Текст: ГодЛитературы.РФ
Один из самых, пожалуй, остроумных отечественных кинокритиков Денис Горелов снова написал книгу, с честью продолжающую традиции двух его предыдущих. "Родина слоников" и "Игра в пустяки", напомним, были не только кинокритикой, но и во многом краеведением — говорившим о зрителе (в данном случае о советском, так как речь в тех двух книгах шла именно о советском прокате) даже больше, чем о кино.
Нынешняя книга с говорящим подзаголовком "Россия в очерках и кинорецензиях" эту оптику сохраняет; сдвиг случился в основном хронологический, и теперь Горелов красочно и едко пишет не только о припылившейся классике, но и о недавних новинках вроде того же "Союза спасения". Впрочем, под обложкой немало эссе и на довольно далекие от кино темы: вроде юбилея книжки про Чиполлино или падения Берлинской стены. А еще есть целый раздел, посвященный экранизациям русской классики, и кем бы мы были, если б не своровали для вас оттуда небольшой фрагмент.
Горелов Денис. Державю: Россия в очерках и кинорецензиях. — М.: ИД «Городец», 2021. — 448 с.
Ай да Прошкин, ай да сукин сын!
«Русский бунт», 2000. Реж. Александр Прошкин
Однажды Пушкин сочинил вестерн и назвал его «Капитанская дочка». Лейтенант федеральной кавалерии Петр Гринев прибывал служить в уединенный форт Белогорск на дальней оконечности фронтира, окруженный с трех сторон недружественными туземными племенами и скотоводческим сбродом Дикого Востока. Конные патрули регулярно подвергались атакам дикарей, но это лишь подстегнуло любовь к новому взводному комендантской дочери Маши, которая, не откладывая в долгий ящик, принялась печь для него рождественское печенье и со смыслом раскачиваться вечерами на качелях во дворе комендантского дома. «Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь», — пытался усовестить ее грубый и ехидный старший лейтенант Швабрин, за что был вызван Гриневым за частокол в прерию рубиться до первой крови. Дебютант был ранен, однако вскорости эту драму затмил объединенный рейд на Белогорск апачей, сиу, навахо и манитоба, в ходе которого гарнизон был истреблен, а пленные скальпированы. Тяжелая рука Великого Вождя Емельяна Пугачева миновала лишь лейтенанта: однажды в прерии Гринев подарил ему, в ту пору одинокому проводнику, теплое серапе, — а с неотплаченным добром у индейцев большие строгости. Швабрин переметнулся на сторону врага и получил имя Коварный Хорек, а после наведения порядка экспедиционным корпусом Михельсона оклеветал верного присяге лейтенанта. Лишь заступничество Маши перед Ее Величеством президентшей спасло героя. «Береги честь смолоду», — говорил он в финале, стоя в стременах правофланговым развернутого строя кавалерийской бригады, — под звуки горна и плеск национального знамени.
«Можем ведь, если захотим», — довольно сказал Александр Сергеевич, оставил рукопись подышать, а сам побежал в клуб — блистать ив карты дуться. Проказник-ветер взбаламутил стопку бумаги, долго-долго носил ее по воздуху и, наконец, принес пушкинские каракули с кляксами режиссеру Александу Прошкину. За то время, что заветные листки летели из Петербурга в Москву, произошла масса событий — в частности, выход книжки П. Вайля и А. Гениса «Родная речь», в которой авторы блестяще объяснили упадок русской жанровой литературы и кино. «Герой нашего времени», писали они, стал бы роскошным боевиком в духе Дюма, стремя красотами — горянкой, дворянкой и простолюдинкой-рыбачкой, с дуэлью, захватом пьяного стрелка, поножовщиной с контрабандистами и стычками на границе, — но все заслонили трагические раздумья о судьбах Родины и лишних людей.
Прошкин поступил так, как водится на Руси: стал горячо беспокоиться за судьбы Отечества, переименовал рукопись в «Русский бунт», нагрузил ее братоубийственной войной в стиле Бородинской панорамы, а добрую матушку-императрицу сделал похотливой сумасбродкой, что, конечно, соответствовало исторической правде, но ни на грош — жанровому канону. Пугачев за прошедшие годы из бунтовщика и вора превратился в былинного богатыря, а после опять в самозванца и врага престола, — что сделало его сложной и противоречивой личностью под стать Печорину. Отношения великих исторических лиц, служившие Пушкину фоном для нравоучительной лав-стори с саблями и скачками, вышли на первый план: даже в рекламном буклете портреты Пугача, воплощающего идею Бунта, и Швабрина (в свою очередь — идею Предательства) стоят прежде бесцветных главных героев Маши и Пети, — на роль которых Прошкин к тому же взял поляков Каролину Грушку и Матеуша Даменцкого, играющих в какие-то свои польские па и приседания на фоне русской бессмысленности и беспощадности. Роскошная, как водится в суперколоссах, работа оператора Сергея Юриздицкого и художника по костюмам Натальи Полях не избавляет от вопроса, к чему все это и почему объективно запутанная в нравственном отношении история пугачевщины нынче должна быть для нас уроком большим, нежели истовая верность присяге 17-летнего подростка и любовь к нему маленькой девочки, о которых и написал свою «Дочку» сочинитель Александр Пушкин. И зачем сегодня, в эпоху нестандартизованного (в отличие от пушкинского века) отношения к фигурантам далекого прошлого, браться за это дидактическое произведение?
А затем, что до очередного дня рождения Александра Сергеевича осталось 354 дня.
Сказка о Пете, толстом ребенке, и Андрюше, который тонкий
«Война и мир», 2016. Реж. Том Харпер
Пьеру в зачине романа 19 лет. Близорукий телок на веревочке.
Двадцатишестилетним вступает в игру князь Андрей, чьи планы реформ — обычное прожектерство неофита. Кто ж в молодости не обустраивал Россию.
Наташе и вовсе 13.
Прочие легко и без натуги отзываются на Бориньку, Машу, Николку. Их бравада, повесничанье, амбиция поперед амуниции, обиженная дрожь губ и нетерпеливое ерзанье в седле — от очень и очень малых лет, а не от наивности, граничащей у взрослых исполнителей с идиотизмом. Ибо всех их полвека играют степенные состоявшиеся дамы и господа весьма весомых годов. Бондарчуку в роли Пьера 45, Генри Фонде 51, и потерянность юноши во взрослой интриге выходит у них ненатурально. Андрей у почти сорокалетних Тихонова и Феррера слегка засиделся в адъютантах. «Поцелуйте куклу», просят половозрелые тети в травестишных панталончиках.
Том Харпер же увидел в романе то, что полстолетия игнорировали наши и забугорные постановщик — хронику взросления отпрысков лучших дворянских фамилий. Его артисты — мальчишки-девчонки времен первого дыхания Пол Дано (Пьер), Джеймс Нортон (Андрей), Джек Лауден (Николай), Лили Джеймс (Наташа). Завтра грянет труба, и все их стыдные эскапады, спешные женитьбы, напрасные слова станут лишь прологом жизни и судьбы в годину национальных испытаний.
Вдвойне существенно, что княжна Марья списана автором с родной маменьки Марии Волконской, а Николай Ростов — с собственного отца графа Толстого. А стало быть, великая эпоха дана не глазами постороннего, а через восприятие его вымышленных дядьев — ибо Андрей мамин брат, а Пьер ближе к финалу женится на отцовской сестре Наташе. Что неизбежно прокатывает весь каток национальной истории непосредственно по Ясной Поляне и ближним вотчинам, а всех действующих лиц превращает в разной степени родню и свойственников.
Бескрайнюю даль свободного романа Харпер прессует в блоки параллельно происходящих событий — искусно рифмуя становление центральных характеров с положением России на фронтах наполеоновских войн. Первая серия — аккордное возвышение: Пьер наследует титул, Андрей взят в Ставку, Николай в полк, а Россия ввязывается в безоглядную свару с первой республиканской армией планеты. Серия два — стыдное тщеславие: Пьер упивается браком, Андрей алчет славы, армия наступает с неудобных позиций, все разгромлены. Третья — унижение: нелепая дуэль, позорный мир, скандальный проигрыш диких сумм. Четвёртая — соблазн: затишье перед бурей, расстройство желанных браков Николая с Соней и Андрея с Наташей, общий отъезд в деревню — Пьера за совершенствованием, Андрея за благоустройством, Николая от нужды.
И в тот чудный миг, что мальчики заматерели, научились считать ресурс, выбирать позицию, сражаться не в чистом поле ради славы, а резать врага на коммуникациях, а девочки напитались достоинством, верой и непреклонностью, — «двенадцатого в ночь форсировали Неман нежданно бонапартовы войска», а Харпер, безупречный в воплощении мысли семейной, пробил дно мыслию народной. Толстой рисовал битвы беспорядочным месивом сабель-ядер-киверов, дабы показать, что триумф свершен не полководческим талантом, а Божьим промыслом и совокупной волей оскорбленного народа. У Харпера беспорядок и вакханалия даны ради беспорядка и вакханалии. Отказ полка от водки и облачение в белое в канун битвы — исключены, опустевшая, брошенная и вымершая Москва, помянутая у Толстого пятижды, — не показана, бузящие крестьяне смеют гавкать, что под французом будет лучше, потому что он даст землю и волю (что?!). Андрей при смерти возлюбляет французского врага — за вычетом его же прежних слов, что в этой войне следует пленных не брать, потому что враг пришел разорить твой дом и убить родню. Очевидно, верхушке BBC духовный рост героев видится в христианском смирении — тогда как князь протягивает руку Анатолю, а Пьер Долохову не ради гандизма-пацифизма, а как братьям в смертельной драке с Антихристом. Забыть распри и рвать гадину — вот наш ответ нашествию, признать который англичанам не дано, потому что придется славой делиться: отчего б и не разбить злодея при Ватерлоо, когда он потерял в России полмиллиона штыков?
И все равно первые две книги экранизированы столь безупречно, что зачеркивать постановку было бы несправедливым. Но именно блестящее начало подводит к главной и невозможной для чужака толстовской мысли: все молодецкое бахвальство, пошлые браки, дурацкие дуэли, карты, медведи, адъютантство, нелепицы и несуразицы ведут личность к твердости и последнему знанию: а вот теперь, ребята, вы нас никак не поломаете.
Чтоб иноземец признал за русскими такое?
Да ни в жизнь.
Особенно если начал снимать в мирном 2013-м, а заканчивал два года спустя.
