богатую, пеструю и в высшей степени разнообразную жизнь, которую я вложил в моего “Фауста”, нанизать на тощий шнурочек одной единой для всего произведения идеи!» И сам Гете, и его лучшее творение – как оракул. Там всегда можно найти противоположные ответы на самые главные вопросы. Но, пожалуй, главное, чему пытался научить своих читателей Гете – это верность своему замыслу, даже ошибочному. Ослепший Фауст руководит строительством плотины и радуется, слыша стук лопат. А это лемуры по заданию Мефистофеля копают доктору могилу… И, хотя нечистый обманул Фауста, Господь забирает его в рай, как подвижника, который до последней минуты своей жизни трудился на благо человеческого рода. Возможно, в финале трагедии Гете уже отождествлял героя с самим собой.
На Восток!
Он успел увлечься и восточной философией. Там и поэзия, и ислам. Сразу после наполеоновских войн Гете, вдохновленный переводами Хафиза на немецкий, написал цикл стихотворений «Западно-восточный диван» с авторскими замечаниями и комментариями. Все понятно уже по первому стихотворению, в котором поэту снова удалось ухватить дух эпохи:
- Север, Запад, Юг в развале,
- Пали троны, царства пали.
- На Восток отправься дальный
- Воздух пить патриархальный,
- В край вина, любви и песни,
- К новой жизни там воскресни.
- Там, наставленный Пророком,
- Возвратись душой к истокам,
- В мир, где ясным, мудрым слогом
- Смертный вел беседу с Богом,
- Обретал без мук, без боли
- Свет небес в земном глаголе.
- В мир, где предкам уваженье,
- Где чужое – в небреженье,
- Где просторно вере правой,
- Тесно мудрости лукавой
- И где слово вечно ново,
- Ибо устным было слово.
- Пастухом броди с отарой,
- Освежайся под чинарой,
- Караван води песками
- С кофе, мускусом, шелками,
- По безводью да по зною
- Непроезжей стороною.
- Где тропа тесней, отвесней,
- Разгони тревогу песней,
- Грянь с верблюда что есть мочи,
- Стих Хафиза в пропасть ночи,
- Чтобы звезды задрожали,
- Чтоб разбойники бежали.
- На пиру и в бане снова
- Ты Хафиза пой святого…
Замечательный перевод Вильгельма Левика. Он и сам чувствовал себя восточным мудрецом – в большей степени интуитивистом, чем логиком. К тому же, так легче было примерять тогу пророка. Да и немецкие философы – старшие современники и современники Гете – переносили его в высшее измерение, в котором поэт существовал над миром, на высоком пьедестале, в жизни оставаясь обыкновенным советником маленького герцога.
Друг русской герцогини
В 1775 году, будучи уже известным поэтом, он поселился в Веймаре, столице небольшого почти независимого немецкого герцогства. Там его, наконец, возвели во дворянство. Там Гете решил пустить корни – и прожил в этом городке до конца своих дней. Для великого герцога Карла-Августа Гете был и дипломатом, и учителем, и чин тайного советника носил не для проформы. Он занимался и добычей серебра, и финансами, и строительством дорог, и, конечно, реформой Йенского университета. К своим государственным обязанностям относился с немецкой пунктуальностью. Кроме того, он много лет оставался активным участником масонской ложи, достигнув там высоких степеней посвящения. Как он только находил время, чтобы написать несколько десятков томов стихотворений, романов и путевых заметок? Отметив просвещенный дух герцога: он всегда освобождал поэта от служебных обязанностей в дни и месяцы вдохновения.
В 1792 году советник Гёте сопровождал герцога в сражении при Вальми. Немцы сражались против революционной Франции. Гёте воспринял поражение воодушевленно; «Началась новая эпоха всемирной истории, и вы вправе говорить, что присутствовали при её рождении». Он верил в переустройство мира.
Герцогская казна едва сводила концы с концами. Спасти герцога от банкротства могла, пожалуй, только Россия. И она явилась в лице прекрасной великой княжны Марии Павловны, которую выдали за наследника престола – Карла Фридриха Саксен-Веймар-Эйзенахского. Гёте стал ее едва ли не первым добрым знакомым в герцогстве. Им было, что обсудить. В 1803 году, как раз в период сватовства Марии Павловны, Гёте получил просьбу от близкого к императору Александру I графа Северина Потоцкого о помощи в поиске преподавателей для Харьковского университета, который ещё только собирались открыть. В результате в Харьков направились сразу несколько дельных молодых ученых из Йены, а сам Гете стал почетным профессором нового университета. И частенько проявлял заботу о студентах и преподавателях этого учебного заведения.
Чтобы было о чем вести светские беседы с герцогиней, Гете изучал немецко-русский словарь, пытался исследовать православные иконы, увлекался историей Петра Великого, которого считал образцом реформатора, который действовал не под влиянием мятежников, а по собственной воле, вместе с единомышленниками. И – собирался съездить в Россию, полюбоваться Москвой и Петербургом, проездить по Уральским горам… Увы, в эту дорогу Гете так и не собрался.
Приданое Марии Павловны изменило жизнь в едва ли не самой скудной монархии Европы. А русская герцогиня взяла за правило посещать Гете каждую неделю. Они говорили и об искусстве, и о его стихах, и о финансах. Он умел без менторства общаться с молодыми женщинами, а Мария Павловна, к тому же, была не глупа. Он многого от нее добился. Ведь Гете всё ещё занимал в своем герцогстве управленческие должности, и относился к ним добросовестно. Но и Мария Павловна превратила великого поэта в «агента русского влияния» - конечно, не в прямом смысле. Для России имело значение, что мэтр европейской литературы, которого считают мудрейшим человеком своего времени, то и дело благосклонно отзывался о нашей стране, о её императоре, о её истории.
«Объединяй и властвуй»
Но Гете забывал и об интересах Германии, и уж подавно об интересах России, когда речь шла о генерале Бонапарте. Он был поклонником диктатора и полководца – подобно Бетховену. «Наполеон велик в особенности тем, что он при всяких обстоятельствах оставался самим собою: перед сражением, во время сражения, после победы, после поражения – он всегда крепко стоял на ногах и знал ясно и твердо, что надо делать», - писал Гете. Но в 1806 году, когда французы заняли Веймар, победители попытались разграбить его усадьбу. Правда, они не справились с кулаками давней возлюбленной Гете – шляпницей Кристианой Вульпиус. В благодарность за мужество поэт после 30-ти лет совместной жизни предложил ей пожениться. На обручальном кольце выгравировали дату того дня, когда она спасла их до от мародёров.
Этот случай не бросил тень на благосклонное отношение Гёте к Наполеону. Но повстречались два гения (таковыми их признали при жизни) всего лишь раз, да и то мимоходом, в 1808 году, в Эрфурте. Наполеон смутился, что Гете застал его за поеданием жареного мяса. Более того, злые языки утверждают, что он не сразу понял, кто пришел к нему в гости – Гете или Шиллер. Полководец бойко рассуждал о художествах, Гете, в основном, почтительно безмолвствовал, следуя собственной максиме: «Если бы вы знали, как редко нас понимают правильно, вы бы чаще молчали». Он общался с Наполеоном в стиле дельфийского оракула: давал лаконичные и двусмысленные оценки, чтобы в любом случае оказаться правым. Их обоих при жизни признали гениями, превратившими XVIII век в XIX. Гете нравилось, что Бонапарт достиг власти не по наследству, а захватил ее. К тому же, поэт мечтал о единой Европе, с общей великой литературой, и ему представлялось, что великий корсиканец создаст нечто вроде Соединенных Штатов Старого света. Гёте говаривал: «Разделяй и властвуй – хороший принцип, но объединяй и властвуй – ещё лучше». Он гордился, что Наполеон во многих походах возил с собой «Страдания молодого Вертера». Великий немец претендовал на роль властителя дум великого завоевателя. Вряд ли обоснованно: Бонапарт не меньше внимания уделял «Илиаде» и «Песням Оссиана», а по «Вертеру», скорее всего, только учился чувственности для разговоров с дамами, как и все просвещенные мужчины его поколения.
Фиалки поэта
Годы увядания он провел, как и положено патриарху. К нему относились, как к небожителю. Стихи Гете иногда выходили из моды, но никогда не пропадали из хрестоматий. Его верный секретарь Петер Эккерман ловил и записывал каждое слово Гете. Он писал философские комментарии к своим стихам – «Поэзия и правда в моей жизни». С большими мемуарными отступлениями и попыткой «обрисовать свое время». Последняя муза вдового поэта – Ульрика Левентцов – мечтала стать его женой. А после смерти Гёте хранила верность гению.
При жизни у него искали истину, ждали от поэта пророчеств – как позже от Льва Толстого.
Сегодня Гете – символ Германии. Говорят, что своими стихами он объединил разрозненные немецкие монархии – и подготовил объединение Германии, которое состоялось во второй половине XIX века – как раз, когда Гете хорошо знали и читали. Ведь он создал для немцев главное – язык. В наше время серьезную литературу читают не так вдумчиво, как полвека и век назад. Даже в университетах Гете изучают по кратким пересказам. Особенно такую сложную, многогранную и таинственную вещь, как «Фауст». Гете, как правило, сочинял стихи и размышлял, прогуливаясь. Есть легенда, что он всегда набивал карманы семенами своих любимых фиалок – и разбрасывал их по пути. Так в окрестностях Веймара после него осталось немало тропинок, засеянных цветами. А десятки сортов фиалок названы в честь поэта и его героев. И это еще одно доказательство его бессмертия.
