Текст: Денис Безносов
1. Paul Auster. Baumgartner
Faber & Faber, 2023
Сай Баумгартнер прожил со своей женой Анной Блум сорок счастливых лет. Сейчас ее больше нет, ему 71, он вот-вот закончит свою карьеру в Принстоне, где преподает философию, и отправится на пенсию. Он похож сразу на многих литературных героев, которых можно встретить, например, у Джулиана Барнса или Ричарда Руссо. Сай живет меланхолично-размеренной жизнью — на кампусе, в аудитории, кабинете, библиотеке, — пишет монографию о Кьеркегоре и пока толком не осознает, что теперь остался на свете в абсолютном одиночестве.
Роман начинается с трех бытовых неприятностей — Сай обжигает руку о сковородку, случайно оставленную на столе, потом говорит по телефону с уборщицей своей дочери, чей отец только что отпилил себе пару пальцев бензопилой, наконец, спускаясь в подвал, герой поскальзывается, падает с лестницы и повреждает себе колено. Серия не связанных между собой инцидентов запускает у него внутри процесс рефлексии, даже внезапно осознанной тоски по прошлому, где он был по-настоящему счастлив и спокоен. Скажем, вероломную сковородку, о которую Сай обжегся, они с Анной купили, когда им было по двадцать лет.
Память провоцируется серией бытовых мелочей, и вслед за памятью пульсирует некогда вытесненная боль, осознание, что вместе с женой исчезла существенная часть его собственной жизни. Поврежденное при падении колено превращается в метафору — осознав и прочувствовав утрату, Сай будет снова учиться ходить, фигурально и буквально. Собственно, роман Пола Остера — об этом возобновлении движения, о том, как сдвинуться с места, когда всякое движение опустошено, лишено значимой цели.
То есть Baumgartner — типичный роман старения. Роман о потере контроля сначала над жизнью, потом над телом. О ситуации, когда воспоминания кажутся осязаемей и комфортней нынешней реальности, даже реальней реальности. Но память подвержена аберрациям, зачастую мы помним то, что помним, а вовсе не то, что происходило. Иногда подсознание само корректирует память, не желая мириться с действительностью. Поэтому, заприметив в Нью-Йоркском книжном обозрении любопытную статью, Сай принимается пересказывать ее Анне, невольно забывая, что ее здесь нет.
2. Anne Enright. The Wren, The Wren
Jonathan Cape, 2023
Все несчастные ирландские семьи несчастны по-своему, а Энн Энрайт, как никто, умеет описывать их несчастья. Рассказчиками в ее восьмом романе выступают три члена несчастной ирландской семьи — женщина средних лет по имени Кармел, ее свободолюбивая и алчущая независимости дочь Нэлл и патологически сосредоточенный на своей персоне отец Фил Макдара (среди прочего известный поэт). Кармел предается воспоминаниям о дублинском детстве, обиженной старшей сестре, любимой матери и отце-бабнике, Нэлл пытается выбраться из-под гнета материнской заботы, бунтует и заводит не самые удачные отношения, Фил пишет стихи, наслаждается востребованностью и олицетворяет дисфункцию.
Таким образом, в центре не только своей жизни, но и жизни всей семьи, и вместе с тем всего повествования оказывается Фил Макдара, выдающийся ирландский поэт, несравненный певец местной флоры и фауны, наследник Гейне, восхищенный красотой и мудростью простых рабочих (которых он на самом деле в упор не замечает). Особой популярностью пользуется его стихотворение The Wren, The Wren, посвященное любимой (и брошенной на произвол судьбы) дочери, которая и есть метафорически-хрупкий королек.
Кармел в свою очередь всячески опекает Нэлл, пытаясь стать для нее такой же матерью, какая была у нее, а Нэлл селится на окраине Дублина и ведет блог о путешествиях по местам, где никогда не бывала. Травма несчастной семьи вскоре скажется на ее представлении о счастье и садомазохистских сексуальных предпочтениях («зачастую мне трудно различать секс и прочие формы причинения боли», говорит она). Искусство, олицетворением которого становится Фил, оборачивается обманом и галлюцинацией, родительская любовь — ловушкой, семья — тюрьмой либо камерой психологических пыток.
Энрайт — мастер подобных дисфункциональных ситуаций. Избегая излишней прямоты и (что особенно удивительно) банальностей, она из книги в книгу наглядно демонстрирует вариации семейных несчастий. Но пишет Энрайт весьма отрешенно, подобно оператору-документалисту или интервьюеру фиксируя речь персонажа, но не вмешиваясь и не ставя диагнозов, не провоцируя, а просто слушает, записывает и потом предъявляет читателю. Поэтому эти простые, временами чрезмерно прозрачные тексты так завораживают и даже пугают.
3. Lauren Groff. The Vaster Wilds
Hutchinson Heinemann, 2023
«Девушка уносилась в ночную глубь, а холод, тьма, дикие чащобы, страхи и бремя потерь навеки изменили все, что она о себе когда-то знала. Ничто — это не что-то, ничто — это что-то без прошлого. К тому же без прошлого, — думала девушка, — ничто не может быть свободным».
Девушка бежит по зимнему лесу, преследуемая охотниками и волками, ее руки в крови, ее сердце стучит, как сумасшедшее. Она знает, что ее разыскивает вся округа, она знает, что стоит ей попасться, и ее ждет суровое наказание («потому что за то, что она сделала, в живых ее не оставят»). Она бежит в одичалую неизвестность, чтобы там попытаться выжить, поскольку лучше уж сразиться с неведомой природой, чем с человеческой цивилизацией.
Лорен Грофф со свойственной ей щепетильностью и физиологичностью описывает все, что происходит в лесу с ее героиней — от нервных мыслей до саднящих болей в ее истощенном теле. На пути ее ждет полный комплект характерной для жанра атрибутики: схватки с животными, лодка из подручных средств, зажаренные белки и прочее. То есть The Vaster Wilds — это и The Revenant Иньярриту, и The Road Маккарти, и многие постапокалиптические сериалы, но в декорациях прото-Америки XVII века. (Кстати, некоторые критики сравнивают роман Грофф именно с Кормаком Маккарти.)
Разумеется, речь в книге не только и не столько о сбежавшей преступнице. Главный герой Грофф — пространство, которое станет страной без прошлого, то есть некая враждебная полухтоническая территория, где героиня (и не только она) обречена на прозябание. Она бежит по империи, разрушающейся, даже не успев толком ни во что вырасти. Роман Грофф — притча о человеке посреди пустоты, о столкновении с глубинной жестокостью мира, о неприкаянности женщины-Иова в мире, где никто никому не нужен. Притчеобразности тексту добавляет выбранная стилистика — поэтизация, вкрапления архаичной лексики, синтаксические инверсии, кое-где умеренная патетика, — апеллирующая к библейскости и универсальности.
Ходят слухи, что The Vaster Wilds — первая часть трилогии о саморазрушении империи, не конкретной, а скорее метафорической, обобщающей человеческую цивилизацию. Так или иначе, эта книга — мрачная ода выживанию, почти по-ренессансному восхищенная человеком, как будто способным выдержать что угодно.
4. Mike McCormack. This Plague of Souls
Canongate, 2023
Нилон возвращается домой. Откуда-то. Нилон откуда-то возвращается в опустевший дом к жене и сыну, которых там больше нет. Нилон возвращается откуда-то домой, чтобы, блуждая по дому, обрести привычную форму существования. Он открывает дверь, погружается в безлюдный и как будто омертвелый дом, рассматривает и щупает предметы, стоит ему переступить порог, как у него в кармане звонит телефон, как колокол, который звонит по тебе. Нилон бродит по окрестностям, он видит людей — мужчин, чем-то занятых у дороги, женщину, листающую что-то, кого-то еще. Он чувствует, нет, знает, что что-то происходит или произошло, или вот-вот произойдет.
Прошлое и настоящее приходится собирать по разрозненным крупицам. Скажем, Нилону непривычно самому себе готовить омлет, потому что он давно привык получать готовую еду на подносе, или он прекрасно помнит, как «по утрам сидел на краю ванной и смотрел, как намокает ткань, а вода окрашивается в розовый из-за крови его ребенка». У сына частенько шла из носа кровь, жена сидела на героине, еда на подносе связана не с уютным и богатым детством, а с тюремным сроком. Поначалу ничего не понятно, но постепенно мозаика складывается в единую картину, а ближе к концу третьей части станет понятно, почему и весь мир вокруг несколько исказился.
Предыдущая книга ирландца Майка Маккормака — медитативно-джойсовский роман Solar Bones (2016) — тоже строилась вокруг возвращения домой. Протагонист, этакое современное воплощение Финна (который свалился с лестницы, помер, но потом, орошенный виски, воскрес и так до бесконечности) возвращается в родной дом после смерти и перемалывает у себя в голове свое прошлое, как аудиозапись на повторе. Solar Bones начинались и завершались боем колокола, издалека, сомнамбулически проникающим в сознание. В This Plague of Souls роль колокола играет телефон.
Текст Маккормака похож на разбитое и щепетильно склеиваемое стеклянное изделие. При помощи сухих, иногда эллиптических фраз, реплик, абзацев он создает безэмоциональное и недружелюбное пространство, внутри которого обитает герой. Все, что нам разрешено о нем узнать, мы обретаем вслед за ним самим, последовательно перемещаясь от одной детали к другой, наперед не зная, что важно, а что нет. Так, Маккормак заражает нас состоянием дезориентации, в котором пребывает Нилон, ситуации, когда все, что было, вернуть нельзя, а то, что будет, вроде как преимущественно бессмысленно.
5. Benjamín Labatut. The Maniac
Pushkin Press, 2023
В финале предыдущей книги чилийца Бенхамина Лабатута Un Verdor Terrible («Кошмарное озеленение»; английское, а вслед за ним и русское издание вышли под названием «Когда мы перестали понимать мир») рассказчик встречает некоего «ночного садовника», который сообщает ему, что, прежде чем погибнуть, дерево обильно плодоносит. То есть за невероятным расцветом научной мысли скорее всего последует неминуемая гибель. Поэтому роман строился на парадоксальных амбивалентностях (Фриц Габер получает Нобелевку за синтез аммиака, то есть одновременно изобретает химическое оружие и удобрение для выращивания продуктов и так далее), а наука стала главным героем квазидокументального повествования.
Второй роман Лабатута (написанный, между прочим, сразу по-английски) строится похожим образом: тоже сочетает документалистику, даже хладнокровную энциклопедичность, с художественной полифонией, и тоже сосредоточен на научных открытиях. На этот раз речь пойдет о квантовой механике, ядерном оружии, теории игр, клеточных автоматах, компьютерных алгоритмах и, наконец, об искусственном интеллекте. Связующим звеном всех этих и прочих сопутствующих аспектов науки выступает венгро-американский математик и один из участников Манхэттенского проекта Джон фон Нейман. А в побочных сюжетах примут участие другие гении науки — например, Пауль Эренфест и Ричард Файнман (которому, кстати, принадлежит один из самых пронзительных монологов).
Начинается книга как раз с Эренфеста. Некогда знаменитый ученый прибывает в Амстердам в 1933 году, чтобы навестить больного четырнадцатилетнего сына. Он ощущает угрозу, которая нависла над миром, — не только назревающего нацизма, но проникновения в квантовый мир и вызревания «глубоко бесчеловечной формы разума, абсолютно безразличной к истинным потребностям человечества». Он не хочет более оставаться в таком мире, пристреливает сына, потом себя. Эта сцена выступает в качестве пролога к роману, где полифонический хор из голосов и беллетризованных биографий будет рассказывать полувымышленную историю человеческой мысли — от квантовой теории и атомной бомбы до AI («Маньяк» — имя гигантского ЭВМ).
Может показаться, что Лабатут сгущает краски и всячески противостоит прогрессивным научным открытиям, но это вовсе не так. В действительности, будучи сам в существенной степени очарован научными открытиями, он создает полуабстрактное полотно из фактов, домыслов, монологов, намекая на фундаментальные вопросы, увы, не имеющие ответов. Оба романа Лабатута — это принципиально обновленная форма работы с документалистикой (напоминающая о фильмах Клуге и Зиберберга, книгах Зебальда и Лорана Бине), где нагромождение сцен и ситуаций последовательно сшивается в метафизическую мозаику о блуждании человечества в тщетных поисках истины.
