Текст: ГодЛитературы.РФ
В издательстве «Альпина.Проза» вышел четвертый роман поэта, прозаика, AI-евангелиста голосового помощника Алиса в «Яндексе» Ксении Буржской «Литораль» — для тех, как гласит аннотация, кто интересуется современной прозой, любит многоуровневые нелинейные истории с ненадежным рассказчиком и мифологическими мотивами.
Под обложкой — история двойников, двух женщин, которые живут в закрытом городе под Мурманском в ожидании утра в нескончаемой полярной ночи, история мальчика, который пытается найти себя, история любви, которая, увы, не может никого спасти.
Мы же предлагаем прочитать начало второй главы, которое, кстати, перекликается с темой нашего летнего конкурса рассказов о жизни семейной в современном ее изводе.
Ксений Буржская. Литораль. — М.: Альпина.Проза, 2024
2
Днем темно, ночью темно, невыносимо. Анна в спальне шторы по привычке распахивает с утра, а там все то же — матовая угольная мгла. Сейчас четыре утра или десять вечера — она не знает. Сколько до будильника? Просила ведь Толю починить электронные часы, но он без конца забывает. Анна нащупывает на тумбочке телефон, тот отзывается нехотя, трещина проходит прямо посередине — между цифрами ноль шесть и тридцать восемь. Через двадцать минут подъем, стоит ли ждать? Анна встает, стараясь не наступить на вздыбленную волну линолеума. На кухне тихо. Тикает плита, как бомба с часовым механизмом: таймер тоже никак не починится, потому что сломанные вещи редко приходят в норму сами. Анна крутит ручку жалюзи — темнота.
В ванной пахнет сыростью, кое-где проступили черные грядки плесени, Анна проверяет колготки на змеевике — высохли и висят плетьми. В голове сама собой возникает мысль, что на них можно было бы и повеситься. Но все-таки не сегодня.
Выйдя из ванной в густом облаке пара с запахом ванили, Анна запахивает халат, прячет в него свое бледное потяжелевшее тело. Она долго рассматривала себя в зеркале, картина неутешительная: по бедрам разошлись сеточкой фиолетовые сосудистые тропинки, живот осунулся, плечи все норовят соединиться с фасадом, подмяв под себя то, что она прячет уже по привычке, — слегка вытянутую грудь с большими, как вишня, сосками.
Анна выходит, не глядя под ноги, — читает новости в телефоне. Ничем хорошим это для нее не кончится: тяжелое предчувствие наваливается комодом, подминает под себя все. Толя выныривает из-под одеяла — всклокоченный, несвежий, знакомый до тошноты. Нащупывает на тумбочке очки, надевает их и своими близорукими глазами таращится на нее, словно кот. Кот, к слову, тоже тут и просит еды длинным гортанным мяэ-э-э. Через левую ногу стреляет судорога — скорее всего, нервное, Анна издает протяжный и тоже животный звук, идет на кухню. Линолеум лежит кусками, топорщится горками — безрукий муж ее, Толя, не в состоянии не то что сделать сам, а просто вызвать специалистов. Анна выдавливает корм из пакетика коту в миску, и он тут же начинает хватать куски, как будто не ел неделю. Она гладит кота ладонью по твердой, мохнатой голове и включает заляпанный чайник.
— Аня, — окликает ее муж. — Что у нас на завтрак?
«Ах ты боже мой, — думает Аня. — Ну что ты вечно, как будто тебе пять лет».
Но вместо упреков, которые сегодня ей не под силу, молча кидает на плиту сковородку.
— Голова не болит? — интересуется Толя.
Голова не болит.
Анна выходит на балкон и молча закуривает. Минус одиннадцать минут жизни, как написано в статье о вреде курения, которую она давеча вдалбливала детям в школе. Дети (впрочем, это уже не дети) плевать на это хотели — завтра их снова будут ловить за школьным крыльцом. На балконе срач — зимняя резина, какие-то банки, краска, санки и лыжи, все ненужное. Анна думает, что можно все это выбросить. Поставить тут столик, как в Италии. Стульчики. Цветочки. И знает, что ничего этого не будет. Да в общем, даже если поставить — кто тут будет сидеть и зачем? Вид отсюда не то чтобы привлекательный — пятиэтажки и жопа «Пятерочки», куда по утрам приезжает грузовик и начинает разгружаться: гремят ящики, орут грузчики, чаще всего матом — с акцентом.
А ночь? Как цветы переживут эту бесконечную ночь? Полярная ночь длится сорок дней, осталось два. Потом еще несколько месяцев невнятных сумерек… Анна размазывает бычок о почерневший бетон балкона и выбрасывает за борт. Где-то за верхушками деревьев накатывает на берег океан — огромный, как уныние Анны, страшный, как супружеское отвращение.
Толя сидит за столом в длинных выцветших трусах и пожелтевшей майке. На столе дымятся горячие бутерброды, нарезан заветренный сыр, колбаса накромсана, будто ее жестоко убили. Но все же это забота: Анна на миг даже чувствует благодарность — ну надо же, сделал завтрак, господи, какая прелесть. Она обнимает Толю и целует его в небритую щеку.
— Вечером мать приедет, — извиняющимся тоном говорит Толя, и Анна начинает понимать, почему вдруг был подан завтрак. — Старый Новый год праздновать.
— То есть ты только сейчас решил мне это сообщить? — воспламеняется Анна.
Свекровь приезжает, ладно, но это значит: вымыть пол, убрать бардак, приготовить ужин. Убрать с балкона окурки, прийти с работы раньше, купить продукты.
— Нет, ну правда. Ну каждый раз.
Анна вынимает пакет из пакета с пакетами, яростно встряхивает его, чтобы он обрел какую-то форму, и кидает туда все подряд — обертки, объедки, салфетки. Распахивает балкон, выворачивает пепельницу.
— Ну прости, пожалуйста, — бубнит Толя. — Давай помогу.
— Посуду помой, — фыркает на него Анна и выходит вместе с пакетом из кухни. — И елку вынеси в конце концов. Весь пол уже в иголках.
Толя молча кивает, вытирает руки о майку и встает к станку. Посуды накопилось дня за два.
Толя вздыхает.
— Или Наума попроси! — кричит Анна из прихожей. — Пора его уже будить, в школу опоздает.
Вечером приедет не только свекровь, еще обещала зайти Алка: громкая, шумная, прямолинейная, локтями во все стороны машет — со стола всегда что-нибудь падает и непременно вдребезги. Водка, сканворды, караоке, дети-подростки, две собаки лохматые — нужны силы, чтобы с ними справляться, хотя бы перекричать. Так что у Алки глубокий командный голос. Ее всегда много. Толя ее не любит. Говорит, что эта женщина всегда сует свой нос куда не следует. Но Алка не сует, она принимает живое и деятельное участие. Анна привыкла: Алка ее лучшая подруга, какая ни есть. Есть и еще одна. Тонкая, почти прозрачная Еся: учительница немецкого, опера и балет, коллекция фарфора, два неудачных брака, чайлдфри (или просто не получилось, что намного скорее), маленькая тупая собачка. Алка и Еся — как день и ночь, полные противоположности, но вокруг Анны они как-то соединились и теперь ходят парой, прямо как Ахеджакова и Талызина в новогоднюю ночь.
В последнее время Анна от них устала. Алка все время лезет с непрошеными советами: а он что? А она что? А я слышала! А ты попробуй так!
А Еся… Анна вдруг вспоминает, как взялась худеть, вычерпала из дома все — макароны, картошку, сладкое. Сын начал прятать всю запрещенку в своей прикроватной тумбочке. Худели с Толей вдвоем — вместе сподручнее и не так обидно. И ведь Толя, зараза, сбрасывал быстрее, а Анна медленно — и первым делом, конечно, ушла грудь. Но все равно старалась — ограничивала себя во всем, и подруги, само собой, знали и поддерживали. То есть поддерживала Алка, она-то сама не могла себя ограничить ни в чем, и чужое усердие ее искренне поражало. А вот Еся была не в восторге: все время рассказывала Анне, что та портит желудок и грудь совсем плоская стала, а она и раньше была не фонтан. Анна в ответ улыбалась, а что тут скажешь? Но однажды Анна устроила вечеринку — по случаю, кажется, Марта. Пригласила девчонок, купила вино по акции. Алка пришла с пластиковыми ранневесенними фруктами из заграничных теплиц — все-таки праздник весны. А Еся, змея, вдруг зачем-то притащила торт — жирный, весь из себя крем. И сказала Анне с нежной улыбкой: «Это тебе». «Я же худею, Есенька», — удивилась Анна, а та обиделась как будто: «Ну я же старалась, весь день у плиты».
То есть не лень ей, сучке, было купить коржей, заварить крем и корячиться, лишь бы Анна не стала худой. Потому что на Анну мужики западали, немотря ни на что, а Еся была одна — долго, достаточно долго для того, чтобы превратиться в злую, несносную тварь, и хотя они были знакомы уже лет пятнадцать, Анна догадывалась, что дружбе конец.
Еся все же заставила ее съесть кусок — дождалась, пока она напьется, и тут же впихнула. Анна съела, но обещала себе сразу же помнить про этот случай.
А торт был вкусный, даже очень.
Готовила Еся славно.
Толя помыл, громыхая, посуду и стоит теперь как часовой над ее душой.
Анна красит глаза, согнувшись над низким зеркалом в прихожей.
— Чего?
— Да так. Красивая сегодня.
Анна закатывает глаза — звучало неискренне.
Она и не помнит, когда в последний раз это было по-настоящему. Когда Толя ей что-нибудь такое говорил, от чего быстрее билось сердце, или когда он ей что-то такое дарил, что она хотя бы запомнила. Анна спрашивала себя: что он подарил мне на прошлый Новый год? А на день рождения? И не помнила. Хочется ли ей обнимать его? Тоже вопрос уровня «продвинутый». А можно не отвечать?
Ей было двадцать пять, когда они встретились. Не страстный роман, но приемлемый. Смущало Анну многое, в том числе — каким бы смешным это ни казалось — его нелепое имя. То-ля как приговор. Еще и мать добавила:
— Нет, — сказала она, — ну ты серьезно? Толя — это ж диагноз.
Но у Толи были красивые синие джинсы. К тому же он сильно старался: забирал Анну с работы на новенькой кредитной машине, строго раз в неделю приносил цветы — заветренные хризантемы или длинноногие розы — чаще красные или белые, а один раз даже нашел где-то тюльпаны в декабре, прямо как падчерица подснежники.
Толя работал инженером на небольшом производстве в Мурманске, получал три копейки, и мать (которая завтра приедет) активно пропихивала его на «Нерпу» — судоремонтный завод, где по сей день чинят атомные подводные лодки Северного флота. Свекровь почему-то считала, что на таком большом предприятии с историей Толя непременно заработает много денег. И заработал бы, если бы воровал, но он был кристально честен, поэтому в «Нерпе» оставался таким же нищим, как был, — только в Снежногорске. «Зато квартира своя», — любила приговаривать Антонина Борисовна, довольно осматривая их с Анной пятьдесят два квадратных метра. У самой свекрови была трешка в Мурманске, в ней наш Толенька вырос, и в ней же они с Анной жили первый год после свадьбы — до рождения Наума.
Анна тяжело переносила совместную жизнь со свекровью, тогда ей казалось, что проще переехать в маленький город, зато в отдельное жилье, тем более — ну что там езды до Мурманска — каких-то шестьдесят километров, час.
Антонина Борисовна мечтательно говорила про Снежногорск: «Край холодных снегов и горячих сердец». А Анна думала, спустя шестнадцать лет: дыра е*****.
