Текст: Иван Пожидаев
Место в пантеоне русских классиков
- «– Что Вы читали на этой неделе, пока мы не виделись? – спросил он теперь. – Говорите, прошу Вас.
- – Я читала Писемского.
- – Что именно?
- – «Тысяча душ», – ответила Котик. – А как смешно звали Писемского: Алексей Феофилактыч».
Это отрывок из рассказа Чехова «Ионыч». Читательский выбор Котика пал именно на данный роман отнюдь не случайно. Наивная история об индивидуальном противостоянии «благородного рыцаря» такому «неблагородному» миру не могла не тронуть струны души девушки XIX века. К тому же выросшей в эдаком домашнем аквариуме. Ну и, ко всему прочему, стыдно было на излете позапрошлого столетия не прочитать хоть что-нибудь у Писемского. В «Тысяче душ» – главном произведении автора – поднимается проблема противоборства искренности и ханжества, чести и бесчестия, липкого конформизма и звенящей прямоты. Понятное дело, «добро» оказывается в численном и ресурсном меньшинстве, а посему – не в состоянии выдюжить супротив «зла». Главный герой, потрепанный и побитый жизнью, вынужден был оставить службу, «как подстреленный орел». История вроде бы банальна до зубовной оскомины. Но Писемский преподносит некоторые ходы и повороты весьма неожиданно. Поначалу, например, вовсе непонятно, кто есть романтический герой.
В числе поклонников и постоянных читателей Писемского значился сам Лев Николаевич Толстой. Который, кстати, в 1870-х годах даже уступал по части славы и профессионального признания предмету своих восторгов. Несмотря на уже имевшуюся в активе «Войну и мир». В письме от 3 марта 1872 года Толстой признается Писемскому, что с большим увлечением читает главы его новоиспеченного романа. «Прекрасно», «восторг» – такими эпитетами характеризует Толстой успехи Писемского. Переменчивым оказалось мнение Федора Михайловича Достоевского. В 1858 году Достоевский обозвал роман Писемского «Мещане» – «золотой посредственностью». Зато уже в 1873 году вовсю восхищался ораторским мастерством и литературными дарованиями Писемского, особенно в деле рельефного подчеркивания характеров героев. Александр Николаевич Островский восторгался оригинальностью действующих лиц в повести Писемского «Тюфяк» – при, на первый взгляд, примитивном сюжете. Комплиментарно, если не сказать с пиететом, отзывался о творчестве автора Николай Семенович Лесков. И все же – забвение. Почему?..
Подача за гранью фола
Алексей Феофилактович родился 23 марта 1821 года в Чухломском уезде Костромской губернии. От столицы империи далече: без малого тысяча километров. До бурного развития региона оставалось еще примерно 40-50 лет. А в 1820-х годах тамошние территории слыли непроглядной и непролазной глухоманью. Семья будущего классика не пользовалась большим уважением и исключительным статусом в аристократической среде. Более того, она была откровенно бедной, практически на грани нищеты. Несмотря на то, что предок писателя – Федор Андреевич Писемский – служил эмиссаром самому Ивану Грозному. Да и сам мастер пера не умел как следует втираться, пробиваться и нравиться. Некогда утраченные высоты, по сути дела, обрекли Алексея Феофилактовича на нотки уязвленности, трагичности и отчаяния в его творчестве. Пусть даже под соусом лиризма и горькой иронии. Главные герои произведений Писемского – практически в полном составе романтики и вынужденные одиночки, не нашедшие взаимопонимания с жестоким миром. Вывести разлитый по бумаге пессимизм на уровень всенародной любви фантастически трудно. По общему правилу, люди не любят нытиков: им чего-нибудь повеселее да пободрее подавай. У Ибсена, Шоу и Чехова – уныние сработало и «выстрелило». А у Писемского – увы, нет.
Долгие годы Алексей Феофилактович трудился на самых низких должностях в костромских госучреждениях – и, видимо, поначалу даже не помышлял о писательской славе. Лишь в 1848 году, в возрасте 27 лет, ему удалось продвинуть в печать первые рассказы, не вызвавшие ни малейшего интереса. А спустя еще пару лет в журнале «Москвитянин» была опубликована его повесть «Тюфяк», стремительной ракетой вынесшая литератора на творческий Олимп. Центральный персонаж произведения – 21-летний, добрый, но доверчивый и бесхребетный Паша – становится жертвой интриг, обманов и супружеской измены. Перенеся тяжелые тумаки судьбы, Паша не то что не переменился, а даже и ожесточиться толком не сумел. Финал повести трагичен. «Зло» торжествует, потому что ловко адаптируется, а «добро» – повержено, потому что ни к чему не приспособлено, кроме как к любви и верности. Последующие работы Писемского прочно закрепили за ним статус пессимистического писателя. В отличие от коллеги по перу – Всеволода Владимировича Крестовского, – который тоже не прочь был время от времени раздуть горн упадничества, Писемский никогда не прибегал к остросюжетности. Проще говоря, ему оказалось по определению нечем «зацепить».
Аскетизм, остракизм или епитимья?..
Громкая слава Алексея Феофилактовича продлилась менее 20 лет – и осела так же быстро, как вспыхнула. За это время его работы выходили крупнейшими по тем временам тиражами и были переведены на некоторые европейские языки, включая английский, французский и немецкий. Имя костромского самородка в аналитических статьях ставилось вровень с именами Тургенева и Гончарова. В 1861 году знаменитый критик Дмитрий Иванович Писарев похвалил отмирающее, с его точки зрения, поколение литераторов за искренность – и особенно искренним почел как раз Писемского. Впрочем, проскальзывавшие в прессе панегирики, увы, не сумели удержать демиурга на поверхности отечественной культурной жизни. Начиная с середины 1860-х годов интерес к недавним бестселлерам таял, словно ледышка в 40-градусную жару. Писемский продолжал писать, публиковаться, произносить высокопарные речи. Однако желаемого отклика не получал. «Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет», – кто тогда мог предвидеть насколько пророческими окажутся слова из рассказа «Плотничья артель»!.. Вскоре писатель вовсе остался без средств к существованию – и вынужден был снова поступить на службу. На сей раз – в московское губернское правление. Умер Писемский 2 февраля 1881 года – и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. В диссиденты его не посвящали – ни при жизни, ни по смерти. Никто не подвергал его гонениям, не травил пасквилями, не резал цензурой – и уж тем паче не ликвидировал физически. Просто так вышло…
Литературовед Лидия Михайловна Лотман полагала основополагающей причиной итогового провала талантливого автора пренебрежение профессиями живописуемых им персонажей. Раз за разом акцент делался на воинствующем одиночестве борцов за справедливость. Они, влипая в заведомо проигрышные для себя коллизии, – тем не менее упорно продолжают «оставаться собой». Усугубляют и без того безрадостное свое положение. Отгораживаются от мира глухой стеной отторжения, которую сами же, своими же руками и выстраивают, желая «как лучше». Между тем, лучше было бы проанализировать, чем конкретно занимаются герои собственных произведений. А уж исходя из достигнутого понимания – должным образом выписать характеры и простроить коллизии. Интерес к разного рода профессиям был типичным явлением для XIX века. Данным обстоятельством умело пользовались все маститые отечественные авторы, начиная с Пушкина и Гоголя. Писемский же посчитал правильным пренебречь подобным «пустячком» и заняться выведением «сферического коня в вакууме». Перво-наперво читатели оценили природное дарование автора. Но чем дальше, тем больше усматривали в написанном фальшь и следование многократно обкатанным шаблонам. Перестали понимать, принялись дистанцироваться. Вероятно, подача вкупе с искусственностью – и погубили многообещающее светило едва ли не на старте. Что ж. С мнением Лотман трудно не согласиться. Как, впрочем, трудно настаивать на каких бы то ни было рецептах стопроцентного и тем более многовекового успеха.
Герои и сюжеты Писемского, хоть временами кажутся наивными и чужеродными, – почерпнуты все же из народной гущи. Вряд ли, конечно, истовый правдоруб окажется на абсолютно не соответствующей его характеру должности. Вряд ли «тюфяка» так вот запросто отдадут на растерзание мерзавцам и проходимцам, зная, какие материальные богатства у него за душой. Все это и многое-многое другое – действительно вряд ли. Но ведь речь-то и не идет о документалистике. Провинциальный по своему происхождению классик писал о том, что видел, слышал и чувствовал сам. Что тревожило персонально его. И что, как ему, вероятно, казалось было всеобщим бичом. А что не удалось войти в резонанс с конъюнктурой – ну так кто ж от подобного застрахован?.. Невзирая на длительное замалчивание, произведения Писемского с ворохом поднимаемых в них проблем – по-прежнему важны и злободневны. Быть может, именно сейчас и пришла пора вовсю актуализировать его творчество.
