Текст: Кирилл Ямщиков
Дарья Бобылёва. Магазин работает до наступления тьмы. Сезон второй
M.: Букмейт, 2023
Лёгкость импрессионизма, горечь шапито: одной из первых в новейшей русской прозе Дарья Бобылёва заговорила о нежном и ужасном. Заговорила без ухищрений взгляда, спокойно: вот, дорогие друзья, смерть ностальгии, её конечный излёт.
После «Вьюрков» — книги, установившей жанровую норму, инвентаризировавшей крестражи постсоветского animus, — стало ясно, что эту норму Бобылёва не столько выворачивает наизнанку, сколько дезорганизует.
Рассуждать о том, что именно расположилось перед нами — ужасы, мыльная опера или кукольный театр, — в такие минуты становится как-то бессмысленно. Жанровые конвенции отпадают ровно по той причине, что Бобылёва не принимает их всерьёз.
Память обуславливает свободу выбора.
Кто знал, что за «Вьюрками» последует «Неучтённая планета», поклон совершенно другой традиции? Проклятые старые дома, декоративное ненастье детства сменил ретрофутуристичный, выдуманный здесь и сейчас универсум с коробки хлопьев, — чистый, пристойный Космос.
Это и Роберт Шекли, и Люк Скайоукер, и Мэйджор Том, — мармеладная прыть в оковах гермошлема. Атавистичное будущее, до умиления красочный нарратив: никакой преемственности. Можно ли окрестить это weird fiction? Можно ли заявить, что это, справедливости ради, ни на что не похоже?
Интерпретаций — бездна.
Выследить маршрут фантазии становится в таком случае почти невозможно; отказавшись писать Вьюрки-2 — и эксплуатировать, раз за разом прокручивать магнитофонную ленту памятного, наиболее близкого, лампового, — Дарья Бобылёва ушла в предельную стилевую невесомость.
Мы получили гротеск.
«Магазин работает до наступления тьмы» — история той свободы и вкусовой многоплановости, что тянет за собой караваны ассоциаций. Да и ладно с ними, ассоциациями: куда важнее генезис подобной формы, её кристаллическое безумство.
Речь не о том, что Дарья Бобылёва написала аудиосериал, но — о том, близка ли подобная форма русской литературе. Пожалуй, до сих пор мы не знаем явлений сокрушительной новизны и воспринимаем изящную словесность как дуэт читающего и пишущего. Есть бумага, чернила, согбенный человек; где-то ещё есть его поклонник.
Ритуал, магия, таинство: как передать литературу чужими голосами, заставить её звучать? Тут-то и пригождаются радиоспектакли, особенно популярные в советские годы: «Бременские музыканты», «Алиса в Стране чудес», «Восхождение на Фудзияму». Доверительный баритон Высоцкого приоткрывает дверь в пространство крикливой неслаженности, детского — и только детского! — забытья.
Всё это, стоит напомнить, появилось сильно раньше weird fiction и официальных изводов абсурда. Эскапизм, бывший не в почёте у приличного советского гражданина, оказался подспорьем для экспериментов неслыханной дерзости, в сравнении с которыми даже сегодняшние карнавалы могут показаться сиротливо смурными.
История, работающая только на слух — и важная лишь для слуха: попробуй читать, следовать глазами за буквами, как сразу потеряешь нечто важное, самоценное. Звукопись — второе дыхание здешнего повествования.
Важно и то, что приключения Славика в глубине антикварной лавки невозможно понять с ходу. Первый сезон продемонстрировал нам улыбчиво диковинный мир, искрящийся туманом, воплями, превращениями; гиньоль, байки из склепа, сумеречная зона. Вероятно, именно поэтому — чего бояться? что понимать? — многими сериал был встречен с недоумением.
С одной стороны, здесь мы наблюдаем изъян формата — с его обязательной обрывистостью, недогово (читайте продолжение в источнике). С другой стороны, благодаря хрестоматийной переменчивости сериал Бобылёвой и кажется столь плодоносным на выдумки и сюжетные фляки, — иначе говоря, держит в напряжении, не отпускает своей причудливостью.
Только второй сезон позволил этому босховскому делирию собраться в ясную и, что особенно важно, последовательную картину. Перед нами предстала гротескная, сбивчивая, простодушная, но всё же большая Притча, — об антиномиях, дуальности человеческого духа.
«Без соцсетей, поисковиков и пабликов с успокаивающими душу мемами он ощущал ледяную вселенскую тоску, словно его навеки выбросило за пределы жизни и цивилизации и даже ролик про котов никогда впредь не скрасит его экзистенциальное одиночество».
Юмор прояснился и стал естественным элементом нарратива, не пробуждая в читающем раздражения или неловкости (что, стоит заметить, нет-нет да случалось в первом сезоне). Комическое, сопряжённое с натянутым, многажды виденным гротеском, успокаивает, пестует ностальгию:
«Я фейк, думал Славик, машинально ощупывая свое плохо выбритое лицо, я вымышленный персонаж, если семеро старичков или девочка в красном платье съедят меня тут с сахаром-рафинадом, никто не хватится. Или если Матильда все-таки выдавит мне глаза, как постоянно грозится. У бездомных или нелегальных мигрантов хотя бы есть какие-то права, а что насчет несуществующих лиц?»
Радиоспектакль обязан им — радиоспектакль кормится условностью слога. Поэтому, вестимо, молчим и наблюдаем.
Наибольшей удачей остаётся трафаретная, ожидаемая и всё же крайне живая спайка характеров. Мужское/женское. Годар, проснувшийся ящерицей в дорожном кинотеатре. Матильда наследует ярчайшим героиням Бобылёвой, различным ведьмам-травницам, и уходит в ту область письма, где вовсю царствует Маргарита.
Славик, в свою очередь, приобретает целиковые черты протагониста — героя увлекательного и безрассудного приключения. Избранность, самоотречение, вина, которую не унять и не упрятать, — ближе к финалу нас продувает поэзией, которая, если верить Чорану и древним мексиканцам, есть ветер из обители богов.
То, что начиналось камерной стилизацией, обернулось безымянностью и остротой: будто, поймав простуду, смотришь известную сцену из «Битлджуса» с загробной комнатой ожидания. Все эти существа должны быть тебе чужды, но кажутся ближе и милее иных родственников.
Эскапизм снова в цене.
Таков второй сезон аудиосериала Дарьи Бобылёвой — целительный, напоминающий о том, что инаковость не есть клеймо: добрая погоня за молнией, которая, разумеется, не убьёт и не ужалит, а всего лишь сверкнёт хвостом, чтобы пропасть до следующего грома.
