Текст: Андрей Цунский
«Асыка-Валахтантарарахтарандаруфа-Асыка-Первый-Обезьян-Великий»
«…горбатый гном, закутанный в женский платок или кацавейку, с тихим внятным голосом и острым умным взглядом».
«- А скажите, - Оводов обернулся ко мне, глаза его нехорошо смеялись. - Ремизов! Вам не родственник Ремизов у Горького?
Я не сразу сообразил: "у Горького?" - но почувствовал ревнивую неприязнь.
- Нет, не родственник, - ответил я растерянно, как пойманный.
- У Горького дважды, - продолжал Оводов, - в "Вареньке Олесовой" Сашка Ремизов конокрад, а в "Фоме Гордееве" золотопромышленник...
- А по-моему, Ремизов повар, - сказал Щеколдин, - не то в "Троих", не то в "Исповеди"...»
«Так. Не хватит ли эпиграфов, пора бы вам, любезный, что-то и написать, нужно уже! Будь у меня в эти минуты власть, заставил бы всех естествознанием заниматься, ну хоть бабочек по заборам собирай или червяков сортируй. Скучища невероятная!»
Писательскую виртуозность и изыски Алексея Ремизова прекрасно изобразил Гайто Газданов.
Что, опять эпиграф?
«Нельзя было себе представить Ремизова, который написал бы, скажем: «Иван Петрович вышел из дому и направился к Акулине Васильевне, которая его пригласила на ужин». Ремизов написал бы примерно так:
«А там, глядишь, сумерки, вроде как сверху небо темнеет, а Ивану Петровичу и горя мало; улица за улицей, на углу мордастая прачка, — ничего, пронесло, — и вдруг — подворотня и Церковь будто недалеко. Ивану Петровичу сперва и невдомек, только потом спохватился: у Акулины Васильевны-то нынче на столе чего только может быть и нету. И вспомнил Иван Петрович — зван-то он ведь был, да еще и особенно — приглашаю вас — уж она и скажет — приглашаю. Ничего не поделаешь, как ни крути, а не отступиться».
А ведь и не опишешь точнее.
- Хе-хе.
- Что хехе? Кто хехе?
- Ничего. Хе-хе.
И верно ведь, оглянуться не успели ни Петербург, ни Париж – ан фить-фить-пфуй! - век-то почти убежал, всех их, тогдашних, за собой хвостом подметя. А нам что? Раньше встань да поди: библиотека - одно название, нет ничего внутри, пустота да «Крокодил»-журнал вилами целит в бок да за пятки примятым зубом газетным кусает. А теперь к столу присядь, тело креслицем обоснуй – тут и сердце удовольствие ровненько так отсчитывает, без скачков, без буйных приплясов: «Интернет открой! А там вон тебе и Ремизов, и Газданов, И Газданов о Ремизове, и Ремизов о Газданове! А сам не ходи никуда! Теперь и при пенатах дремучих не заскучаешь!» И не говорите после, что ваш это курсив!
Что происходит? Это откуда такой абзац?
Кстати, и о самом Ремизове наилучший рассказ – у того же Газданова.
«Если перевести то, что он пишет, на обыкновенный русский язык, сказал о нем один из его современников, то от его книг почти ничего не останется. Но особенность Ремизова именно в том и заключалась, что его творчество было непереводимо. Оно было таким же странным и таким же неправдоподобным, как все остальное в его жизни, и в простом, нормальном мире ему не было места, он органически туда не входил. Это создало невольное отчуждение и непонятность — в которых он прожил свою долгую жизнь и с которыми он ушел из нее».
Итак, мы забили два гвоздя, пора натянуть между ними нитку. Когда писать о ком другом, то первый гвоздик - год рождения, второй – наоборот. Но с Ремизовым так не справиться. То высунется из угла его маленькая ручка и цифру подотрет, то по руке ударит и пробел лишний поставит и выйдет что-нибудь несусветное. А в фамилии его и укол фехтовальный коварный припрятан, и деньги вексельные, и недобор, за которым в преферансе гора растет, сколько не доберешь - столько поставишь, а там и должок по записке стребуют, и птичка малая, воробьишки вроде, песенку издевательскую насвищет, а ты и не понял, ан сам уже ее в голос выводишь или…
Алексей Михайлович! Так это вы безобразничаете? А я-то думаю, что такое…
Ну если вы сами не в силах образ создать, кто ж вам еще поможет?
Ладно, начнем издалека. Алексей Михайлович жил в Париже на улице Буало, в доме номер семь. Знакомые свидетельствуют, что он ужасно не любил выходить из дома. Ну куда тут идти, когда уют. Ан вот ведь оказия – выправить надо вид на жительство, в префектуру идти, где один злыдень на другом да все в глаз тебе тычут письменным пером да в голову печать… - молчите, Алексей Михайлович! Это я о вас пишу, а не вы обо мне! Хватит уже! Шестьдесят четыре года как восьмидесятилетним померли, а все как маленький? Хе-хе! Хватит! Ну прошу вас, не мешайте хоть часок…
Не хотел Ремизов стоять в префектуре в очереди, а то иной раз и по два дни простоишь без хватит, я вам говорю!… которая иногда растягивалась на двое суток. И тогда он придумал отделочный способ сократить свой визит в префектуру до необходимого минимума. Надевал самое старое пальто, какое нашлось бы в доме (а в его доме нашлось бы и уж очень старое) и прямо поверх него повязывал крест-накрест серую шаль своей супруги Серафимы Павловны, галоши, чтобы были велики на пару размеров, малахай какой-то страшненький на голову и этаким каликой являлся в присутствие. Его пропускали без очереди. Но потом его уж начали узнавать. Тогда он придумал новый способ. Приглашал к себе кого-то из новых знакомых и жаловался им на судьбу, говорил, как трудно ему живется, квартира встает в восемьсот франков, а русские люди неприкаянные, никак не успособятся на чужой стороне, вот и они с Серафимой Павловной, уж так стараются, а как тут поймешь, чего даже и надобно от тебя, ведь по-бусурмански ни слова не знаю, а с полицейскими надо говорить по-французски… [Опять вы за свое! Ну смотрите! Терпение мое кончилось! Вот вам раз так!] Вообще Ремизов был та еще сволочь. Знакомый бежал хлопотать… Надо ли говорить, что Ремизов говорил по-французски едва ли хуже, чем по-русски?
Или вот, например. В своей книге «Кукха» Ремизов решил описать всю неимоверную степень воспитанности, интеллигентности и тончайшего вкуса русского православного философа Василия Васильевича Розанова. Он сделал это на примере ненависти Розанова к сквернословию:
«В.В. очень не понравилось.
— Вот серость-то наша русская: наср... и пёр...! Как это все гадко. Только про это. Да еще — ... в рот! И больше ничего».
И продолжил тему в главе «Х. (хобот)». То, что Ремизов остался жив, цел и невредим после публикации книги, можно объяснить исключительно смертью Розанова в 1919 году.
Знакомые с ужасом ждали его новых книг.
«П. Н. Потапов ходил по весне в Зоологический сад для поднимания, как сам он выражался, потенциальной энергии. Странный он человек! И зачем ему это поднимание, когда и без того вечная его и одна жалоба на обуревание мыслей зоологических».
Стоп, а это что?
«В детскую редакцию зашел поэт Семен Ботвинник. Рассказал, как он познакомился с нетребовательной дамой. Досадовал, что не воспользовался противозачаточным средством.
Оставил первомайские стихи. Финал их такой:
"...Адмиралтейская игла
Сегодня, дети, без чехла!..."
Как вы думаете, это — подсознание?
Сергей Донатович?
«И опять на Шпалерной. Только не в том доме, где когда-то «семейно» и шумно (качалка с Бердяевым, финик Андрея Белого) праздновались именины Варвары Димитриевны. У Розанова было что-то такое, как это назвать? Над головой — бурный ли приток мыслей, бурно движущийся? И когда он, подложив ногу под ногу и, суча свободной, говорил, это виделось — чувствовалось, точно текло что-то ото лба выше-выше над волосами, и опять и опять, и он как-то краснел весь».
Ну, к вам-то, Алексей Михайлович, я привык.
«Я решил растрепать одну компанию, что и делаю.
Начну с Валентины Ефимовны. Эта нехозяйственная особа приглашает нас к себе и вместо еды подает к столу какую-то кислятину. Я люблю поесть и знаю толк в еде. Меня кислятиной не проведешь! Я даже в ресторан другой раз захожу и смотрю, какая там еда. И терпеть не могу, когда с этой особенностью моего характера не считаются. Теперь перехожу к Леониду Савельевичу Липав…» Даниил Иванович? Но вы-то здесь откуда?
Нет, не надо! Вы не понимаете, как это опасно! Вот, господа, вы и бросились за ним очертя голову, а между тем это не вы, это он крутит вами, подглядывает, сплетнями про новых литераторов интересуется, вы уж там, а он сам почитай как тут да и вас на время вытащить умеет, только поддайся ему – а уж не отпустит, порка все не вызнает, что ему потребно! Ремизов – он может и с того света приложить! И на том свете тоже!
Если кто-то из гостей уходил раньше других или заходила речь о ком-то отсутствующем, Ремизов немедленно оглашал:
- Бедный Иван Андреевич, глохнет ведь? Да, бедняга, заболел венерической болезнью, захватил там, в Сибири, вот теперь мучается!
Внучатый племянник Николая Семеновича Лескова Иван Шкотт, писавший под псевдонимом «Болдырев» вызывал у Ремизова самые теплые чувства. «А. М. считал его умным и талантливым, ему нравился его упорный характер ‒ «англичанин». Он писал прозу под псевдонимом Болдырев. У Шкотта была очень тяжелая жизнь, он зарабатывал физическим трудом: работал на вокзале на кабестане. Может быть, вследствие удара в голову, он стал глохнуть. Он пришёл в отчаяние и покончил с собою, приняв сильную дозу веронала», - вспоминает писательница Наталья Семеновна Резникова… Алексей Михайлович! Слышите? Ну как так можно?
Ох, можно, и не так еще можно. У себя дома Ремизов был не просто веселой, сказочной не то чтобы нечистью, но и не вполне себе чистым, не ангелом, а так сказать бесененочком, с припрыгом, такой яду в склянице не носит, но вот средство расслабительное в бокал кому, кто речью собирается всех осчастливить – это уж как водится можно и непременно даже, можно устроить и произвести. Да и что там кому одному – на всех хватит!
В берлинском журнале «Дом Искусств» Ремизов пишет: «Памятник погибшим анархистам. Петербургский скульптор-футурист К. Ф. Залит сделал проект памятника товарищам анархистам, погибшим на даче Дурново. Памятник состоит из сплава птичьих костей, протёртых перьев и свинцовых коньячных бутылочных ярлыков (на пробке). Памятник вертится. Он стоит на особой газообразной динамической массе без видимого фундамента. Масштаб - 500 метров приблизительно. Половинная модель показывается в Шарлоттенбурге ежедневно, по пятницам и вторникам».
1 июня 1975 года - французские врачи были уверены, что Виктор Некрасов умрет с часу на час, советовали друзьям Некрасова подготовить жену к неизбежной утрате. Синявский сказал, что знает последний способ спасти: нужно еще при живом Вике - так звали его все друзья - написать некролог. И помогло! Кто же подсказал эту мысль Андрею Донатовичу?
С Николаем Бердяевым была история. В Вологде, в ссылке, он входил в интеллектуальный кружок товарищей по несчастью. Не то, что несчастье в Вологде окозаться – хорошее место, молоко, мороженое, масло опять, озера окрест, рыжики бутылками солют, в лесу медведь и волк, всякий иной зверь мимошедший, а в город приди – так и не скучай, гостиница тебе «Золотой якорь» дверь отворяет, а там – философ Бердяев и за стол позовет, коли у тебя позванивает кое-где.
Николай Александрович умер - Да быть того не может. Наверно, Ремизов сочинил! Ну, а если? Николай Александрович умер!
Вижу темные локоны, вижу глаза –
Черный зарябившийся поток, озаренный
Жгучим блистающим солнцем.
Слышу торопливый, захлебывающийся смех.
…
Сколько народу возьмет он с собой в могилу?
Ведь те, что встретил я, с отчаяния спешили за ядом в аптеку Гальперина.
В 1904 г. Бердяев, вероятно с удовольствием перечитав полный текст собственного некролога, напишет: «Ремизовых перетаскиваю в Петербург, и это будет для нас большое приобретение. Они могут составить часть приятной атмосферы отношений с людьми в противовес неприятной атмосфере Мережковских». Ну что тут сказать – на то и философ, да и человек, прямо скажем – умный, и весьма.
Можно до бесконечности приводить примеры странного поведения Ремизова, его злых шуток, неприятных поступков – и при этом ничего ни о нем, ни о его литературе не понять. Как мне кажется, уместно вспомнить определение «подвижного героя» - того героя, который может с легкостью пересекать порой границу между миром своим и чужим, национальным и над (без)национальным, живым и мертвым. Такой герой и становится двигателем сюжета. Но если таким героем становится автор?
Пожалуй, тогда это значит, что мы читаем Ремизова.
Возьмите любую хорошую русскую книгу двадцатого века. Ох, не раз даже в пределах одной книги услышите вы этот ехидный тенорок! Даже если ее автор не был с Ремизовым знаком, и книг его не читал, и даже о нем не слышал. Такой вот удивительный талант был у человека, который сегодня отмечает где-то день рождения и яростно сплетничает, говорит гадости про друзей и соседей – а может быть, даже именно про вас! И не спрашивайте, откуда он вас знает. И откуда он знает то, что он про вас наговорил.
