Текст: Антон Осанов
Иван Шипнигов, «Стрим»
М.: Livebook, 2021. – 480 с.
Аннотация романа с ходу обещает поразить «необычным, ошеломляющим языком», но, если учесть, что «Стрим» Ивана Шипнигова – это утомительный вербатим от социальных низов, читателя стоит сразу же охолонить — постой, придержи страницу, здесь тебя попытаются впечатлить псевдонародным словцом.
Это читкий, приставучий, по-бытовому затягивающий текст, который хочется пробежать не из-за сюжетных достоинств или ловкой стилистики, а в силу его сериальности, узнаваемости, ироничности. Как случайно нащёлкал по телику какую-нибудь ерунду — достаточно нескольких минут бездействия, и всё, ты в ловушке, хочется узнать, чем кончилось. Так что, если первые абзацы «Стрима» сразу же оттолкнут, не беда — нужно одолеть всего пару главок, и текст обязательно не дочитается даже… а досмотрится, в лёгком, но принудительно-охранном порядке.
Тем не менее, лёгкость восприятия достигнута облегчением несущих конструкций романа: он покоится на шаблонах и плоскостях. Персонажи «Стрима» исполнены типических черт, что для комедии вполне допустимо, но на этих самых чертах текст пытается совершить исход во что-то большее — в срез российского общества, в образ будущего, в социальное примирение, в «энциклопедию современной московской жизни». Но это не работает, потому что все персонажи очинены одним надоевшим приёмом, который заостряет каждое их слово и действие.
Так, в тексте есть филолог Настя, следовательно, её речь будет подсвечена литературными образами и примерами. Парень Лёша – мисочник и крохобор, следовательно, он будет перечислять цены и любить копейку. Продавщица Наташа –недалекая девушка, следовательно, она будет окультуриваться в подписке «Цитаты великих женщин». Три интеллектуальные девушки (Настя, Вика и Катя) обязательно сойдутся с простецами (Лёша, Паша и Витя), чтобы на контрасте что-то там просмеять. Вдобавок это заполировано псевдонизушным языком, где собраны все припомненные ошибки вроде «будующего», «вообщем» и «мериешь». Всё вышло так быстро и густо, что только радуешься отсутствию каких-либо потуг — был выбран самый простой, самый понятный, самый исхоженный путь, по которому, ни разу не свернув, гордо пройдут до финала.
Лучше бы «Стрим» воспринимался как издёвка. Над персонажами, над их прообразами, над нашей действительностью. Это хотя бы можно было понять! Но ведь автор не издевается. Он любит своих героев, ведёт их к лучшему, преображает резким щелчком — это нельзя счесть насмешкой или презрением. В другом дело: роман лукаво написан. Он не умеет стилизовать, объёма добивается ватой, выбирает из сложных подражательных стратегий самую легкодоступную — сниженный регистр, хаотичную пунктуацию и каламбуры уровня «ухожор» и «понибратство». Всё-таки коверканье окончаний и игнорирование пунктуации не есть придонная речь, а всего лишь жульничество и шулерство, когда московскими напёрсточниками на вокзале вновь разыгрывается народ.
К примеру, все неграмотные персонажи «Стрима» нещадно разрывают слова: «по любить», «нище брод», «на кануне», «высоко мерная». На каждую строчку по при меру. Такое ощущение, что, если бы герои продолжали усердствовать, они написали бы «поли клиника», «тер мометр» или вот «поми дор». Очень жаль, кстати, что «помидор» в тексте пишется слитно. Большая недоработка. В чём здесь вообще ошибка? В том, что написать «пред дверии» гораздо сложнее, умнее и необычнее, чем выдать ожидаемое от неуча «предверие» или «придверье». Это тонкое чувство этимологии, ведь «пред дверие» отнюдь не безграмотно. То есть стримовские монологи выспренны, надуманны, их упрощали под призором толстого словаря, который к тому же исчеркан однообразными речевыми привычками.
Так, скупой Алексей коверкает поговорки так же, как и расчётливая Наташа. Один юмор и одна речевая привычка на двоих: «тамбур уходит в небо», «брюзжать слюной», «опытный калач», «про зомбировать почву»… Ещё Алексей любит мудро объяснять не самые сложные понятия типа ликвидности. Но такой приём работает на абсурдном повторении, на гиперболе, накручивании и переизбытке, как, например, у Гашека с полковником Фридрихом Краусом фон Циллергутом, который постоянно объяснял господам офицерам, что такое окно, мостовая или омлет. Это было смешно, потому что это было предельно, а «Стрим» пытается сохранять чувство реального, поэтому остаётся нелепостью, которой хочется выкрикнуть: «Так не бывает!» Комический эффект вроде как должна производить лексика, но она состряпана так, что заставляет пожать плечами: «тесто! Стерон» — это чрезмерно и не смешно, так пишут только фальшивые дураки.
Кстати, если уж о «Швейке» — вот прекрасный образец народной низовой прозы, без эпатажного беспредела, с чётким пониманием разноязыкой Австро-Венгрии. Ну а если вспомнить Луи-Фердинанда Селина, который ввёл французское арго в мировую литературу, взяв язык клошаров, проституток и солдатни, тут уж вообще ничего не добавить! Кроме одного! Чтоб этот роман продавался по акции!.. В «Пятёрочке»! С вьетнамцами, шпротами и картофаном! Современные писатели сразу заметили появление интернета!.. интернет сделал их манеру письма смешной и бессмысленной… болтливой и нарочитой!..
Текст Шипнигова удачно подобрал форму стримингового сервиса, позволяющего высказываться напрямую, из разных иерархий, дискурсов и культур. Та же история в классическом формате лишилась бы привлекательности, так как осталась бы постным сочетанием полов и квартир. Форма не только скрыла недостатки содержания, но и сделала невозможным ряд претензий. Если сам по себе стрим — это непосредственная передача, вещание того, что есть, то нет ничего глупее, чем заявить, что таких персонажей нет и быть не может, ведь «персонажи» в романе просто выражение определённых поведенческих стратегий. Поэтому важно не «кто» передаёт, а «как» — и с этим у «Стрима» капитальные проблемы, которые уже не так успешно пытается скрыть формат. Он помогает избежать необходимости построения сложной стилизации простоватой речи. Подтвердить это можно легко — когда письмо стилизуется под простака, всегда оставляются нычки. Внимательный взгляд обязательно их выкупит и оценит: ага, здорово, вот здесь со мной играли, но я автора раскусил, он только прикидывался валенком.
Проблема в том, что таких нычек в «Стриме» нет.
Самые удачные моменты в книге те, которые почти не стилизовали — размышления Владимира Георгиевича, например. А на всю остальную стилизацию нашлось только два удачных слова, вправленных в отличные ситуации. Это «домком», которым надо жить, и «морько», на которое надо поехать — превосходно, но опять заметно, что это логика одного приёма. При этом текст хочет показать, что не только умеет отбивать «из под тяжка» точками, но и писать совсем иначе, на высоком этаже башни «Федерация». Слова Владислава Эдуардовича самые искусные в тексте, среди них есть «дремлющие зимние веснушки», но это не рассованные по закуткам нычки, а какое-то даже оправдание, концентрированная защита — не подумайте, могу писать очень красиво. Тогда как «красивое» нужно было незаметно сообщать просторечию.
Вообще подобная сниженность нужна для того, чтобы несовершенным языком озвучить истины, доступные лишь ребёнку, слепцу, безумцу или калеке. Это понял другой финалист, Ислам Ханипаев, который доверил чёткие дагестанские истины ранимому школьнику, но «Стрим» ничего такого не озвучивает, он не идёт дальше глупых всхохотов, что сортировать — это не от слова «сортир».
И вот тут начинает сдавать уже форма, потому что она, очевидно, была выбрана в некоем парафразе с Достоевским, у которого, при желании, каждому персонажу «Стрима» можно найти классический экви валент. Но что толку, если во Владиславе Эдуардовиче просматривается Свидригайлов? Какой прок с того, что монологи героев напоминают хрестоматийное мышление персонажами у Достоевского? Текст ведь почти ничего не озвучивает и не наблюдает! В нём нет стоящих мыслей, важных замечаний и пояснений. В самом деле, зачем все эти параллели с Фёдором Михайловичем, если довольствоваться предлагают такого рода умозаключениями:
Возраст до жития, это когда человек может представлять из себя опасность для себя и окружающих.
Глядя на свою новую подругу, я понимаю глубинный смысл циничных, шовинистических, коннозаводческих терминов «экстерьер» и «круп» применительно к такому типу девушек.
Да и что это за формулировка: завести детей. Многие ведь именно заводят их, как собачек. И потом собачатся с ними, когда дети вырастают и занимаются своими делами, а старики мешают и раздражают.
Это мало, это ущербно, это вообще не то. И тут уж не отбрехаться, что так вот мыслят простецы, нет — разные персонажи выдают на-гора один и тот же набор трюизмов, прописанный внутри Садового кольца. От книги вообще остаётся ощущение, что жизнь есть только в Москве, а все остальные россияне круглосуточно толкутся в «Пятёрочке» и раз в год выходят на улицу поорать на солнце. Кстати, смыслообразующую «Пятёрочку» так и не дотянули до общероссийского символа. Магазин бросили, оставили без метафизики на прилавке, сделали какой-то склизкой, обличительной метафорой, хотя могли высказать из «Пятёрочки» самые нежные, смелые или проникновенные мысли. Вроде того, что по покупателям обычной картошки видно, когда её берёт тот, кто будет готовить сам, и тот, кого попросили купить.
«Стриму» не хватило таких вот бытовых наблюдений, заземлённых в обыкновенное, в самое простое и обжитое. Роман вещал из обыденного, но ему так и не удалось вычленить оттуда что-то важное. Так, сколько раз «Стрим» менял геройскую оптику? Больше десяти. Но эта калибровка лишь однажды смогла навестись на «домок». В остальном роман высматривал скидки по акции. Ну да, в бедных магазинах народ топчется, а в богатых как бы гуляет. Ну да, выражение «завести детей» отдаёт чем-то собачим, но это же уровень походных замечаний, а не того, ради чего можно морочить голову пятьсот простоволосых страниц.
И вот тут «Стрим» полностью соответствует своему названию. Какое-то бессмысленное и бесполезное времяпрепровождение — несколько часов втыкания в книгу-экран, где что-то говорят и чем-то трясут как бы реальные люди, а хочется в домок.
И на морько.
Антон Осанов – литературный обозреватель, редактор-фрилансер, "текст-доктор". Фото: textura.club
