Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Окутанный тайной
Родился он в небольшом селе – на семь дворов. Это сельцо Горка Вологодского уезда на берегу реки Крутец, в 66 верстах от Вологды и в 38 верстах от большого села Кубенского. Впрочем, и место, и дата рождения человека, которого годы спустя вся Москва называла дядей Гиляем, установлены неточно. Он не любил бюрократическую скрупулезную ясность, куда свободнее чувствовал себя в пространстве легенды. Сам он писал так:
- Я рожден, где сполохи играли,
- Дон и Волга меня воспитали,
- Жигулей непролазная крепь,
- Снеговые табунные дали,
- Косяками расцветшая степь
- И курганов довечная цепь.
Он отличался свободным нравом. Не любил учиться, ненавидел всяческую дисциплину. Сбежал из гимназии, был уволен из юнкерского училища (тогда, в Лефортове, он впервые увидел Москву). Атлет, силач, гимнаст, цирковой и драматический артист, солдат, борец… Без каждого из этих увлечений и поприщ представить Гиляровского невозможно. Он сражался на турецкой войне 1877–1878 годов – на Балканах. Освобождал болгар. Смело ходил в разведку, все превращал в шутку. Впрочем, тогда он оставался безвестным солдатом. Зато потом дружил с самим генералом Скобелевым – и разгадывал тайну его гибели, всех действующих лиц которой он хорошо знал. После войны он несколько лет еще актерствовал по всей России, но в конце концов осел в Первопрестольной. Немного играл на сцене, писал о театре. А потом целиком посвятил себя журналистике, сочинению книг и стихов – и стал королем репортеров и авторов книг, вокруг которых заваривались скандалы. Все, к чему он имел отношение, раскупалось без проволочек. Таков Гиляровский. Он не боялся заглядывать в самые зловещие притоны. Во-первых, его уважали повсюду, а во-вторых, Гиляровский надеялся на силушку богатырскую, о которой ходили красочные пересуды. В саду «Эрмитаж» стояла хитрая машина для измерения силы, так Владимир Алексеевич, поднимая ее рычаг, просто вырвал из земли всё это тяжеленное устройство. Для такого молодца, конечно, были открыты все двери.
Король репортеров
Он показывал чрево Москвы, о котором и прежде писали репортеры – но по штампам, которые уже всем наскучили. А у Гиляровского оказалось, что чрево нашей старой столицы чуть ли не важнее, колоритнее и обширнее, чем Москва дворянская или купеческая.
Странная манера одеваться, кисметы, папахи, кафтаны, шубы на кенгуровом меху, щегольские запорожские усы. Хитрец, он все продумывал. Плечистый, как медведь, однако невысокого роста, он был узнаваем – творимая легенда, не иначе. Многие помнят, как он мог узлом завязать, а потом выпрямить кочергу. Сила и солдатский опыт помогли ему выжить во время столпотворения на Ходынке. Если хотите снять фильм о Москве конца XIX века – покажите на полминуты Гиляровского – и эффект достоверности обеспечен. К тому же он писал смело. После пожара на фабрике Морозовых написал такую статью, что ему пришлось покинуть «Московский листок». Но знаменитого автора пригрели другие издания, прежде всего – «Русские ведомости». А оттенок скандальности ему только помогал.
Его фамилия происходит от латинского Hilaris – «веселый, радостный». Он вполне оправдывал такую характеристику. И добавил к ней множество других ярких эпитетов – авантюрный, неутомимый, вездесущий. Последнее для истинного репортера (а он после многолетних мытарств стал именно таковым) просто необходимо.
Он был бунтарем, вольнодумцем. Написал поэму о Стеньке Разине – своем любимом герое. Но знал артистическую меру – и в решающий момент мог намекнуть, что это всего лишь игра, что он – балагур, весельчак, а никакой не борец за правду. Он и впрямь не был революционером. Но дружил с ними (как, впрочем, и с охранителями, и со всяческими заговорщиками, и с разбойниками с большой дороги) и писал:
- В России две напасти:
- Внизу — власть тьмы,
- А наверху — тьма власти.
Это экспромт Гиляровского, актуальный во все времена. Он стал настоящим Марциалом последних десятилетий Российской империи:
- Великий Пётр уже давно
- В Европу прорубил окно
- Чтоб Русь вперёд стремилась ходко,
- Но затрудненье есть одно -
- В окне железная решётка.
Недурно? И владение пером сомнений не вызывает. И умение вместить репризу в несколько строк, даже в несколько слов. После таких стихов становится понятно, что находил в Гиляровском Чехов, пополнявший арсеналы своей записной книжки после разговоров с дядей Гиляем и его супругой. Кстати, последняя немногим уступала ему как рассказчица. Говорили они в присутствии Чехова без умолку («Не человек – курьерский поезд!» – и подсказали сюжеты таких рассказов, как «Злоумышленник» и «Каштанка». Что касается Марии Гиляровской, урожденной Мурзиной, про нее писали: «Мария Ивановна проводила свою жизнь дома неутомимым, бдительным и никем не заменимым стражем его благополучия». А он все не мог забыть ее молодую, с русой косой. И держал портрет жены на столе.
Писатель Гиляровский
Гиляй много лет был московской достопримечательностью. Ему было трудно во время Гражданской войны, когда Москва голодала. Гиляровский даже обратился к Луначарскому с просьбой дать ему паек – первоначально он не попал в число 25-ти литераторов, которых велено было кормить. Наркомпрос поддержал «старенького поэта» - и после этого Гиляровский воспрял и написал лучшие свои книги. И беден больше не был никогда. Это ему не шло. В старости – даже почти лишившись зрения – он написал свои лучшие книги. «От Английского клуба к музею Революции», «Мои скитания», «Записки москвича», «Друзья и встречи», «Люди театра». Книги заметные. Но все заслонил сборник «Москва и москвичи».
Любопытно, что его первый сборник очерков - «Трущобные люди» - царская цензура запретила: слишком неприглядной вышла картина московской жизни под пером репортера. Вышедший тираж пришлось сжечь. Слишком неприглядную действительность он показал. Эта история, конечно, только укрепила славу Гиляровского.
Любой, наверное, скажет, что «Москва и москвичи» - это он, дядя Гиляй. Так, да не совсем так. Первым книгу с таким названием выпустил Михаил Загоскин – тоже не коренной, но глубоко знавший и понимавший Белокаменную москвич. И славная получилась книга, стоит ее читать и перечитывать. Но Гиляровский его в этом смысле переиграл. О первоисточнике названия почти все забыли, а книгу Владимира Алексеевича если и не читали, то помнят очень и очень многие. Этот сборник Гиляровский впервые выпустил во времена нэпа, в 1926-м, она стала настоящей сенсацией, и через девять лет в «Советском писателе» вышел дополненный вариант.
Книга, напомню, вовсе не краеведческая. Она не для тех, кого, например, интересует московское зодчество. Это действительно энциклопедия московской жизни и московских типажей рубежа веков – позапрошлого и прошлого. Зато про извозчиков, бродяг, трактирных завсегдатаев, купчишек, букинистов, газетчиков, деятелей, устраивавших тотализаторы, и обыкновенных работяг Белокаменной вы узнаете многое. Узнаете о Сухаревке, о Хитровке, о нравах развеселого «Яра», о толкучках и ночлежках, о «депо пиявок» и о том, как отдыхали в те времена служители Мельпомены, к которым писатель, бывало, имел прямое отношение. Бывали у нас писатели потоньше Гиляровского, но таких внимательных свидетелей текущей жизни, быть может, и не бывало. Он – жанрист, живописатель нравов и всяческих оригиналов, традиций и легенд. Да он и сам творил мифы и легенды. Это гораздо интереснее краеведения, по крайней мере, для писателя. А Гиляровский все-таки вырос в настоящего писателя, автора нескольких книг, которые не пропадут.
Есть у его шедевра и такие особенности. Видите ли, дядя Гиляй любил и умел красиво приврать. Не стоит доверять ему безоглядно.
В его книге есть дидактика, присущая первому десятилетию советской власти.
«Грохот трамваев. Вся расцвеченная, площадь то движется вперед, то вдруг останавливается, и тысячи людских голов поднимают кверху глаза: над Москвой мчатся стаи самолетов – то гусиным треугольником, то меняя построение, как стеклышки в калейдоскопе. Рядом со мной, у входа в Малый театр, сидит единственный в Москве бронзовый домовладелец, в том же самом заячьем халатике, в котором он писал "Волки и овцы"».
Это почти картина Дейнеки! Но дальше Гиляровский пишет:
«На стене у входа я читаю афишу этой пьесы и переношусь в далекое прошлое».
И неизвестно, чем он больше восхищается – социалистическим раем или дореволюционным хаосом, когда не было самолетов, да и трамваев, когда Москва оставалась трущобной, но это – почти молодость репортера Гиляровского, его лучшие годы. И он возвращается туда. И нас переносит во времена, «не столь отдаленные», но уже былинные. Ему нравилось всюду. Правда, соблюдая правила игры, он неизменно отдавал должное прогрессу. Видимо, искренне: сословная система ему действительно не нравилась, а в двадцатые годы в стране создавалось нечто новое и непонятное, его это вдохновляло.
Писал Глияровский чаще всего в ухарском стиле. Но будем помнить: это лишь одна из масок человека, с которым любили беседовать Чехов, Горький и Блок. И даже Лев Николаевич Толстой что-то находил в его «трескучей» болтовне. С ним дружили несоединимые люди, которые сходились только на нем, на Гиляе. Независимо от воззрений, социального положения и интеллекта. С ворами и уличными девками он тоже легко находил общий язык. А о Чехове вспоминал: «Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Я полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и отдалились друг от друга». И он имел право на такое панибратство, будучи на «ты» со всеми мимолетными и великими спутниками. Наверное, никто из писателей так не вспоминал о Чехове – без пиетета.
Космическая слава
В советской реальности он ориентировался чуть хуже, чем в царской, но пропасть себе не давал и веселого нрава не терял. Публиковался в «Известиях» и «Вечерней Москве», собирал интересных людей у себя в московской резиденции. О его квартире в Столешниках (так гордо именовал Гиляровский эту местность – не переулок, а именно угол Москвы!) ходили легенды, как и о ее хозяине. Дом 9, бывший доходный дом Карзинкина, квартира 10. Напротив – извозчичий трактир. Неподалеку, в гостинице, убили Скобелева. Перебывала в этой квартире вся Москва. «Здесь звучали раскатистый шаляпинский бас и лирический собиновский тенор, трагический голос М. Н. Ермоловой и улыбчивый разговор М. Г. Савиной, пленительный тембр В. И. Качалова…» - вспоминал его зять, искусствовед Виктор Михайлович Лобанов. Но не менее интересную коллекцию можно было бы составить из писателей или политиков.
Уже давно его именем назвали улицу. Сейчас в Москве есть музей Гиляровского. Просто удивительно, как столь талантливый вертопрах и обаятельный пройдоха достиг посмертной славы. Но с историей не поспоришь. Так, наверное, и надо жить – шутя, авантюрно, ничего не упуская из виду.
Когда-то он одним из первых отметил талант молодого скульптора Сергея Меркурова. Тот обещал Гиляровскому сделать ему памятник из самого настоящего метеорита. Он прожил еще долго, но много лет спустя Меркуров, уже маститый, сдержал слово: для надгробия королю репортеров он нашел в Измайловском лесу, среди зарослей, осколок небесного тела. Так и стоит на Новодевичьем кладбище небольшой памятник Владимиру Гиляровскому – из космоса.
