Текст: Дмитрий Шеваров/РГ
О каждой новой вещи иркутского писателя горячо спорили, но при этом все понимали - споры забудутся, а Распутин останется.
Ни с кем не соперничая, никого не тесня, Валентин Распутин встал на то место в русской словесности, которое именно его и дожидалось. Оно дожидалось человека мужественного, способного нести крест. А крест этот в том, чтобы выговаривать не одну лишь свою правду, свою боль, но правду и боль народную.
На свое яркое и могучее художество молодой писатель добровольно надел узду трезвой и совестливой мысли, не позволявшей перу живописать отстраненно или надменно. И сквозь самые жесткие страницы его прозы всегда проступает тепло любящего и скорбящего сердца.
В 1970-е годы думалось, что книгами Распутина завершается крестьянская эпоха в русской литературе. Эта прощальная нота была глубоко пережита и понята читателем - и деревенским, и городским. Но гул новой эпохи - хищной и погибельной - не захотели услышать ни в народе, ни во власти. Вот и в "Пожаре", где тревога писателя достигла набатной силы, не увидели грозного предупреждения. Не разглядели, что занялись жадным огнем и стремительно рушатся стропила не одного лишь орсовского склада на берегу Ангары, а всего государства. Такое провозвестие в 1985 году казалось чрезмерным, если не фантастическим.
Валентином Распутиным зачитывались и его же предавали забвению. Издавали миллионными тиражами и не издавали вовсе. Призывали в президентский совет и объявляли чуть ли не изгоем. А Валентин Григорьевич все совершает и совершает свое одинокое и строгое служение.
Проект "Валентин Распутин. Читаем вместе" / Авторы: Министерство культуры и архивов Иркутской области
Так служит деревенский батюшка - и летним ласковым днем на Троицу посреди праздничного народа, и великопостным мартовским вечером в холодном опустевшем храме. И если вовсе нет прихожан, он скажет свою проповедь заоконным птахам, деревьям и облакам. "Имеющий уши, да услышит".
Недавно благодаря заботам и хлопотам писателя на его родине, в селе Аталанка Усть-Удинского района Иркутской области, открылось новое здание школы. С моих расспросов об этом замечательном событии и началась наша беседа в канун 70-летия Валентина Григорьевича Распутина в 2007 году.
Валентин Распутин: … Аталанка моего детства - это маленькое село на берегу Ангары, сорок домов всего. Когда происходило затопление под Братское водохранилище, шесть деревень свезли в кучу, и стала Аталанка большая, леспромхозовская. Лет тринадцать назад там сгорела старая школа, и я долго бился, чтобы построили новое здание.
Но теперь понимаю, что школа для села - это еще не все спасение. Там часто сидят без электричества. О газе и не мечтают. Добраться туда можно только летом по воде на катере или "Метеоре". Раньше была малая авиация, и даже если один пассажир хотел улететь - его забирали, только непогода могла помешать. Были лесовозные дороги, но и те пришли в негодность. Много проблем…
"Прощание с Матерой". Читает Юрий Соломин / Авторы: Министерство культуры и архивов Иркутской области
И все-таки пятьдесят пять детишек учатся теперь в нормальных условиях.
Валентин Распутин: Мне это, конечно, радостно. Появились в школе и два компьютера. Пока они, кажется, просто так стоят, вреда не приносят. Компьютеризация - чуть ли не главное сейчас в проекте "Образование", но она, мне думается, полезна только в том случае, если главные, основные предметы преподаются не хуже, чем в прежние времена. А то в Аталанке компьютеры есть, а учителя иностранного языка нет. Куда ребятам дальше без него? И в аттестатах, того гляди, прочерк будет.
Я, как и многие, очень люблю ваш рассказ "Уроки французского". Вот такую бы ребятам учительницу!
Валентин Распутин: Знаю, что такие учителя еще остались. У нас в России сложился особый тип учителя. Он не очень-то прислушивается к новшествам, но ребят и в добре, и в тепле сохранит, и к свету вытянет.
Валентин Григорьевич, вы пошли в школу в 1944 году. Какие в ту пору могли быть радости у первоклашек…
Валентин Распутин: А вот были… Конечно, и недоедали, и одежка латаная и плохонькая, но на елке обязательно какие-то подарки. Бедные, наверное, подарки, но они всегда были. А еще у нас была библиотека в школе - совсем маленькая. Она вся помещалась в одном шкафу. Как мы любили забираться в этот шкаф, иногда даже воровски! А там - Пушкин, Тургенев… Как-то Павку Корчагина мы оттуда извлекли и зачитывались. Казалось бы, рановато для первого-второго класса, но мы читали запоем, и передавали друг другу, и делились впечатлениями.
Мы все сидели вместе, у нас была одна учительница на четыре класса. Поговорит с одними, даст задание, переходит к старшим, а ты уж о своем задании забываешь и слушаешь, чего там старшим задают. И это, как сейчас понимаю, тоже неплохо было. В конце концов, и свое делал, и от более старших что-то улавливал, вперед продвигался.
Одно время у нас в Аталанке директором школы был Николай Васильевич Ведерников. Он родом из деревни с того берега Ангары. Прошел фронт, вернулся и преподавал историю просто замечательно. Его любили, и жену его, которая учила русскому языку и литературе. По нравственным меркам Николай Васильевич был главным человеком - сначала в деревне, а потом и в леспромхозовском поселке. Когда требовался житейский совет или заступничество, шли прежде всего не к начальству, а к учителю.
Не помню ни одного учителя, который кричал бы на нас. Где-нибудь на базарах кричали - я это помню - и крики, и драки. Но в школе все было очень спокойно. Какое-то затишье посреди беспокойной жизни. И нас, мальчишек, не тянуло на грубость, сквернословие. Меня и на курево не тянуло, хотя многие в деревне курили. Нет, мне повезло, что я в то время пошел в школу.
Повезло? Но ведь столько лишений…
Валентин Распутин: А были такие отношения между людьми, которые замещали многие нехватки. Наш колхоз в Аталанке, обездоленный войной, придавленный планами и налогами, жил тем, как спасти детей. Изнемогали от надсады, поднимая государство, но ребятишек выводили в люди.
Когда попал в Усть-Уду, в районную школу, там половина была местных, а половина таких, как я, - из деревень. У меня не было даже ботинок, я в деревенских ичигах ходил, стеснялся очень, ноги старался прятать под лавку. Только к старшим классам я сумел заработать и купить себе сапоги. И я был не один такой.
Учителя понимали, что нас надо пригреть, они очень чутко к нам относились - вот как учительница французского у меня в рассказе. Я мог бы то же самое написать об учительнице русского языка. Это была совершенно особая атмосфера - добрая, благородная…
Но в тех же "Уроках французского" - образ вечно голодного мальчишки, крайне одинокого и забитого…
Валентин Распутин: Так было поначалу. Большой поселок, чужой. Мать меня пристроила к людям, что-то им приплачивала. Первый год я еле перемог. А потом - с шестого по десятый класс - я жил у своих одноклассников. У одних - года два-три, у других, потом недолго еще у кого-то. Там о деньгах и разговора не было. Более того - меня подкармливали. Усаживали за стол вместе со всеми. Сначала мне казалось неудобно, стеснялся, а потом привык. Первая семья была относительно обеспеченная - начальника районной милиции, а вторая, куда я попал, совсем бедная - трое ребятишек, я четвертый. Частенько я с ними рыбу ловить ходил. И никто никогда не попрекнул куском хлеба. Вот почему я говорю, что повезло.
И когда попал в Иркутский университет, жили в общежитии тоже коммуной. Братское было отношение друг к другу. Буряты, русские, ребята с Украины… Все покупали вскладчину и ели из одного котла. У нас даже тарелок не было, все своими ложками в одну кастрюлю ездили. Скоро выяснилось, что у меня и еще у одного парня скорость повыше, и, чтобы всем поровну доставалось, ребята вынуждены были купить нам алюминиевые тарелки.
Поступая в университет, вы мечтали о писательстве?
Валентин Распутин: Нет, не мечтал. Правда, литературу в школе очень любил. Стихи, как и многие подростки, писал. К выпускному чуть не поэму сочинил. Но каких-то высоких помыслов не было. Я пошел на историко-филологический только для того, чтобы вернуться в деревню и стать учителем. Мне казалось: это самое большее, на что я способен. Да и тянуло меня к этому.
На старших курсах приходилось подрабатывать на радио, в молодежной газете. Я в то время подружился с Вампиловым. Он учился на год младше, но уже тогда издал книгу рассказов, и я ему немного завидовал. "Чем я хуже?" - думал я и тоже стал писать рассказы. Они были, конечно, наивные.
"Уроки французского" заканчиваются тем, что учительница французского языка Лидия Михайловна вынужденно покидает школу, уезжает к себе на родину, на теплую Кубань и к Новому году посылает вам макароны и три яблока, укутанные ватой. Так и было?
Валентин Распутин: Про яблоки - это мой домысел. И учительница французского не играла со мной на деньги.
Я слышал, что много лет спустя, когда ваш рассказ был напечатан, вы все-таки получили три яблока по почте…
Валентин Распутин: История была такая. В сентябре 1976 года, когда я был на Франкфуртской ярмарке, мне сказали, что здесь и Виктор Платонович Некрасов. Я испытывал огромное уважение к этому писателю, хотя никогда не виделся с ним. Он был уже тогда в эмиграции. Я бросился его искать, но он, видно, уехал. Одна женщина согласилась передать для него книгу, и я так обрадовался этому, что не помню даже - успел ли подписать?.. А спустя какое-то время пришли из Парижа три яблока в бандерольке. Их как-то пропустили. Не было ни адреса обратного, ни имени, ни записки внутри, но после мне сообщили, что это - от Некрасова.
А правда, что Лидия Михайловна Молокова по какому-то удивительному стечению обстоятельств впервые прочитала ваш рассказ тоже во Франции?
Валентин Распутин: Да, Лидия Михайловна преподавала там русский язык в колледже - по культурному обмену. Однажды в Париже она зашла в магазин русской книги, увидела знакомую фамилию на обложке, прочитала рассказ и написала мне. А до этого я ничего не знал о ее судьбе. Сейчас Лидия Михайловна живет в Нижнем Новгороде. Иногда жалуется мне в письмах, что не столько из-за рассказа, сколько из-за фильма, поставленного в конце 1970-х по его мотивам, ей не дают покоя. Приезжают учителя, иногда со своими классами, просят рассказывать, а ей это уже не по силам.
Перечитывая вчера "Уроки французского", я вдруг увидел, что за судьбой послевоенного мальчишки проступают судьбы сегодняшних деревенских мальчишек. За последние годы в России были закрыты пять тысяч школ, и множество ребятишек, чтобы доучиться, вынуждены, как и вы в 1948 году, покидать родные деревни, жить в интернатах или у чужих людей. Другие маются каждый день на плохоньких автобусах, да по нашим-то дорогам, и матери с замиранием сердца ждут их возвращения…
Валентин Распутин: Власти торопятся управиться с укорененностью деревенских детей. Сельская школа - это ведь укорененность в земле, в традициях, в обычаях и языке, в России. Вот этой укорененности и боятся. Хотят все пустить на скоростной лад - отсюда и компьютеризация, и ЕГЭ, и эти автобусы, и попытка сжить со света все малокомплектные школы.
Моя первая школа тоже ведь была совсем маленькой - нас во всех четырех классах едва ли набиралось пятнадцать ребятишек. И, невзирая на войну и послевоенные тягости, никому и в голову не приходило закрыть школу из-за того, что там мало детей, а тем более из экономии. Думали о будущем.
Не будь Аталанки и этой маленькой школы, кто знает - каким бы вы были писателем?
Валентин Распутин: Никаким бы не был, это точно. Писатель должен быть с языком, а мы, деревенские, рождались с ним. Нам легко было его подхватить - он просто в воздухе витал. И даже городским удавалось подхватить его. Вспомните Юрия Казакова, Георгия Семенова - хотя и москвичи, а какое чувство языка!
Недавно я работал в жюри конкурса "Сказка с ладошку" и был поражен, что почти все сказки пришли от деревенских детей. Городские дети перестали сочинять.
Валентин Распутин: Так же, знаю, и с рисунками - прежде всех откликаются деревенские. В деревне ведь не только школа, а все воспитывает - лес, река, небо. Сердечко, душа развиваются на природе творчески. И дети чувствуют призыв в художественный мир. Они сами тянутся к теплу, а потом это накопленное ими внутреннее тепло требует выражения.
Все-таки детство среди родной природы и родных людей не заменить никакими образовательными центрами?
Валентин Распутин: Конечно, не заменить. Это тот узелок воспоминаний, в который человек будет заглядывать всю жизнь. Когда приезжаю в Аталанку, прежде всего иду на кладбище, а потом отправляюсь искать памятные с детства места. Иду и вспоминаю какой-то прекраснейшей глубинной памятью, где первый раз рыжика нашел, где что-то еще чудесное со мной было.
Иногда уйдешь далеко-далеко; уже и заросло все травой и мелколесьем там, где были пустоши, и так горько-горько становится, но тут же выходишь туда, где все сохранилось. Везде изменилось, а здесь - как было. Радость-то какая! Радость возвращения и нежданная поддержка тебя, который много износил, много истратил, много потерял. И настигнет прежнее настроение, и такая благодарность на душе…
Но очень многое погублено, потеряно в природе. И Аталанка моя сейчас уже не та.
Помнится, как писателям удавалось отстаивать и Мещору, и кедровые леса, и Байкал, и дружно противостоять повороту северных рек. Сейчас писатели все более расходятся по углам…
Последнее прижизненное мероприятие посвященное Валентину Григорьевичу Распутину. Москва. "Российская газета". 13 марта 2015 г. В медиацентре "Российской газеты" состоялась презентация видеокниги "Прощание с Матерой" по повести Валентина Распутина. Ведущие: писатель Павел Басинский, зам.главного редактора РГ Ядвига Юферова. Участвовали: директор Иркутского академического театра им. Н.П. Охлопкова Анатолий Стрельцов, руководитель "театра "Алые паруса" Маргарита Подкорытова. Советник Президента по культуре Владимир Толстой, писатели Владимир Крупин, Роман Сенчин, Алексей Варламов, режиссер Сергей Мирошниченко.
Александр Солженицын — о Валентине Распутине
"Органичнейшие черты его творчества: во всем написанном Распутин существует как бы не сам по себе, а в безраздельном слитии: с русской природой и с русским языком. Природа у него - не цепь картин, не материал для метафор, - писатель натурально сжит с нею, пропитан ею, как часть ее. Он - не описывает природу, а говорит ее голосом, передает ее нутряно, тому множество примеров, здесь их не привести. Драгоценное качество, особенно для нас, все более теряющих живительную связь с природой. Подобно тому - и с языком. Распутин - не использователь языка, а сам - живая непроизвольная струя языка. Он - не ищет слов, не подбирает их, - он льется с ними в одном потоке. Объемность его русского языка - редкая средь нынешних писателей". (Из речи на вручении Валентину Распутину премии Александра Солженицына, 4 мая 2000 года).
