Автор: Евгений Кремчуков
Когда город отстраивался после войны, в начале центральной улицы, по нечётной её стороне, появились два новых дома. Имя архитектора беглая людская память, увы, не сохранила. Строили их военнопленные из лагеря. В городе называли эти дома «венскими».
Каменные двойняшки были похожи на приехавших издалека переселенцев в большом городском общежитии. Приземистые, трёхэтажные, по-нездешнему складные и ладные, с порталами и колоннами у каждого из двух парадных, с просторными открытыми лоджиями по бокам, на которых летние ветра играли с занавесками и бельём, – даже и в старом центре эти дома казались между соседей чужаками не от града сего. Как если бы они пытались говорить на том же, что и все вокруг, каменном языке, но едва уловимый акцент или некие неотчётливые приметы неизменно их выдавали.
Двор на два дома был общим – узким и длинным, с маленькой детской площадкой: песочница, какие-то простенькие качели, горка. По другую сторону двора тянулся во всю его длину дощатый забор с двумя проходами в проулки. За забором всё заросло частным сектором – пожилыми домишками с палисадниками, калитками, осторожно-злыми-собаками, облаками, банным дымком по субботам и кустами сирени. Если идти проулками насквозь – ноги доведут до оврага и мостика, за которым, отсюда нам не видная, стоит двухэтажная школа из бурого кирпича, тогда, после войны, ещё восьмилетка.
Маруся впервые попала в один из «венских» домов полвека спустя, в конце сентября, в пятницу. Их новый классный, Старцев, болевший с понедельника, позвонил завучу и попросил, чтобы ребята собрали тетрадки с домашними сочинениями и кто-нибудь из класса занёс их ему домой. Завуч передала пятому «А» сообщение от Ивана Яковлевича, велела собрать тетради, сказала адрес и вызвала добровольцев. Оказалось, Старик жил в одном из тех двух старых домов. Марусе это было по пути, она переглянулась с Диной, изобразила им двоим понятный жест, и они вместе подняли руки.
Город плыл сквозь прохладный и прозрачный сентябрь подобно старинному кораблю на книжной иллюстрации. Длинный и узкий двор встретил девичью экспедицию роскошью берёз и тополей. Столько золота не видали, должно быть, и все конкистадоры Нового Света. Каменное крыльцо в три ступеньки, колонны по бокам, арочный портал с низкой и тяжёлой дверью. До сих пор – ничего себе! – без кодового замка. Когда пружина захлопнула дверь за спинами, таинственный и гостеприимный полумрак окружил девочек. На первой площадке они по номеру нашли квартиру Старика, потоптались у почтовых ящиков, робея, наконец Дина негромко постучала.
Он открыл сам, встретив их в джинсах и рубашке – тех самых, в которых приходил на уроки. Пригласил войти, уговорил девочек остаться выпить чаю и поведать школьные новости – и только после их не слишком уверенного согласия забрал у Маруси стопку тетрадей. Потом они втроём чаёвничали в маленькой гостиной поглощая смородиновое варенье из вазочек (дед никак не угомонится, возраст ему не возраст, всё хлопочет на своей даче), и этот столетний, казалось им, дед Ивана Яковлевича изредка тихой тенью проплывал за их спинами, то и дело поправляя что-нибудь из предметов, а сам Старик непринуждённо болтал, расспрашивал о школьном житье-бытье, рассказывал в обмен о своей жизни, иногда ещё закашливаясь и запивая кашель маленьким глотком чая. Вырос он здесь, в этом доме и в этом дворе, в детстве на чердаке они с товарищами оборудовали даже, было дело, секретный штаб, с первого класса ходил он, оказывается, в их школу, и по окончании уехал в Москву, после диплома учительствовал три года в столичном лицее, но нынешним летом вернулся, потому что дед стал уже совсем плох. Затем он отлучился к себе, наверное, принять таблетки, а девочки пока украдкой рассматривали стоящие на комоде фотографии, а по возвращении Ивана Яковлевича – красивые книги из высоченных, до самого потолка, старых книжных шкафов.
Едва ли не час так прошёл, и гостьям настала пора собираться. «Спасибо вам, девочки, – сказал Старик в прихожей. – Я рад, что мы составили знакомство не только школьное». Они, уже не смущаясь, по очереди пожали протянутую им руку. Когда вышли из парадного, уже приметно смеркалось. В некоторых окнах за занавесками горел свет, выплёскиваясь и наружу, масляным теплом растекаясь по асфальту. Дина остановилась у крыльца и стала смотреть на тёмные облака. «Подожди, – сказала она, – пойдём вернёмся». Маруся взглянула на часы. Ей не очень-то хотелось, чтобы родители беспокоились. Однако Дина твёрдо пообещала, что это быстро, только посмотрим, и вообще там же наверняка закрыто, тогда поглядим только и домой. И они вернулись.
Придержав тяжёлую дверь и повернув выключатель у входа, девчонки быстро поднялись в полумраке на второй этаж, на третий, а потом ещё выше – на маленькую площадку, на которой стояли несколько громоздких ящиков, похожих на пиратские сундуки. Дальше была только одна – низкая даже по их росточку – дверь на чердак. Маруся провела ладонью по дверному косяку. «Тут замок, – шепнула подруге с облегчением. – Ладно, давай посидим минуту». Она сняла рюкзачок и села на один из ящиков. Дина прислонилась рядом. Сумрак сразу подобрался ближе и стал примеряться к ним, поджимать невидимые свои объятия, так что дышать приходилось намереннее и сильнее.
Вдруг внизу стукнула дверь, и на всех трёх площадках зажёгся свет. Маруся отпрянула, потому что полоса света снизу легла на стену рядом с их прибежищем. Мельком оглянувшись, она внезапно обнаружила, что позади, из стены над ящиком, на котором они сидели, торчал железный крючок. С крючка свисал маленький ключ на шнурке.
Внизу послышались медленные взрослые шаги. Кто-то, жилец или гость, поднимался, прошёл и первую площадку, и вторую, продолжил идти наверх. Маруся чувствовала, как сердце подпрыгивает всё выше, видела, как Дина сползла по стене и села на корточки в том углу, что остался в тени, зажав рот ладонью. На третьей площадке, прямо под ними, шаги остановились. Звякнули ключи, в два железных оборота щёлкнул замок, человек углубился в дом, и дверь за ним захлопнулась.
Маруся молча сняла ключ с крючка. Показала Дине – как думаешь? Та кивнула, но они всё-таки помедлили ещё немного.
Ключ подошёл. Уверенно провернулся внутри таинственный механизм, и дужка навесного замка чуть отошла вверх. Маруся сняла замок, осторожно потянула на себя железный язычок, а тот предательски скрипнул – взвизгнул! – так резко, что показалось, вот-вот весь потревоженный дом сейчас сбежится, чтобы схватить двух маленьких партизанок!.. но всё осталось тихо. Дина, по-прежнему стоявшая рядом, взялась за ручку и потянула дверь на себя. Не открылось – тогда девочка дёрнула сильнее. Ничего. Дина вполоборота недоуменно взглянула на Марусю, и та плечом толкнула дверь, которая тут же легко распахнулась внутрь.
На чердаке было куда светлее, чем на площадке: шесть слуховых окон, по три на каждую сторону, впускали сюда какие-никакие остатки дневного света с улицы, будто предлагая ему переждать здесь долгую осеннюю ночь. Дина протиснулась первой и уже стояла, заворожённо осматривая невысокое и тихое тайное пространство под крышей, когда Маруся, прихватив оставленный рюкзак, шагнула следом. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она спросила шёпотом: «Посмотрим?» Подруга кивнула. Они, осторожно, почти на цыпочках ступая, разошлись в разные стороны: одна туда, где вдалеке приставная лесенка вела к люку на крышу, другая – к дальнему окну на противоположной стороне.
Внизу под ними сейчас жили: ужин варили, о новостях говорили, книги читали, бельё стирали. Тремя этажами ниже Старик, надев очки и взяв строгую свою учительскую ручку, разбирал разные детские почерки в одинаково разлинованных тетрадках. А сверху была только кровля и за нею вечернее небо. Между небом и миром людей две девочки пробирались каждая в свою сторону, переступая через какие-то трубы, доски, чуть пригибаясь под балками. На границе слуха потрескивало кровельное железо, только его и собственное дыхание слышала Маруся. Она присела у слухового окна и выглянула на улицу – отсюда, с высоты дома, она никогда её прежде не видела. Внизу шли прохожие, проехал черный автомобиль, навстречу ему другой появился из-за поворота, в скверике за дорогой во что-то играли и носились дети, справа по краешку взгляда подпирали небо трубы над корпусами электромеханического завода, и надо всем этим плыли прекрасные, пламенеющие, дымные закатные облака. Так же, наверное, и президент по вечерам смотрит на всю огромную страну нашу из своего высокого кремлёвского окошка, подумалось.
Неподалёку стоял небольшой красный ящик с песком. Маруся положила на него рюкзак и поставила ногу – поправить ослабший шнурок на ботинке. Спохватилась, куда же она ключ с замком дела-то, забрала ли? И вдруг увидела сверху, что за ящиком что-то лежит, выглядывает из мрака самым уголком. Присев, она протянула за ящик руку и нащупала у стены жестяную коробочку, которая... «Там закрыто, замок ещё один, больше и нет ничего. – Вернувшаяся Дина пожала плечами. – А у тебя что?» «И тут ничего, – отдёрнув руку и оборачиваясь, сказала Маруся. – В окошко зато глянь! И правда, как из верховного штаба, вид». И пока подруга, наклонившись, рассматривала сверху улицу, она кончиками пальцев слегка подоткнула жестянку дальше за ящик. «Слушай, а ключ у тебя? – спросила Дина, выпрямляясь. – Закрыть же назад надо будет».
Назавтра уроки опять стояли во вторую смену, но Маруся вышла из дома пораньше, сказавшись, что хочет зайти в библиотеку. Субботним днём в «венском» дворе было пустынно и солнечно. Маруся помялась около колонны, поднялась на крыльцо, повертела головой, зачем-то засунула руки в карманы куртки, ничего интересного там не нашла и достала руки обратно. Еще раз посмотрела по сторонам, не видит ли её кто, и зашла в парадное. Только бы теперь не столкнуться. Быстро, решительно, но стараясь не шуметь, она поднялась на первую площадку, вторую, и дальше, ну вот. Ключ висел на том же самом крючке. Маруся осторожно открыла замок, задержала дыхание, медленно потянула язычок. Сегодня тот, будто признав в девочке вчерашнюю знакомую, даже не скрипнул. В ярком солнечном свете чердак выглядел иначе, куда меньше себя и проще.
Маруся положила ключ в карман куртки, притворила за собой дверь и пошла к дальнему окошку. Взглянула оттуда на удививший её вчера город, потом отвернулась и села на пол, прислонившись спиной к низкому окну. За нею кисти света рисовали на пыльном оконном стекле колдовские узоры. Перед нею пылинки кружились в бесконечном и солнечном своём танце.
Она долго сидела так, не решаясь и ровно дыша. Прикрыла на минуту глаза, представив, а что если всё вокруг неё сейчас исчезло: частички мира в световом луче, улица за пыльным стеклом слухового окна, на котором играют солнечные блики, люди на улице, шумные автомобили, деревья, весь этот город, и высокое небо, и дом под высоким небом со всеми населяющими его людьми, их неизвестными историями и долгим временем, и этот таинственный чердак – потаённый её дворец, и она сама, спящая внутри вековым сном. Что же тогда останется – здесь, там, за этим исчезновением?.. Потом она поднялась, просунула руку между ящиком и стеной – жестяная коробка была на месте. Маруся вытащила эту странную коробочку в клетку с крохотным крючком-защелкой на одной из сторон. Что-то перекатывалось внутри, когда она вертела её, разглядывая. Отодвинув кончиками пальцев защелку, она осторожно приподняла крышку – внутри лежали маленькие шахматные фигуры и фотографическая карточка.
С чёрно-белой карточки, улыбаясь, смотрела куда-то ей за спину молодая и очень красивая женщина в старомодной шляпке, похожая на киноактрису. Ни подписи, ничего больше на карточке не было, один уголок её чуть загнулся. Маруся аккуратно расправила уголок, посмотрела ещё и положила неизвестную красавицу рядом с собой на крышку ящика. Потом высыпала белые и черные фигурки. Раскрыв жестяную коробочку до конца, она увидела, что это миниатюрная раскладная доска, что-то вроде старых дорожных шахмат, которые, видимо, здесь забыли или припрятали. Она взглянула на часы, казавшиеся слишком большими на тонком запястье, до первого урока ещё было время, и аккуратно расставила фигурки в предписанном им порядке. Все были на месте, никто не уклонился от сражения. В который уже раз на своём веку они стояли так в последние, может быть, мгновения напряженно вглядываясь в лица тех, с кем через несколько шагов им предстояло столкнуться. Ещё не качнулись весы судьбы, никто пока не знает, суждено ли ему хищным движением быть вскорости снятым с доски и брошенным в братскую могилу или же – встретить с товарищами торжественную минуту победы. Маруся осторожно взяла белую пешку и передвинула на две клетки вперед.
Пора уже было идти. Даню Жакова, что ли, в другой раз позвать сыграть, подумала она. Взглянула ещё раз на фотокарточку и убрала её в рюкзачок между тетрадками.
В понедельник после уроков Маруся ещё на школьном дворе подотстала от девчонок, спешивших по домам обедать, перешла по мостику овраг и поднялась через солнечный проулок к «венским» домам. Во дворе на детской площадке возились со смешным щенком несколько дошколят под присмотром двух бабушек, что-то обсуждавших на скамеечке. До Маруси им дела не было, и она с уверенным видом прошла в парадку. Наверху всё было по-прежнему: тихо, затхло, по-домашнему привычно. Она пробралась к своему заветному месту у окна. И вдруг, задохнувшись, застыла в шаге от ящика с песком. На забытом шахматном поле она увидела тщательные шеренги оставленных ею позавчера фигурок. Только перед выдвинутой белой пешкой стояла – преграждая ей путь – чёрная.
Такой ужас она испытывала прежде единственный раз в жизни, и ничего жутче не было никогда. Той зимней ночью почти два года назад, она проснулась и через зал, где спала бабушка, тихонько прошла в уборную, а оттуда на кухню – выпить воды. В родительской спальне, где стояла и Серёжкина кроватка, было тихо. Свет в коридоре она не включала, за окном кухни неподалёку горел уличный фонарь, белоснежный декабрьский воздух рассеивал его свет – и воздуха, и света казалось достаточно, чтобы разглядеть чайник и налить в кружку воды. Было прохладно, Маруся хотела скорее вернуться под тёплое одеяло. Но уже в дверном проёме своей комнаты, где-то на границе между явью и сном, она остановилась – вдруг узнав в полумраке, что в её кровати спит маленькая девочка. Она сама. Почувствовала, как спящая посапывает во сне, опознала, не подходя, её затылок и руки, обнимающие подушку. Она спала в своей кровати. Она стояла в дверях комнаты. И не могла пошевелиться. Выключатель был под рукой, но свет нельзя включать. Что будет, если спящая девочка проснётся, повернётся, взглянет на неё? – мелькнула мысль. Маруся поняла, что их сердце просто разорвётся от ужаса в то же мгновение. Она села, прислонившись к дверному косяку, стараясь не дышать даже внутрь, сжаться меньше себя, не шевельнуться. Так и уснула тогда прямо на полу, а потом что – не отец ли отнёс спящую дочку в кровать?.. Он пожурил её утром, что улеглась зимой на голом полу, да ещё и в дверях, но что она могла тогда ему ответить? Никому ни в той, ни в любой будущей жизни, рассказать о таком было невозможно.
И вот теперь здесь, на чердаке, она замерла, как и той ночью, будто прибитая к воздуху, не имея никакой физической возможности пошевелиться. Кто-то, значит, знает, что она ходит сюда. Кто-то, значит, смотрит за ней. А что, если он и сейчас тут, за спиной, в полумраке? Что ему надо от меня, зачем он меня выслеживает? И нельзя ведь даже оглянуться, осмотреться. Однако в самой глубине своего страха Маруся чувствовала какое-то крохотное, пульсирующее и сладкое ядрышко, чувство тайны, необыкновенного, чувство чуда. Она стояла и просто смотрела на миниатюрные оловянные фигурки. Потом шагнула вперед, чуть наклонилась, задержав выдох, протянула руку и передвинула вторую белую пешку вперед, на соседнюю с первой клетку. И замерла в ожидании того, что сейчас должно случиться – плохого, страшного, хорошего, злого, счастливого, любого. Но ничего не происходило. Приглушённо шумела улица далеко внизу, пылинки кружились в солнечных лучах у слуховых окошек, где-то в доме едва слышно играла музыка. Ничего не происходило, Маруся повернулась и не оглядываясь пошла прямо к двери. Вышла, накинула замок, повернула ключ, вытащила, подержала его в ладони и повесила за шнурок на привычное место над ящиками.
Во вторник после второй смены Динка спросила её: «Пойдем, может, на чердак ещё заглянем, помнишь?» «Да что там делать? – Маруся мотнула тугими косичками. – Скучное. Давай лучше завтра пораньше на Таборку сходим». «Ладно, как знаешь. – Дина пожала плечами. – Я домой тогда, что ли». Простившись с подружкой и для верности поплутав чужими дворами, Маруся вернулась к таинственному старому дому и не раздумывая поднялась наверх.
Она и сама не знала, что же ей хотелось там увидеть: чтобы что-то было или чтобы не было ничего. Но когда она взглянула на поле, то обнаружила, что чёрный пехотинец теперь стоит на чёрной же клетке, соседствуя с занятой её фигуркой белой. Путь вперёд для одинокого солдата был свободен, грозно чернели вражеские шеренги вдалеке. Взятая белая пешка лежала рядом на крышке ящика.
Первую партию она проиграла. Проиграла и вторую. Неизвестный противник бился агрессивно, широко и уверенно, ловко ставил ей ловушки, загонял в позиции, где каждый её шаг через пару ходов оборачивался провалом, а сам быстро перебрасывал свои силы по флангам, грамотно и безошибочно маневрировал в центре. Пытаясь осторожничать, Маруся получала один за другим громящие и неотразимые удары, как если бы беспощадный великаний молот вбивал её жалкое сопротивление в землю по самую маковку. А все её собственные самоуверенные или самоубийственные контратаки бессильно разбивались о стену верной защиты, накатывали волнами и волнами же откатывались назад, оставляя безвозвратные потери на крышке пожарного ящика с песком. Все давнишние шахматные уроки отца мало чем могли ей нынче помочь.
В первый раз она положила своего короля на доску хмурым ноябрьским полуднем, а затем побрела в школу, вытаптывая в свежевыпавшем снегу цепочку разочарованных следов. Назавтра доска была развёрнута чёрными к ней. Фигурки, павшие в прошлом сражении и живые, вновь выстроились в четыре стройные шеренги, и королевская пешка противника уже заняла форпост в центре будущей схватки.
Как же ей хотелось обнаружить того, кто двигал фигуры с другой стороны доски! Увидеть лицо, посмотреть, сколько тот думает над следующим ходом, с улыбкой или же равнодушно снимает с доски попавшую в очередную его ловушку ладью. Маруся стала приходить нарочно меняя время, то совсем поздно, насколько позволял домашний распорядок дня, специально засиживаясь до позднего вечера в библиотеке после второй смены и потом сломя голову бесстрашно мчась по темным зимним улицам в тайное место заочных баталий; в новогодние же каникулы, на которые пришлась развязка второй партии, наоборот, сказавшись, бывало, что на каток, и закинув на плечо старенькие коньки, прибегала как можно раньше, сразу после завтрака. Однако никакие её уловки не срабатывали, ни разу не замечала она на чердаке ни малейшего следа постороннего присутствия. С поздней осени, когда стало рано темнеть, ей пришлось носить с собой портативный динамо-фонарик. Маленький круг жужжащего света ненадолго выхватывал из темноты то доску, то балку, но никогда не касался ничего подозрительного.
Лишь однажды под начало зимы в дальнем углу появился штабель досок, кем-то аккуратно сложенных, да рядышком древний обогреватель-рефлектор, который хозяева, должно быть, заменили на новый, но не пожелали или пожалели прежний выбрасывать. Кроме этого случая ничего не менялось, ничто не исчезало и не появлялось на чердаке третьего дома. Всегда висел на своём месте заветный ключ на шнурке, гостеприимно открывалась от легкого толчка низкая дверь, нагретый центральным отоплением воздух по-родственному принимал девочку к себе. Иногда ненадолго садились на карниз с той стороны слухового окошка голуби, ворковали о чём-то по-птичьи, постукивая коготками по железу, и срывались обратно в свою голубиную жизнь.
В один из дней на каникулах в раскрытую дверь чердака за ней шмыгнула большая кошка, трехцветная, счастливая. Маруся и не приметила её поначалу: кошка, наверное, ныкалась на верхней площадке где-нибудь за ящиками, а когда почуяла, что из открытой дверцы пахнуло теплом, – скользнула внутрь вдоль стены. Кошка подошла, когда она сидел на ящике и раздумывала над своим ходом: один был не лучше другого. От неожиданности Маруся вздрогнула и чуть не вскрикнула, когда бестия запрыгнула на ящик и села напротив, близко.
Девочка инстинктивно прикрыла рукой фигуры на доске. Она же всё здесь может перемешать, мелькнула сполошная мысль! Маруся замахала другой рукой – кошка чуть отстранилась, но уходить не хотела. Пришлось невежливо столкнуть её с ящика. Кошка возмущённо мяукнула, но обратно запрыгивать пока не стала. «Иди отсюда, пшла, брысь!» – страшно зашептала Маруся. Бестия обошла её сторонкой и спокойно направилась к сложенным в штабель доскам, ловко запрыгнула на них и устроилась наверху, свернувшись калачом. Что же делать с ней? ведь не оставишь тут, – Маруся переживала больше не за глупую кошку, а за беду, которую та могла натворить с её партией. Ни рюкзака не было с собой, ни бумаги, чтобы срисовать позицию, – ничего, одни бестолковые коньки. Она взяла шапку и, устрашающе ей размахивая, пригнувшись, двинулась к нахалкиному укрытию в дальнем углу.
Сколько она с ней тогда провозилась! Шуметь, греметь было нельзя, кошка попалась глупая и упрямая, дверь надолго тоже открытой не оставишь... И всё же, в конце концов, Марусе удалось-таки выпроводить эту халду с чердака. Сам она протиснулась следом в едва приоткрытую дверцу, бросила злющий взгляд на свою врагиню, которая как ни в чем не бывало сидела невдалеке на площадке и разглядывала взъерошенную, вспотевшую, смешную девчонку. Маруся закрыла замок и, вешая ключ на железный крючок, подумала: не украдет уж, наверное, – высоко.
И только дома, расставляя на всякий случай по памяти фигурки на старой отцовой шахматной доске, найденной в комоде, вспомнила, что ход-то свой она так и не сделала.
Но тогда обошлось, на следующий день позиция не изменилась. Таинственный противник терпеливо ждал её решения.
Третья партия вышла долгой. Маруся сопротивлялась уже уверенней, к тому же она взяла теперь в привычку разбирать дома свои ходы и ответы противника, просчитывать варианты. Ещё пока не всегда ей удавалось предвидеть встречный ход, но, когда получалось и на следующий день она наяву видела, что чёрная фигурка переместилась именно туда, куда и должна была по вчерашним расчётам, – тогда чувствовала она внутри какую-то странную силу. И надежду, что теперь-то её так просто не провести.
В один из вечеров она столкнулась во дворе, у высоченных, почти скрывавших забор сугробов, со Стариком. «Маша, ты что тут делаешь так поздно?» – строго спросил тот. «Здравствуйте, Иван Яковлевич!» – она попыталась выиграть секунду, чтобы выдумать ответ. Учитель покачал головой и неожиданно улыбнулся. «Вообще-то мы днём в школе виделись». «Так теперь уже вечер, – нашлась она, – по правилам можно заново здороваться. Я просто гуляла и теперь вот возвращалась, решила мимо вашего дома пройти, двор здесь у вас красивый». «Гуляла, да... – Старик смотрел на неё и всё так же престранно улыбался. – А уроки кто будет за тебя делать, Пушкин? Или Анатолий Рыбаков? У вас завтра первая смена, ты помнишь?» Классный внимательно смотрел на смущённую девочку и, вот ведь, вдруг пригласил её, раз уж встретились, домой – выпить чаю с тем самым объеденным дедовым вареньем. И отказаться было бы подозрительным, ну и, да, не хотелось отказываться.
О чём они тогда говорили? Кажется, Старик рассказывал о родителях, о деде, которого на днях должны вот положить в больницу и за которого он очень беспокоится. Об их школе, какой она была в его годы. («Сюрприз – ровно такой же! – с усмешкой воскликнул он, – и даже почти все мои учителя ещё у нас в строю».) Расспрашивал Марусю о её семье, о ней самой. Сказал, что завидует ей, потому что всегда очень хотел младшего брата или сестричку. Но увы. («Да чего уж хорошего», – буркнула под нос она.) Хорошо, а если бы у тебя было прямо сейчас три желания, Маша, как в сказке, – что бы ты загадала? Она ему не сказала, отшутилась как-то, а сама подумала. Чтобы все были навсегда живы. Чтобы жизнь была добрая и радостная. И – ну не знаю. Чтобы он был счастлив, что ли, – подумала.
Зима отступала из города, первые проталины появились на полуденном солнышке, когда однажды, поднявшись на чердак, Маруся обнаружила, что расстановка на доске не изменилась. Никакого хода её противник не сделал. Позиция не выглядела сложной или опасной, вряд ли тот мог взять время на размышление, и это казалось странным. Ладно, подожду и я, ты же меня ждал, – решила она в тот раз. Но и на следующее утро, когда Маруся пришла перед школой, фигурки на доске стояли в том же самом порядке, что и вчера. Что и позавчера. Что-то, значит, случилось, только бы ничего плохого. Она не знала, с кем играет, но сокрытый этот противник уже был ей ближе всех подружек – и школьных, и соседских; ближе, пожалуй, и Дины. Маруся думала о нём каждый день вот уже почти полгода. И ещё ей, конечно, очень хотелось выиграть; так хорошо всё начиналось в этой партии, складываясь пока пусть и с небольшим, но перспективным перевесом в её пользу, и она воображала, что теперь-то не даст наголову себя разбить. Белые вполне могли взять реванш в этот раз. А соперник опять, получается, решил её перехитрить и просто отказался продолжать игру?.. Это нечестно, это не дело.
Прошло две недели дней, в которые чёрные не делали хода. Поначалу Маруся недоумевала, потом тревожилась, потом злилась, что обведена вокруг невидимого пальца, а потом уже и думать об этом почти перестала. Хватало ей забот: дома заболели бабушка и Серёжа, который несколько ночей подряд от жара и сам не спал, и другим не давал; в школе Старик взял отпуск за свой счёт по семейным обстоятельствам, а заменявшая его пожилая русичка под конец четверти зачем-то завалила класс контрольными. В субботу после уроков они пошли с Диной вдвоём смотреть на ледоход, и вернулись поздно, так что в третий дом она не заходила. Маруся вспомнила об этом в воскресенье с утра, но как-то лениво и даже безразлично – и так понятно всё. Решила: завтра последний раз гляну – и хватит уже, а то как дурочка какая-то бегаю.
Но в понедельник она обнаружила, что чёрный конь взял белую пешку. Маруся довольно ухмыльнулась, покрутила жертву между пальцев, сунула в карман пальтишка. И решительно двинула вперед ладью.
Это лишь кажется, будто дом всегда один и тот же. Если отложить – теперь вперёд – ещё полвека от дней этой истории или от наших нынешних дней и взглянуть на проходящую мимо старых «венских» домов пожилую Марусю, одну её мы и узнаем. Всё снаружи изменилось, а она внутри нет. Составляющие её буквы в текстовом процессоре на экране ноутбука кажутся пылинками, случайно выхваченными из небытия лучом внимательного взгляда. Они обрастают расширяющимся миром, где слышна улица за пыльным стеклом слухового окна чердака, где незнакомые прохожие на улице, шумные автомобили, деревья, весь тот город, и высокое небо, и дом под высоким небом со всеми населяющими его людьми, и девочка с закрытыми глазами, что смотрит сверху вниз не отрываясь, не отводя глаз от себя самой.
