САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Лев Гурский. "Министерство справедливости"

В память о Романе Арбитмане с разрешения правообладателей мы выкладываем для чтения полный текст его последнего произведения

Лев Гурский. 'Министерство справедливости'  / godliteratury.ru
Лев Гурский. 'Министерство справедливости' / godliteratury.ru
Тексты произведений финалистов "Большой книги", как известно, открывают в свободный доступ на три месяца после оглашения Короткого списка для читательского голосования.
"Министерству справедливости", Льва Гурского, увы, ни в какой список попасть уже невозможно - потому что создатель этой литературной маски Роман Арбитман скончался 18 декабря от последствий ковида. И мы подумали: а что если открыть к нему полный доступ на две недели новогодних каникул на сайте Года Литературы?
Выражаем благодарность Борису Натановичу Пастернаку, генеральному директору издательского дома «Время», за возможность прочесть последнюю книгу Романа Арбитмана целиком. Она доступна в формате e-pub на нашем сайте до конца зимних каникул.

Лев Гурский «Министерство справедливости»

  • Роман., Москва 2020
  • Художник Валерий Калныньш
  • М. : Время, 2020. — 288 с.

Когда ржавые скрепы рассыпались и подлый мир канул в небытие, его вчерашние хозяева и их верные слуги шустро расползлись по всему глобусу и забились в глубокие щели. Они сменили имена, паспорта, номера банковских счетов и понадеялись на юридические увертки, а еще больше — на короткую память обывателей и великодушие победителей. Как будто они оказались правы: шли месяцы, а родина официально не преследовала сбежавших ворюг и кровопийц… Но значило ли это, что о них забыли совсем?

  • Издательство не несет ответственности за беспочвенные фантазии автора.
  • Автор не несет ответственности
  • за случайные совпадения имен и фамилий персонажей, а также названий городов, стран и континентов.
  • Читателей, узнавших себя среди героев книги, автор убедительно просит обижаться.

ПРОЛОГ В ДАРВИНЕ

Городу Дарвину на севере Австралии дали имя в честь того самого Чарльза. Одна из главных улиц города называется Крюгер-стрит — и нет, она не имеет отношения к тому самому Фредди. Здесь, кстати, вообще нет ни одного вяза.

Еженедельно по воскресеньям в 8 утра на углу Крюгер-стрит и Кунаарра-роуд останавливается белый мусоровоз с круглым значком компании Weolia. Из кабины выпрыгивает парень в голубых джинсах и желтой жилетке поверх пестрой фланелевой рубахи. Зовут его Драган, ему двадцать шесть. Пять лет назад он приехал из Любляны, и здесь ему пока всё нравится: еда, девушки, Тихий океан, погода и даже работа. Во время недавней эпидемии китайского вируса он, как и многие в городе, был волонтером, разносил еду старикам и получил письменную благодарность мэра. Эта бумага позволяла выбрать себе место службы почище и попрестижнее, но Драган вернулся на мусоровоз.

Матей — его земляк и старший товарищ — тоже тогда не стал менять работу. Сейчас он сидит за рулем. Дождавшись, пока его напарник покинет кабину, Матей сразу включает кондиционер на максимум. Город и девушки Матею тоже нравятся, а вот климат не очень. Когда почти весь год температура под тридцать, славянская душа просит хотя бы немножко зимы…

К утру воскресенья возле каждого дома на газон уже аккуратно выставлены по три мусорных бака: с красной, желтой и зеленой крышками. Задача Драгана — выкатить баки на проезжую часть и вернуться обратно в машину. После чего мусоровоз двинется вдоль по улице, механической клешней подхватывая полные баки и опрокидывая каждый из них в специально предназначенное отделение. Красный бак — для пищевых отходов, желтый — для стекла, пластика, жестяных банок и бумаги, зеленый — для скошенной травы, обрезков веток, цветов, листьев и прочей природы. Красный и желтый надо вытряхивать каждую неделю, а зеленый — можно через раз. Драгану и Матею повезло: им достался район, где почти не бывает проблем. Это значит, что в конце месяца они как лучшие работники попадают на корпоративную Доску почета и получают премию.

Сегодня, как и в любое другое воскресенье, на Крюгер-стрит всё идет своим чередом. Кондиционер в кабине мусоровоза еле слышно гудит, шины мягко шуршат по ровному асфальту, стальная клешня с тихим лязгом подбирает очередной бак. Большие черные пластиковые пакеты летят по нужной траектории и падают куда им следует, а Драган с Матеем, приближаясь к дому 43, по обыкновению заключают пари: высунется в этот раз мистер Хиггинс или нет? Двадцать метров до цели, десять, пять… Дверь распахивается и на пороге возникает фигура хозяина. Матей досадливо крякает: ну вот, проспорил пиво.

Мистеру Хиггинсу на вид лет семьдесят. Лицо его — цвета свеклы, глаза прячутся за узкими зеркальными очками. На голове — клетчатая кепка с длинным козырьком, на ногах — высокие альпийские ботинки, а прочие части тела упакованы в синий спортивный костюм. И кепка, и костюм, и ботинки по отдельности выглядят солидно и дорого, но вместе не сочетаются никак: кется, будто мистер Хиггинс вскрыл ночью три витрины магазинов модной одежды и обуви и обокрал три попавшихся под руку манекена.

— Хэлло! — здоровается Драган.

Хозяин дома, как всегда, не отвечает. Он живет здесь уже полгода и за прошедшее время ни разу не попытался изобразить вежливость.

Оба мусорщика уверены: мистер Хиггинс вылезает понаблюдать за ними не просто скуки ради. То ли он подозревает Драгана в намерении стащить его садовых гномиков. То ли ему втемяшилось, будто Матей мечтает въехать на его газон всеми четырьмя колесами. А может, он следит за всеми подряд, опасаясь вторжения инопланетян. Хотя красномордый дед ни во что не вмешивается, работа под его бдительным присмотром — удовольствие ниже среднего. Каждый раз, когда мусоровоз тормозит у дома 43, друзья молятся про себя, чтобы не случилось заминки и процедура уложилась в стандартные три минуты.

Обычно всё и проходит гладко. Но сегодня молитвы не услышаны.

Раздается громкий скрежет. Стальная клешня, уже поднявшая первый из контейнеров мистера Хиггинса на высоту в полтора человеческих роста, замирает на полпути. У Драгана перехватывает дыхание: о нет, только не это! Только не сейчас! Только не здесь! Матей, страшно ругаясь по-словенски, торопливо лупит по кнопкам. На приборной панели яростно мигают аварийные лампы, надрывно гудят сервомоторы подъемного механизма, вхолостую визжит гидравлика захвата, а толку нет. Манипулятор заклинило. Кажется, будто раздвижную механическую руку сразил паралич, — ни вверх, ни вниз. Мусорный бак с красной крышкой зависает в небе, как гигантская упаковка йогурта.

Мистер Хиггинс больше не стоит в дверях. С гневным птичьим клекотом он кидается на выручку к своему имуществу. Преодолев за несколько секунд дистанцию между домом и мусоровозом, старик подпрыгивает, желая дотянуться до контейнера и вернуть его на землю. Драган хочет крикнуть, что заклинившие манипуляторы непредсказуемы и лучше дождаться ремонтников, но не успевает: фраза чересчур длинна для его английского. Одна из аварийных ламп на приборной панели гаснет. Механическая клешня в небе ослабляет хватку — не настолько, чтобы выпустить бак совсем, но достаточно, чтобы угол его наклона изменился. Красная крышка со щелчком распахивается раньше времени, и вниз один за другим начинают выпадать пакеты. Как назло, они плохо завязаны. Очень и очень халтурно. Похоже, мистер Хиггинс совсем не старался делать нормальные узлы.

Шлеп! Шлеп! Шлеп! Драган и прежде догадывался, что к идее раздельного сбора отходов старый хрыч относится наплевательски и в один бак запихивает все подряд. Теперь это становится очевидно. На голову мистера Хиггинса сыплется вонючее месиво, состоящее из куриных костей, рыбьих голов, смятых пивных жестянок, яичной скорлупы, грязного тряпья, огрызков фруктов, картона, дынных корок, целлофановых пакетов, картофельных очистков, одноразовой пластиковой посуды, банановой кожуры, шелухи подсолнечника, заплесневевших кусков хлеба и чего-то еще, мерзкого, склизкого и студенистого, уже потерявшего первоначальный облик. Даже профессионалы, знающие толк во всех разновидностях отбросов, едва ли поймут, чем эта дрянь была в предыдущей жизни.

Матей и Драган переглядываются: им обоим одновременно и жутко, и весело. По-человечески они готовы посочувствовать хозяину дома 43 и в то же время с трудом удерживаются, чтобы не захрюкать от смеха — так похож стал бдительный старик на ожившее огородное пугало или трэшмена из фильмов ужасов. Самому мистеру Хиггинсу, с головы до ног покрытому вонючей гадостью, конечно, не до смеха. Он безнадежно застрял в куче мусора и не может сдвинуться с места. Его сердитый клекот переходит в тигриный рык такой силы, что кажется, будто деда вот-вот хватит удар. Однако умереть от инсульта или инфаркта мистеру Хиггинсу сегодня не суждено.

В Австралии типовой мусорный бак на полтора кубометра — один из самых удобных и надежных предметов, окружающих человека. Он экологичен, функционален, сделан из легкого сплава, выкрашен нетоксичной краской, а для удобства транспортировки снабжен двумя колесами. И — что немаловажно — такие контейнеры в быту абсолютно безопасны…

Если, конечно, они не падают на человека с высоты.

На приборной панели мусоровоза гаснут еще две аварийные лампы. Громко щелкнув, механическая клешня полностью разжимается и освобождает бак. Высота небольшая, а емкость уже пуста, поэтому у хозяина дома 43 по Крюгер-стрит всё еще неплохие шансы остаться невредимым. Но, похоже, Фортуна сегодня не на его стороне. С прицельной точностью острый угол бака ударяет в клетчатую кепку. Возмущенный рык обрывается. Мусорный контейнер падает на землю, а человеку упасть мешает куча дряни, в которой он намертво застрял. Но вместо головы у мистера Хиггинса — только ее половина.

— Матерь божья! — обалдело шепчет Драган. — А дедуля, кажется, того…

— Сам вижу, — откликается Матей. — Накрылась наша премия.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сегодня суббота. Значит, на завтрак подадут мою любимую картофельную запеканку — с тмином, копченым лососем и тонкими ломтиками соленого огурца. «Ты, Ромыч, по жизни большой везунчик, — часто повторяет Петруша. Этот дылда — мой сосед по этажу и главный хранитель местных традиций. — Мы страдали, а кое-кто пришел на готовенькое».

В темные времена, которых я тут не застал, и в субботу, и во все другие дни недели по утрам давали одно и то же: макароны отечественные калибра 7,62. Их варили здесь же, в кухонной пристройке к административному флигелю, а потом развозили по всем больничным корпусам. Чтобы сэкономить на бензине, вместо автомобиля пользовались телегой с лошадью по имени Глафира. Сразу после Славной Революции 4 декабря всю долларовую заначку, найденную в подвале у первого вице-мэра Москвы, широким жестом перепасовали в бюджет городской медицины. Денег оказалось с избытком. Нашей клинике хватило на евроремонт, ежедневную еду из кулинарии и электромобиль.

Глафире как ветерану труда сохранили кормежку, однако без работы лошадь быстро обветшала и умерла от тоски. Беднягу кремировали, коробку с прахом торжественно закопали в центре клумбы. Даже притащили откуда-то огромного чугунного пегаса, выкрашенного серебрянкой, и водрузили его сверху. Это было уже при мне.

«Глафиру жаль, но прогресс не остановить. Россия идет вперед, и пропущение времени смерти подобно», — сказал на похоронах лошади всё тот же Петруша. Хранитель местных традиций закончил один курс истфака МГУ, а затем лет двадцать проработал в подмосковной школе истопником. Крыша у него поехала на Петре I. Прочитав о тезке уйму книг, Петруша в какой-то момент резко ощутил себя царем-реформатором и в этом качестве угодил в лечебницу. Когда я прибыл сюда, он уже был старожилом корпуса. В день нашей первой встречи у него ныла поясница, из-за чего царь пребывал в депрессии. По-тараканьи шевеля усиками, он дважды обложил старшую медсестру Софью Алексеевну малым морским загибом, а мне пообещал обрить бороду. «Тронешь — в лоб получишь, — вежливо ответил я ему. — Не ты ее растил, не тебе и брить».

Так мы познакомились и позже сдружились. Император оказался добродушным занудой. Он знал уйму фактов из истории восемнадцатого века и мог поддерживать беседу о чем угодно. Нельзя было только говорить ему о Меньшикове. Царь сразу же начинал бранить окаянного Алексашку за то, что он присвоил себе княжеское имя и теперь гребет бабло, снимаясь в кино. А своего государя между прочим, этот минхерц не навестил ни разу.

Недуг Петруши всерьез обострялся лишь в полнолуние. В те дни он ломился в запертую дверь кладовки с противопожарным инвентарем, срочно требуя себе топор — прорубить куда-нибудь окно. Ему выдавали дополнительные таблетки, и Петруша успокаивался.

Кстати о таблетках. Скоро и мне принесут ежедневную порцию пилюль в пластиковом стакане: зелененький элениум, голубенький буспирон и беленький грандаксин. Весы у меня в мозгу не шевелились уже полгода, но рисковать обретенным покоем я не хотел. В моем тихушном корпусе публика жила безобидная: аутизм, нетяжелые формы астении плюс Петрушина мания величия. А вот в соседнее здание с палатами усиленного режима — всего двадцать метров от нас — неделю назад заселили двух маньяков, бывших тюремных надзиралей. Санитар Володя говорил, что эти двое здесь ненадолго. Скоро их признают вменяемыми и вернут в тюрьму — где обоим и место. Но что, если это «скоро» растянется на месяц? Петруша плохо переносит бытовых манков — даже на расстоянии. Когда он нервничает, тонкие душевные вибрации царя-реформатора передаются и мне. Кончится все тем, что в ближайшее полнолуние я присоединюсь к Петруше в поисках топора. Будем ломися вместе. Пусть и мне тоже выписывают двойную дозу —Ромыч, эй, Ромыч!

Ну вот, легок на помине. Как назло, мы с царем в противофазе: когда мне хочется еще поваляться, император жаждет общения. И почему в эпоху Петра I не знали, что такое приватность? Я отвернулся к стене, делая вид, что сплю. Накрылся одеялом, фальшиво всхрапнул. Куда там! его величества не спрячешься — он зудит уже прямо над ухом.

—Ромыч, выгляни, к тебе посетитель! Сидит в гостевой и говорит, что по делу.

Чего-чего? Посетитель? С ума сошли? Какое мне дело до вас до всех, а вам — до меня? За полгода никто не навещал мирного психа, и сейчас он никого не ждет. Оставьте в покое человека, у которого мозги набекрень. Мне ничего не надо, кроме субботней запеканки.

Сладкое состояние полубодрствования растаяло, но мне по-прежнему не хотелось ни с кем делить мое утро. Я вылез из-под одеяла, напоследок зевнул и сел на кровати.

— Петруша, всадник ты медный, выручай, — попросил я царя. — Ступай в гостевую и соври, что меня не нашел. Или скажи, что я в отключке и вернусь только через неделю. Скажи, короче, всё, что захочешь. Пригрози ему царским скипетром. Назначь его в синод или в сенат, а лучше — сразу посланником в Амстердаме. Главное, чтобы он свалил.

Император печально вздохнул и помотал головой:

— Не сработает. Я его, Ромыч, как увидел, в момент срисовал. Он вроде Петьки Толстого, только покрепче, не мордатый и без понтов. Знаю я эту породу. Такие не уходят.

Долгие задушевные беседы с царем помогли мне выучить список его приближенных. Насколько я помню, граф Петр Андреевич Толстой при своем тезке возглавлял Тайную канцелярию. Странно это, подумал я. У Петруши — прекрасная интуиция, он обычно не ошибается. Однако и гостей из ФСБ тут быть не может. Вероятно, император угадал сам типаж службиста, но не конкретную службу. За последние триста лет число секретных ведомств на Руси ох как сильно приросло. Ладно, погляжу, кто испортил мне субботу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Человек в комнате для визитов был именно таким, каким я воображал: никаким. Не высок и не низок. Не толст и не тонок. Неприметная фигура в толпе, эдакий человек из тефлона — взгляд проскользнет мимо, не прилипая. Ясно, отчего царь заподозрил в нем чекиста. Однако этот, похоже, не из ФСБ. Рыцарей щита и меча я обычно чувствую уже метров за пять. И даже если под транками, как теперь, — то за полтора вполне могу уловить.

—Здравствуйте, Роман Ильич! Меня зовут Сергей Петрович. Спасибо, что пришли.

Нас разделял столик — никак не больше метра в ширину. Я осторожно приоткрыл ма-а-аленькую щелочку у себя в мозгу, задержал дыхание, еще раз прислушался к ощущениям. Нет, точно не конторский. Но на службе. И пусть. Я-то — на отдыхе, у меня и справка есть. Надо бы еще накопить слюней для наглядности, а пока задвинуть ему из Омара Хайяма.

—Небо, твоими веленьями я недоволен, я недостоин оков твоих, слаб я и болен, — с выражением проговорил я. — Ты благосклонно к безумным… — Я перевел дыхание.

—Может, перейдем на прозу? — мягко спросил гость, вклиниваясь в мою декламацию. Он смотрел на меня так, словно я был его добрым знакомым.

— …и неблагородным, — упрямо продолжил я. — Погляди, я безумен. В себе я не волен…

Теперь я нарочно сделал паузу, чтобы Сергей Петрович мог вставить реплику. Я надеялся немного подразнить его классикой, но у моего нового знакомого нервы оказались крепкие.

—Будь по-вашему, — сказал он. — Стихи, проза — мне все равно, сгодится любая форма общения. Мы оба знаем, что вы не безумны. И, в отличие от ваших соседей, явились сюда по доброй воле. С позиций клинической психиатрии вы вполне здоровы.

Такая нечуткость собеседника меня огорчила. Не ему, гаду, решать, псих я или не псих.

—Нет, я очень и очень болен, — сварливым тоном возразил я. — Сам не знаю, откуда взялась эта боль. Говорю вам, я чокнутый. Опасный для окружающих вице-король Индии. Могу любого покусать, и мне ничего не будет. Где мои абреки и кунаки? Где слоны?

Гость терпеливо дослушал мою байду и попросил:

—Роман Ильич, не надо больше цитат, мы теряем время. Я ведь тоже читал «Золотого теленка». Вам не хуже меня известно, что в Индии давно нет вице-королей. Кроме того, в здешней истории болезни не говорится, что вы буйный. И мания записана совсем другая.

—Ах, ну да, немного напутал, — высокомерно отмахнулся я. — В самом деле, другая. Я не король и не вице, а бывший президент России. Отбыл два полных срока, навел порядок и улетел на звездолете «Заря» в созвездие Кассиопеи. И, кстати, лечу до сих пор. А значит, вы — моя галлюцинация, вызванная клаустрофобией и авитаминозом... Уйди, противная! Брысь! — Я взмахнул рукой и пустил по бороде давно накопленные слюни.

Обычно такие штуки производят впечатление, но я недооценил Сергея Петровича. Ловким жестом фокусника он тотчас же выхватил откуда-то целый рулон бумажных полотенец.

—Спокойнее, спокойнее… — Оторвав белый квадрат, он перегнулся через стол и — раз-раз — сноровисто отер мою заплеванную бороду. После чего рулон опять исчез. — Роман Ильич, ну пожалуйста, давайте сократим увертюру. Я ведь здесь не просто так.

Черт с тобой, устало подумал я. Люди при исполнении — самые настырные. Их проще выслушать, чем выгнать. Пусть отболтает свое и уходит, а то завтрак уже — вот-вот. На горизонте маячит запеканка, которую неловко заставлять ждать. Сама себя она не съест.—Ладно, — сказал я. — Так для чего вы явились?

И давайте без предисловий, сразу к сути.

Гость выложил на стол большой конверт, но открывать пока не стал. Сказал:

—Несколько дней назад в городе Дарвине погиб мистер Энтони Хиггинс. Несчастный случай. На голову вот этого джентльмена упал бак с мусором. Поглядите.

Из конверта выпорхнуло фото: неизвестный дедок в бейсболке и спортивном костюме.

—И что? — удивился я. — Зачем мне, психу, летящему к Кассиопее, об этом знать?

Рядом с первым снимком тотчас же возник еще один. На нем был запечатлен пожилой мужчина в форме с генеральскими погонами. Я понял, что второй откуда-то мне знаком. Но тогда, получается, знаком и первый. Поскольку человек был одним и тем же.

—Между этими фотографиями около шести месяцев, — пояснил Сергей Петрович. — Паспорт на имя Энтони Хиггинса — фальшивка. Раньше его звали Антон Качай. Он был замминистра внутренних дел России. Вы ведь помните о той свалке возле Красноярска?

Я молча кивнул, потому что сразу вспомнил — и свалку, и генерал-лейтенанта. Примерно за год до моего переселения в лечебницу о событиях в тех краях довольно много писали. Точнее, много писали в блогах, а в официальных новостях про царь-свалку рассказывали с неохотой. На том полигоне, куда мусор свозили отовсюду, правила безопасности не выполнялись совсем. Свалка жутко пылила и воняла. Когда ветер дул в сторону города, в палатах реанимации не хватало коек. Число онкозаболеваний зашкаливало. В итоге ужасная статистика все-таки выплыла, дело дошло до разборок в ООН. Зашевелилась, наконец, Всемирная организация здравоохранения, пообещав прислать инспекцию…

—И про пожар вы, значит, помните?

Я снова кивнул. А то как же! За два дня до прибытия инспекторов свалку подожгли, заметая следы. Вопреки

прогнозам ветер вскоре переменился, и близлежащее село выгорело на две трети. В новостях сообщали о сотне погибших, однако в блогах это число умножали на десять. Быстро выяснилось, что владел полигоном — через подставные фирмы на Карибах — тот самый заминистра Антон Качай. Он, скорее всего, и отдал приказ о поджоге. Виновными, однако, признали каких-то местных бомжей, а генерал-лейтенанта даже не уволили из МВД. Да что там «не уволили» — мусорный король не получил даже крошечного выговора… Сразу после Славной Революции 4 декабря Качай быстренько исчез — слинял куда-то из России. Но теперь, как видим, нашелся.

—Теперь понимаете, зачем я здесь? — Сергей Петрович испытующе глянул на меня.

Ой как глупо, подумал я. И какая у него будет следующая реплика? «Вы и убили-с»?

Не ожидал. За кого же этот новоявленный Порфирий Петрович меня принимает? За супермена, что ли? Надо ему объяснить как можно доходчивее, насколько он неправ. Плохо, когда люди тебя недооценивают. Но когда переоценивают — совсем беда.

—Город Дарвин — он где-то в Новой Зеландии? — поинтересовался я. — Так?

—Где-то в Австралии, — уточнил гость, продолжая сверлить меня глазами.

—Тем более. — Я вздохнул. — Вы что же, и правда решили, что это я его? Вслепую, без ментальной подзарядки, за много тысяч километров? Даже если бы я не сидел на транках последние полгода, ваши подозрения были бы, извините за прямоту, полной херней. Такие расстояния по плечу лишь героям из комиксов, но я не герой, а мы с вами — не в комиксах. И раз уж вы откуда-то знаете о некоторых… э-э… особенностях моего организма, вы обязаны знать и мой максимальный… э-э… радиус действия.

Сергей Петрович сложил фотографии обратно в конверт, а конверт спрятал.

—Ну что вы, Роман Ильич, ни в чем таком вас не подозревают, — ласковым голосом произнес он. — Нам отлично известно, что это не вы его. Это мы его.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ого! Неожиданный поворот. Я заново присмотрелся к гостю, а тот позволил мне себя рассмотреть. Защит- ный слой тефлона, хорошо заметный с первого взгляда, никуда не делся и при втором. Однако на непроницаемом лице я вдруг увидел нормальные глаза. Живые, че- ловеческие. Похоже, хитрый Сергей Петрович до поры их куда-то прятал, а теперь счел нужным предъявить — вместо документа. Знал, что на казенных бумажках, пусть и самых авторитетных, подкатывать ко мне глупо, да и небезопасно.

—С мусором изящно получилось, — признал я. — Симметричный ответ. Одного не пойму: ко мне-то вы зачем явились? За консультацией, что ли? И, кстати,

«вы» — это вообще кто? Тайное общество неуловимых мстителей? Иллюминаты?

Улыбнувшись обеим моим версиям, Сергей Петрович помотал головой.

—Я бы с удовольствием ответил на все ваши вопросы, но есть человек, который сделает это гораздо лучше меня, — сказал он. — Хотите с ним поговорить? Поедемте со мной.

Заманивает, змей, подумал я. Манипулирует. Разжигает интерес. Но, с другой стороны, чем я рискую? Навредить мне они, кажется, не намерены, а все мои альтернативы на сегодня слабенькие: либо недочитанный том мемуаров князя Юсупова, либо — что вернее — очередная беседа с Петрушей об «Утре стрелецкой казни».

Список его претензий к картине Сурикова я изучил от и до, но каждый раз император изобретал всё новые и новые. Своим занудством он даже стойкого монархиста мог бы довести до идеи цареубийства.

—Ну что, едем? — Гость глянул на свой наручный хронометр, потом на меня. — Мы вас долго не задер- жим, честное слово. Три часа максимум, вместе с дорогой туда и обратно.

В эту клинику я запихнул себя сам и не собирался что- то менять в привычном распорядке. За новостями я не слежу, за территорию не выхожу, на администрацию не жалуюсь, всем доволен. Я — примерный псих. Для человека вроде меня тут полный релакшен. Прессу не носят — раз. Вайфай не подключен — два. Из телеканалов только «Классика Голливуда» и Discovery — три. Короче, рай непуганых идиотов. С другой стороны, раз в полгода мне бы, наверное, не помешал перерыв. Отдых в раю тоже бывает утомительным… Тем не менее из чувства протеста я решил еще немного посопротивляться уговорам.

—Три часа? — переспросил я. — Нет, не пойдет. Пропущу прием лекарств, а у меня режим.

—Вот ваши таблетки, — Сергей Петрович вручил мне пластиковый стаканчик. Он был похож на наш, только с крышкой. — Возьмите с собой и примете, когда будет необходимо.

—Их можно только после еды, а завтрак у нас через полчаса, — продолжал упорствовать я.

И снова гость оказался на высоте.

—Роман Ильич, не беспокойтесь, я прихватил вашу запеканку. — В его руках тотчас же материализовался вкусно пахнущий пакет. — Теплая, разогревать не надо. Сможете поесть в машине, по дороге к нам. Вот этим запьете таблетки. — Откуда-то возникла и зеленая упаков- ка сока с приклеенной соломинкой. — Еще какие-нибудь пожелания есть?

Пора было завязывать с капризами. Хотя одно усло- вие у меня оставалось.

—Уговорили, — сказал я. — Едем, куда скажете. Под вашу ответственность. Главное, рулите как можно дальше от Лубянки. После 4 декабря там, наверное, кадры обновились процентов на девяносто, но моему хрупкому организму сегодня может хватить и десяти. Не будем рисковать. Вам ведь не хочется потом отмывать салон вашего автомобиля?

—Не хочется, — подтвердил Сергей Петрович. — Но этого, я уверен, и не случится. Наш офис — совсем в другом районе, так что мы без проблем обогнем комплекс зданий на Лубянке по о-о-очень далекой траектории. Всё под контролем, не переживайте.

Уже в который раз я оценил квалификацию гостя. Подготовились, ничего не скажешь. Видимо, я им действительно нужен. Знать бы еще, кому именно и какого черта…

С верхней одеждой я немного не рассчитал. Июньское солнышко припекало, в пиджаке оказалось жарковато. Хорошо еще, что наш автомобиль — совсем не пафосный фольксваген-жук светло-голубой раскраски — приткнулся недалеко, напротив ворот клиники. Полгода назад, когда я заселялся, стоянка тут категорически не разрешалась. Отлично помню, как таксист высадил меня метров за двести и мне пришлось тащиться пешком между сугробами с тяжелым чемоданом в руке. Теперь же рядом с главным входом было черт знает сколько беспечно припаркованных машин.

Я по привычке завертел головой в поисках суровых дорожных знаков, но не обнаружил ни одного. Эй, кто посмел отбирать хлеб у дэпээсников? Как и всякий москвич, я давно притерпелся к запретительным жестянкам, которые внезапно появлялись в неожиданных ме- стах. Но чтобы какой-то выгодный знак вдруг убрали? Чудеса — да и только!

Сергей Петрович догадался о моих чувствах и понимающе ухмыльнулся.

—В столичном ГИБДД — тоже новая метла, — объяснил он. — Иван Юржилин, трижды герой России, бывший космонавт, суперстар. Два с лишним года непрерывного стажа на МКС, буквально месяцы оставались до Книги рекордов Гиннеса… Но позвали — и он сразу вернулся. Я всё осознал, говорит. Главное всегда остается на Земле, говорит. Вы бы видели, Роман Ильич, его разборки с мэром по средам на ТВЦ! Вся Москва смотрит.

—Прямо настоящие разборки? — Втиснувшись на заднее сиденье, я положил рядом с собой прямоугольную картонную коробку, куда мой гость упаковал таблетки, сок и запеканку. Главным было захлопнуть дверь и не прищемить при этом бороду. — В прямом эфире?

—В прямейшем! — подтвердил Сергей Петрович. Он завел мотор, и наш жук благодарно фыркнул. — Аж искры летят. Жаль, вы не следите. Сейчас по ящику такие идут споры — телезлодей Кенарев от зависти сгрыз бы свой лиловый френч. Михал Саныч Гурьев, нынешний мэр, у нас экономист, лауреат и тэ дэ. У него главная пес- ня одна — надо думать о будущем и пополнять городской бюджет. Наша нерезиновая еще, мол, год проживет за счет конфиската, а потом? Опять доить регионы? Лучше уж самоокупаемость. Нерадивые московские водители тоже могут кое-что принести в казну.

—И что космонавт? Неужели против?

—Категорически! — ответил Сергей Петрович. — Не для того, говорит, я в невесомости маялся и ультрафиолет глотал, чтобы дома портить людям жизнь. Раз уж, говорит, в околоземном пространстве движение тел подчиняется законам физики, то и на дорогах Москвы этих законов достаточно. А значит — никаких штрафов по пустякам. Закрытые проезды — открыть, стоянки повсюду — разрешить, двойную сплошную оставить, но за ее пересечение брать по-минимуму, если не возникло аварийной ситуации… И ведь добился уже, молодец, кое-чего. Заметили, да? Теперь гибдэдэшникам труднее нас ободрать.

Я выглянул в окно и понял, что дорожных знаков по пути следования и вправду стало намного меньше, чем я привык видеть на улицах: пропали из виду грибницы красно-белых и красно-синих кружков с цифрами, стрелками и перечеркнутыми пиктограммами. Въезды во дворы освободились от полосатых зарослей шлагбаумов. Я почувствовал, что в окружающем меня уличном пейзаже не хватает еще одной привычной детали… Ну где ж они, родимые?

—Быть не может… — выдохнул я. — Этот Юржилин — он что, и эвакуаторы убрал?

—Все, подчистую. — Сергей Петрович притормозил на «зебре», пропуская стайку деловитых бабулек с плакатами. На одном из них я увидел надпись «Верните ей эфир!» и жестоко нарумяненное лицо актрисы из старого фильма про обманутую бесприданницу. — Штук триста самых древних экземпляров сразу сдали в металлолом, те, которые поновее, по дешевке продали в Монголию, а вместо штраф-стоянок теперь детские площадки.

Вот оно, безумство храбрых, с уважением подумал я. Такой подвиг только космонавтам по плечу. Удивительно, что в нашей клинике до сих пор нет парочки героев космоса. Они же первые в группе риска. Чуть зазеваешся — и в тебя вселился какой-нибудь циничный алиен. Или, наоборот, восторженный, но со своим инопланетным чувством прекрасного. Впрочем, любой алиен мне заведомо симпатичнее, чем вчерашняя медвежуть…

—А других космонавтов среди нового начальства случайно нет? — спросил я.

—Никто больше не хочет, даже бортовой компьютер с МКС, — хмыкнул Сергей Петрович.

Дождавшись зеленого сигнала светофора, он ловко вырулил на Большую Переяславскую. Я наблюдал из окна, как мимо нас лениво проплывает желтая раковина бензоколонки Shell, ее сменяет огромная розовая тетка с вывески «Русской блинной», а тетку с блинами — малиновый треугольник внушительного вида, логотип

«Дельта-банка».

За полгода Москва заметно изменилась и, пожалуй, к лучшему. Пропали не только многие дорожные знаки. С улиц ушла муравьиная суета, раздражавшая отсутствием всякого видимого смысла. Еще недавно в московскую землю ежедневно закапывали бюджетные деньги — и не останавливали процесс даже во время эпидемии и табачно-водочных беспорядков. Теперь уже никто не взламывал новый асфальт, чтобы положить вместо него новейшую плитку, и не выковыривал потом плитку, чтобы вернуть на место асфальт. Исчез с глаз долой так бесивший меня прежде повсеместный пластиковый новодел: псевдоримские портики в окружении гирлянд бумажных цветов, макеты триумфальных арок, увитых яркими связками воздушных шаров, искусственные баобабы вместо спиленных дубов и геометрически правильные клумбы, в центре которых базальтовыми брусочками были выложены три гордые буквы «С» — Самсон Силантьевич Сапрыкин. Наверное, всё это фальшивое буйство цвета помогало бывшему столичному мэру забыть суровые пейзажи его юности, проведенной среди пустыни полуострова Мангышлак. Интересно, уцелел ли сапрыкинский Институт урбанизма? На месте новых городских властей я бы разобрал это здание по кирпичику, а на его месте устроил танц- площадку…

—Роман Ильич, вы кушайте, а то остынет, — заботливо напомнил мне Сергей Петрович.

Спохватившись, я раскрыл коробку. И как меня угораздило забыть про завтрак? Раньше такого не бывало. Наверное, это из-за того, что я слишком долго не по- кидал пределы клиники. Удобная одноместная палата, щадящий режим, приличное меню, добродушный персонал, небуйные соседи, Петруша с его ежевечерними рассказами о стародавних русско-шведских баталиях — всё это надежно отгораживало от реальности. Но стоило выйти за порог, как мое природное любопытство перевесило стремление взять у жизни тайм-аут. Глазеть по сторонам оказалось интереснее даже, чем есть. К счастью, аппетит — тот прожорливый сурок, который всегда с тобой. Я наполовину освободил свою порцию от бумажной обертки, откусил и стал сосредоточенно жевать.

Поначалу запеканка не обманула ожиданий, однако минуты через две я ощутил резкий неприятный привкус: то ли огурцы скисли, то ли рыба оказалась второй свежести. Что еще за вредительство? Не могло всё так быстро испортиться! Это же не… Приступ тошноты навалился на меня внезапно, как взвод росгвардейцев из-за угла, взбултыхнул желудок с такой силой, что я едва сумел удержаться в миллиметре от приступа рвоты. Лишь пару секунд спустя, когда к тошноте прибавилось позабытое чувство острого жжения в носу и шмелиного жужжания в ушах, я понял, в чем дело. Ах ты, зараза!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Схватив пластиковый стаканчик с лекарствами, я сковырнул ногтями крышку и всю горсть пилюль, не разбирая доз, отправил себе в рот. Мать-мать-мать, где же мой сок? А, вот он, родимый! Чтобы не возиться с соломинкой, я надорвал боковой клапан и вылил в рот содержимое коробочки — даже не понял, яблочным был сок, виноградным или каким-то мультифруктовым. Секунд сорок я сидел с закрытыми глазами и стиснутыми зубами и, не отвлекаясь ни на что другое, давил тошноту. Затем она стихла. Транки подействовали. Мягкая уютная теплота стала обволакивать мозг изнутри, гася жжение

И жужжание. Тогда я, наконец, открыл глаза и огляделся, пытаясь понять, откуда прилетел импульс.

Мы уже не ехали, а стояли где-то на проспекте Мира в пробке: похоже, эту родовую травму столицы пока не смогли излечить ни Юржилин с его космическими реформами, ни новый мэр. Справа от нас пыхтел тяжелый фургон «Мосмебели», а слева выстроились в ряд разноцветные легковушки. Ну и кто здесь у нас? Из-за кого я чуть-чуть не облевал весь фольксваген? Та-ак, вроде вижу! В окне «тойоты» из соседнего ряда промелькнул знакомый профиль с паклей-бородой, еще длиннее моей. Я без труда узнал брюзгливое выражение лица и нелепый головной убор с высоким шишаком, похожим на антенну: его внутри салона машины надо было обяза- тельно складывать, иначе голова не влезала.

Где-то я читал, что свою карьеру он начинал в органах. Упоминался и оперативный псевдоним: не то «Ми- шин», не то «Мирошин». Поскольку раньше я его так близко не видел — и, значит, не ощущал, — то не мог этот слух проверить. Теперь вот, спасибочки, убедился на собственной шкуре. Воистину: гони Лубянку в дверь, она влетит в окно. Опытным путем я давно уже установил, что сила их импульса прямо пропорциональна сроку службы. Теперешний эфэсбэшный молодняк я даже без транков мог перетерпеть. Но от тех, кто пришел в комитет еще при Андропове, меня тошнило гораздо сильней.

Что-то скромненько он сегодня, с любопытством подумал я. Всего один шофер и никакой охраны рядом. Сидит и ждет, как все мы, грешные, когда рассосется пробка. Может, я обознался? Говорят, все их старые кадры прошли через контору. Шапка с антенной и седая бородища там тоже совсем не редкость. Можно сказать, часть парадной униформы.

Я тронул водителя за плечо и на всякий случай уточнил:

—Это ведь он? Я не ошибаюсь?

—Кто? — не понял Сергей Петрович. Проследил за моим взглядом и кивнул: — Он самый.

—Так он что же, сейчас не при делах? Его переизбрали? Понизили в звании?

Бывший агент «Мишин» или «Мирошин» заметил, наконец, что за ним наблюдают. Он сложил губы куриной гузкой и погрозил мне пальцем. Я в ответ показал ему кукиш.

—Да нет, работает там, где прежде, и в той же должности, — с усмешкой ответил Сергей Петрович. — Хотя среднемесячная зарплата стала у него, наверное, поменьше. Ну и часики от Фаберже пришлось сдать обратно в Алмазный фонд. Во-он, видите?

Как раз в эту минуту человек в соседней машине бросил сердитый взгляд на циферблат своих часов. И это был не какой-нибудь золотой царский брегет с бриллиантами, а рядовая китайская штамповка рублей за пятьсот. Даже у меня были получше.

—И как же он теперь — без почетного эскорта? Страдает, небось? Еле терпит?

—Наверняка, — невозмутимо подтвердил мой водитель. — Но это их обязанность. Профессиональный, как говорится, долг. Шеф терпел и им велел. Эскорт от ФСО им теперь не положен. Они ведь по Конституции — что? Отделены от государства. Ну вот оно и не вмешивается в дела их скорбные. А те больше не суются в дела кесаря. Паритет.

—То-то гляжу — машина у него простая, — сказал я. — И мигалки нет, даже плохонькой.

—Мигалки? — с недоумением переспросил Сергей Петрович. — А-а, вы о проблесковых маячках, что ли? Забудьте, Роман Ильич. Синих ведерок больше не будет — упразднены специальным указом еще в январе. Их оставили только у пожарных и «скорых». С маячком у нас теперь даже всенародно избранная Надежда Евгеньевна ездит не каждый раз, а только когда сопровождает из аэропорта какую-нибудь приезжую иностранную

шишку. Но целиком перекрывать трассу по пути следования строго запрещено.

Ну и ну! Без мигалок и километровых кортежей Москва выглядела еще страннее, чем без эвакуаторов. Я знал, конечно, что после 4 декабря жизнь поменяется, но не ожидал от нее такой прыти. Все-таки я вовремя принял свои таблетки. Вроде пустячок, а полезно. Даже Алисе для адаптации в Стране Чудес понадобилась большая порция волшебных грибов.

—Много у вас тут всякого за полгода произошло, — признал я. — Голова идет кругом.

—Меньше, чем хотелось бы, — вздохнул мой водитель. — Если бы вы знали, сколько всего приходится до сих пор разгребать! В нефтянке после Запорожского — руины. То же и в армии после Хорхоя, и в судах… А регионы? Там вообще проблем немерено. Я, знаете, не люблю кино и почти не смотрю, а вот брат мой двоюродный — профессиональный киношник, сейчас работает с англичанами на съемках фильма про Ковентри. Неделю назад вернулся из Воронежа — ездил с группой искать натуру. Их операторы как увидели центр города, сразу за камеры схватились: йес, йес, террайбл, бьюти- фул… О, вот и пробочке конец. Сегодня быстро, нам повезло. Еще немного потерпите, Роман Ильич, скоро будем на месте. Смотрите налево. Ориентир — танк. Как увидите, значит приехали.

Я не понял, о каком танке он толкует, но переспрашивать не стал. Подумал, что среди вопросов, которые у меня накопились, этот — не главный. Раз сказали, значит, увижу. Лучшим развлечением детства был польский телесериал «Четверо в танке, не считая соба- ки». Непосчитанный фокстерьер тридцать серий подряд спасал экипаж машины боевой, а под конец лично загрыз фюрера и выиграл войну. Если я ничего не путаю.

Мы свернули с проспекта в один из переулков, проехали метров двести, свернули еще раз, и я уже издали увидел танк — «тридцатьчетверку» на высоком гранитном постаменте.

—Раньше здесь было одно из танковых подразделений Минобороны, — объяснил мне Сергей Петрович. — Закрытый для посторонних кондоминиум. После февральского сокращения штатов военные отсюда выехали, квартал разблокировали, а здание вместе с памятником передали нам на баланс. Танк, между прочим, подлинный. Последний экземпляр в экспортной серии, случайно сохранился на территории Бенина.

—Где-где-где? — удивился я. Неисповедимы пути советского оборонпрома!

—Западная Африка. Рассказывают, когда доложили Брежневу, он пустил слезу и велел выкупить обратно за любые деньги, а потом водрузить куда-нибудь по профилю. Здания тут однотипные, так что в качестве опознавательного знака удобно. Заказываешь пиццу или там воду для кулеров, скажешь только — дом с танком, и сразу всё понятно.

Припарковав машину возле постамента, Сергей Петрович повел меня за собой к двери единственного подъезда. Я надеялся увидеть рядом с дверью хоть какое- нибудь название учреждения, но заметил лишь темный прямоугольник, выделяющийся на фоне кирпичной стены: как если бы старую вывеску торопливо сняли, а новую так и не установили.

За дверью обнаружилась проходная, несерьезная на вид. Думаю, последний раз инвентарь тут обновлялся еще при советской власти. Привычной рамки металло- детектора не было в принципе, а вместо угрюмых качков в кевларе вход охранял дедуля в потрепанном камуфляже. Здешний цербер сидел в узкой застекленной будке, похожей на скворечник, и пил чай с сушками. Без единого вопроса старик пропустил моего провожатого и меня через скрипучий турникет, после чего Сергей Петрович повел меня к лестнице наверх.

—Этаж у нас третий, — объяснил он, — но лифты — барахло, пешком быстрее выйдет.

Вскоре мы очутились на этаже. Полузабытый стиль советского ретро окружил меня со всех сторон. Пол был паркетный и желтый, потолок — меловой и белый, двери обиты дерматином цвета школьных ранцев моего детства, а стены выкрашены зеленой масляной краской. Над нашими головами висели мутные электронные табло, по которым неторопливо проплывали цифры: время в разных часовых поясах и курсы валют — от знакомых до экзотических. Пока мы шли по коридору, я, сам того не желая, узнал, почем нынче аргентинское песо, гватемальский кетсаль, мавританская угия и гаитянский гурд.

Из коридора мы свернули в какой-то закуток, ткнулись в серебристую металлическую дверь с лаконичной табличкой «Приемная». Сергей Петрович дважды постучал по табличке. Не дожидаясь ответа, открыл дверь и посторонился, пропуская меня.

—Нонна Валерьевна, — сказал он, — доложите начальству, что Роман Ильич прибыл.

Нонной Валерьевной оказалась миниатюрная блондинка со сложной прической в форме вавилонского зиккурата. Хотя между мной и секретаршей было не больше метра, я не мог уловить, красива ли она и сколько ей вообще лет — тридцать или все шестьдесят. Прическа так здорово оттягивала на себя внимание, что лицо постоянно уходило в область моего периферийного зрения. Профи, с уважением подумал я. Умение ускользать достигается годами тренировок. Мне никогда не давалось искусство ниндзя — не хватало времени и упорства. Зато у Нонны Валерьевны, сдается мне, то и другое имелось в избытке.

—Секундочку! — Секретарша пробежалась пальцами по кнопкам интеркома, прислушалась к треску и сказала, не поднимая глаз: — Проходите. Мне очень жаль.

Я встряхнул головой, пытаясь уловить смысл последней реплики, но черная кожаная дверь в кабинет уже сама приоткрылась, ожидая посетителя. И когда я чуть замешкался на пороге, Сергей Петрович легонько подтолкнул меня вперед. А сам остался в приемной.

Наверное, раньше кабинет принадлежал одному из бронетанковых начальников — не ниже полковника, не выше генерал-майора. Новый хозяин не успел здесь всё переустроить или, может, не захотел. Когда мне было лет пять, я случайно заглянул в кабинет папиного начальника — директора НИИ. Это место выглядело почти таким же: гипсовая лепнина на потолке, массивная люстра в форме перевернутого торта, тяжелые кремовые шторы, два кресла с широкими подлокотниками и громоздкий двухтумбовый стол — такие смахивают на увеличенный раза в два бабушкин сундук. Из-за мега- сундука мне навстречу поднялся коренастый дядька лет семидесяти в роговых очках, с седым ежиком и простыми чертами лица. Он отлично вписывался в интерьер. В советском кино так изображали секретарей парткома, а в голливудском — старых честных шерифов. Впрочем, и главарей мафии тоже.

—Здравствуйте, Роман Ильич, садитесь! Меня зовут Юрий Борисович… — Произнося свою фамилию, он закашлялся на середине, и до меня донеслось что-то вроде

«Ба… кхэ-кхэ… шников». Батыжников? Баклушников? Барышников? Хотя какая разница? Я даже не был уверен в его имени и отчестве. Да и мой гид Сергей Петрович мог быть кем угодно.

Дождавшись, когда я опущусь в кресло, обопрусь на кожаную спинку и пристрою руки на подлокотниках, хозяин кабинета собрал на лбу несколько скорбных морщин и произнес:

—Прежде всего позвольте выразить вам свои искренние соболезнования…

Ай-яй-яй, подумал я, и кто же у нас умер?

Продолжение читайте на сайтах litres.ru, ru.bookmate.com