Текст: Анна Зимина
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с изданием «Крымский журнал» (Симферополь, Республика Крым)
«Вы не смеете меня трогать, у меня истощение нервной системы…» Помните? Романы и повести Ильи Ильфа и Евгения Петрова можно перечитывать вечно! Когда вдруг депрессия, на работе аврал или ребёнок-двоечник… Да когда угодно! И обязательно станет легче, и ответы найдутся. И не исключено, что даже в самом ответственном человеке, живущем по строгим правилам, вдруг проснётся дух великого комбинатора (в хорошем смысле). В жизни многих великих был Крым. Илья Ильф и Евгений Петров тоже не раз бывали на полуострове. А для Петрова последняя поездка сюда стала и последней главой его жизни…
Двуединый гений
Ильф и Петров познакомились в середине 1920-х – они вместе работали в московской газете «Гудок». Тогда ещё по отдельности – что называется, каждый писал статьи и фельетоны за себя. Летом 1927 года они отправились в командировку на юг – в Крым и на Кавказ. А когда вернулись в Москву, писатель Валентин Катаев, друг Ильи Ильфа и брат Евгения Петрова (настоящая фамилия Петрова – Катаев, он публиковался под псевдонимом), предложил им стать его литературными подельщиками и вместе написать роман. «Прочитав где-то сплетню, что автор «Трёх мушкетёров» писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма-пеpa и командовать кучкой литературных наёмников. Благо в это время моё воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура, – писал Валентин Катаев в автобиографической повести «Алмазный мой венец». – Я представил себе их обоих — таких разных и таких ярких — и понял, что они созданы для того, чтобы дополнять друг друга. Моё воображение нарисовало некоего двуединого гения, вполне подходящего для роли моего негра».
Катаев не ошибся – Ильф и Петров настолько удачно, как он выразился, дополнили друг друга, что созданный ими роман писатель вовсе не подверг правкам. Как не стал и добавлять к их фамилиям на обложке свою. Договорился с ними лишь о том, чтобы роман всегда печатался с посвящением в его адрес, а с первого гонорара новоявленные успешные писатели преподнесли ему золотой портсигар. (И они, кстати, преподнесли – но «не мужской, а дамский, то есть раза в два меньше». И остроумно, в духе Остапа Бендера, пояснили Катаеву: «Мы не договаривались о том, какой должен быть портсигар – мужской или дамский».) И хотя Валентин Катаев утверждает, что идею совместного писательства подбросил Ильфу и Петрову именно он, литературоведы считают, что такая мысль посетила соавторов ещё во время их совместного путешествия по Крыму и Кавказу.
Землетрясение, ставшее на пути
Крымско-кавказские впечатления легли и в основу многих эпизодов «12 стульев». Одним из городов, куда судьба-авантюристка завела Бендера и Воробьянинова в охоте за сокровищами, стала наша южнобережная жемчужина: «К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу возле колокола, украшенного литой славянской вязью. Весёлая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавочки и рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажики с бархатными сиденьями под полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы «Крымкурсо» и товарищества «Крымский шофёр». Кирпичные девушки вращали развёрнутые зонтики и махали платками». И каждый, кто хоть раз бывал в Крыму в летнюю жару, без труда опознает в знойных страданиях героев Ильфа и Петрова свои собственные: «Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в ванную под душ. Но вода лилась тёплая, как скверный чай. От жары не было спасения. Казалось, что Ялта растает и стечёт в море». И ещё одно крымское природное явление, но куда более грозное и редкое, чем жара, нашло отражение в «12 стульях». Речь идёт о землетрясении 1927 года. 26 июня в Крыму состоялась «репетиция» этой катастрофы – небольшое землетрясение без особых последствий. И возможно, Ильф и Петров были его свидетелями или же слышали рассказы очевидцев. Герои романа приехали в Ялту в сентябре 1927-го – их охоте за очередным стулом помешало мощное землетрясение, произошедшее в ночь с 11 на 12 сентября: «…стул сам собой скакнул в сторону и вдруг, на глазах у изумлённых концессионеров, провалился сквозь пол. – Мама! – крикнул Ипполит Матвеевич, отлетая к стене, хотя не имел ни малейшего желания этого делать. Со звоном выскочили стёкла, и зонтик с надписью: «Я хочу Подколесина», подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю. Остап лежал на полу, легко придавленный фанерными щитами. Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук концессионеров. – Товарищ Бендер! Что это такое? – кричал Ипполит Матвеевич в ужасе. Остап был вне себя. Землетрясение, ставшее на его пути! Это был единственный случай в его богатой практике. – Что это? – вопил Воробьянинов. С улицы доносились крики, звон и шёпот. – Это то, что нам нужно немедленно удирать на улицу, пока нас не завалило стеной. Скорей! Скорей! Дайте руку, шляпа!..»
Севастополь держится
Писательский тандем завершил своё существование в 1937 году, когда умер от туберкулёза Илья Ильф. Евгений Петров тяжело переживал смерть друга и соавтора: «В комнате тихо и пусто, и надо писать. И в первый раз после привычного слова «мы» я пишу пустое и холодное слово «я».
Если первый роман писателей, принёсший им мировую известность, появился после путешествия по Крыму и Кавказу, то «последней главой жизни Петрова была героическая оборона Севастополя» (так написал в прощальной статье Илья Эренбург). И последними написанными словами Евгения Петрова стали строки об осаждённом Севастополе – смерть настигла его, когда писатель возвращался из Крыма. Во время Великой Отечественной войны Петров, как и большинство его коллег, стал военным корреспондентом. Он писал для «Правды» и «Красной звезды», был военкором Информбюро, выезжал на горячие участки фронта. А в 1942-м добился разрешения (ему долго отказывали из-за опасности такой поездки) на журналистскую командировку в осаждённый Севастополь. Из этого города они вместе с Ильфом в 1934-м отправлялись в заграничное путешествие, и Петров помнил Севастополь мирным, цветущим «с его акациями и каштанами, чистенькими тенистыми улицами, парками, небольшими светлыми домами и железными балкончиками, которые каждую весну красили голубой или зелёной краской».
Совсем другим увидел писатель Севастополь в 1942-м. «Город держится наперекор всему – теории, опыту, наперекор бешеному напору немцев, бросивших сюда около тысячи самолётов, около десяти лучших своих дивизий и даже сверхтяжёлую 615-миллиметровую артиллерию, какая никогда ещё не применялась. Когда моряков-черноморцев спрашивают, может ли удержаться Севастополь, они хмуро отвечают: – Ничего, держимся. Они не говорят: «Пока держимся». И они не говорят: «Мы удержимся». Здесь слов на ветер не кидают и не любят испытывать судьбу. Это моряки, которые во время предельно сильного шторма на море никогда не говорят о том, погибнут они или спасутся. Они просто отстаивают корабль всей силой своего умения и мужества», – писал Петров в очерке «Севастополь держится». Это эссе писатель передал из Севастополя в «Красную звезду». И оно стало его последним опубликованным произведением.
Последний полёт
Когда хоронили Илью Ильфа, Петров спокойно, но уверенно сказал: «Это и мои похороны». Эти слова в некотором роде оказались пророческими: Петрову в момент гибели было 39 лет – он прожил ровно столько же, сколько Ильф. И это не единственное странное совпадение. Вспоминая о своём брате, Валентин Катаев в книге «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» писал: «Смерть ходила за ним по пятам. Он наглотался в гимназической лаборатории сероводорода, и его насилу откачали на свежем воздухе, на газоне в гимназическом садике, под голубой ёлкой. В Милане возле знаменитого собора его сбил велосипедист, и он чуть не попал под машину. Во время финской войны снаряд попал в угол дома, где он ночевал. Под Москвой он попал под миномётный огонь немцев. Тогда же, на Волоколамском шоссе, ему прищемило пальцы дверью фронтовой «эмки», выкрашенной белой защитной краской зимнего камуфляжа: на них налетела немецкая авиация, и надо было бежать из машины в кювет». 2 июля 1942 года смерть догнала Евгения Петрова, когда на самолете «Дуглас» он летел из осаждённого Севастополя в Москву. По одной из версий, борт был сбит вражеским истребителем, по другой – сам врезался в курган, потому что, опасаясь атаки в прифронтовой зоне, летел очень низко над землёй. Это произошло в Ростовской области, в районе села Маньково. Погибли пилот и штурман самолёта. И один из 12 пассажиров – Евгений Петров. У выживших были множественные травмы, у Петрова – лишь одна, но несовместимая с жизнью: пролом височной кости.
«Я уже привык верить в чудеса»
Со смертью Петрова связана ещё одна странная история. Не все верят в её подлинность, многие считают мистификацией, но всё же. У писателя было необычное хобби: он отправлял в разные страны мира письма с выдуманными адресами и адресатами. Эти конверты потом возвращались к нему с кучей штемпелей и пометкой «адресат не найден» – собственно, их он и коллекционировал. В 1939 году Петров отправил такое же письмо в Новую Зеландию, но на этот раз адресат нашёлся. Выдуманный писателем человек писал Петрову, как хорошему знакомому, вспоминая, как тот гостил у них с женой в Новой Зеландии и подарил их дочке игрушечного мишку. Поражённый невероятным совпадением, Евгений Петров отправил загадочному знакомому ещё одно письмо. Ответную корреспонденцию принесли в московскую квартиру писателя, когда он уже погиб. В письме были такие строки: «Помнишь, Евгений, я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолёте, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее – летай по возможности меньше». Когда Петров погиб, в его полевой сумке остался черновик начатого репортажа о Севастополе. Последние строки статьи были такими: «Возможно, что город всё-таки удержится. Я уже привык верить в чудеса». И ещё один момент. Возможно, история загадочной переписки всего лишь красивая легенда. Но в книге «Из воспоминаний об Ильфе» Евгений Петров писал: «Я не помню, кто из нас произнёс эту фразу: – Хорошо, если бы мы когда-нибудь погибли вместе, во время какой-нибудь авиационной или автомобильной катастрофы. Тогда ни одному из нас не пришлось бы присутствовать на собственных похоронах». Евгений Петров погиб в авиационной катастрофе один, но с его смертью завершилась, теперь уже окончательно, жизнь беспрецедентного писательского тандема – двуединого гения. Остались только бессмертные романы.
Оригинальный материал: «Крымский журнал»
