Текст: ГодЛитературы.РФ
В начале прошлого года Polyandria NoAge выпустила новую книгу Ольги Птицевой — антиутопия «Двести третий день зимы» рассказывала о мире, зима в котором вдруг оказалась вечной, еду стали выдавать по карточкам, а несогласных с новыми порядками без лишних раздумий отправляли в морозилку. К счастью, Птицева — не Джордж Мартин, и долго ждать продолжения не пришлось: уже в марте выходит «Весна воды», прямое продолжение первой книги. Тая, Нюта, группа «Оттепель» и пробивающиеся сквозь снежную корку нарциссы — все на месте.
Предлагаем прочитать фрагмент этой истории, рассказывающей о холодном неуютном мире, но вопреки всему полную нежности и надежды.
Весна воды. Ольга Птицева — Санкт-Петербург: Polyandria NoAge, 2025. — 352 с.
<...> Лева пролежал в больнице два с половиной месяца. Смещенные кости собрали и укрепили титаном, но тот не прижился, началось воспаление, дошло до реанимации. Леву откачали, и к делу подключились папины врачи с три-дэ-принтером в арсенале. Дело пошло бодрей, но Лева совсем истощал, мучился болями и терял последние мышцы, с трудом поднимая тело с больничной койки для очередного подхода на ЛФК. Тая приезжала к нему по вечерам, таскала фрукты и сладости, усаживалась в кресло у окна и сидела, не зная, о чем говорить. Но сидеть уткнувшись в телефон тоже было тупо.
— Тебе больно? — попробовала она.
Лева пожал плечами. Он тогда лежал на растяжке — сломанную ногу пытались выпрямить перед фиксированием костей. Из голени торчали спицы. Выглядело это жутко. Тая сглотнула, отвернулась к окну. Из партийной палаты виднелся край серебряного бора за стеной дождя.
— Мне вообще никак, — признался Лева. — Столько обезбола вливают, что голова кругом идет. Легально обдалбывают два раза в день.
— Везет.
Лева хрипло засмеялся. И разговор закончился.
— А к тебе часто приезжают? — спросила Тая в другой день, похожий на прочие, как брат-близнец.
Леву тогда уже прооперировали первый раз, и нога лежала зафиксированная в охлаждающем боксе, словно отрезанная и упакованная в мини-холодильник.
— Кто?
— Ну, родные, — Тая замялась. — Семья, там. Девушка. Друзья, может.
Лева дернул здоровой ногой.
— На мою должность особо семейных не берут, — сказал он и не продолжил.
— Прямо вот никого нет? Так не бывает. Что, ответить сложно?
— Без комментариев, — и скорчил смешную рожицу.
Пока Лева лежал в отключке в реанимации, Тая все равно приезжала. Меняла воду в вазе — каждый раз в палате появлялись новые цветы. По их барскому очарованию — розы в тугих бутонах, то красные, то пепельные — Тая узнавала почерк Груни. Хмыкала, но ничего не говорила дома. Саму ее в больницу приводило чувство вины и яростные взгляды отца за столом в гостиной, где он отказывался с ней разговаривать.
За остаток лета и начало осени, пока шел мокрый снег, а на улицах то тут, то там вспыхивали стихийные митинги против новой идеологии зимовья, папа не сказал Тае ни слова. Только один раз, в вечер после возвращения из заброса, он схватил ее за плечи и встряхнул яростно, даже зубы лязгнули.
— Тебя бы там прирезали, идиотка! И поделом тебе было бы! — прорычал он.
Тая подумала — сейчас ударит. Но не ударил, просто ушел в кабинет, шарахнув дверью.
— Мальчик сильно поломался, — громким шепотом сказала Груня. — И виновата в этом ты.
— А нечего было ко мне приставлять мальчика вашего, — вполголоса ответила Тая, психанула и заорала так, чтобы папа в кабинете услышал: — Повернулся на зимовье своем идиотском! Сиди теперь и бойся, что тебя прибьют. А я при чем?
— При том, что ты его дочь, — вздохнула Груня.
После второй операции Лева стал веселей и даже согласился перебрасываться мячиком из разных углов палаты — от окна до постели и обратно. Мячик этот он должен был бесконечно катать сломанной, а теперь собранной заново стопой. Но Таю бесил скрип резины о полимерный пластик гибкого стабилизатора поврежденной ноги, так что она ловко выбивала его из-под медлительного Левы, забирала себе и часами швыряла, стараясь попадать Леве прямо в ладони, все равно вставать за ним приходилось самой.
— Что ты делаешь, когда я тут не торчу?
— Наслаждаюсь тишиной.
— Ужасно остроумно. Я серьезно, чем ты занимаешь дни?
— Работаю, конечно. Почту, знаешь ли, не обязательно сортировать и резюмировать с использованием ног.
— А еще?
— Читаю, например.
— Что именно?
— Это допрос?
— Да.
— Оке-е-ей, вот сейчас «Системные реформы климатического подхода»...
— Скукота. Это тоже работа, невозможно всегда работать. Что ты читаешь, когда не работаешь? Какую-нибудь нудятину, наверное, вроде «Искусства пофигизма»...
— Хорошо, недавно закончил Оруэлла перечитывать.
— Юморист из тебя так себе.
— Серьезно. А сегодня возьмусь за Замятина.
— И зачем тебе антиутопии, друг мой?
— Чтобы быть ко всему готовым.
Мячик выскользнул из рук Таи и запрыгал в сторону пустой кровати.
— Совсем не смешно.
— Я и не смеюсь.
Из больницы Лева переехал к ним домой. Почему не к себе — Тая не спросила. Комнат в квартире, которая никак не становилась похожей на дом, было много, пустовали они практически без дела. Папа торчал в кабинете или в офисе, Груня редко выходила из спальни, Тая пряталась у себя, переводила технические тексты, подсчитывая, сколько заказов нужно за крыть, чтобы съехать отсюда и затеряться где-нибудь в области.
— Лева, вы располагайтесь где сердце ляжет, — сказала Груня, взмахивая широкими рукавами домашнего халата.
Лева коротко кивнул, бросил сумку на пороге боковой комнаты для гостей и пошел в папин кабинет, отстукивая каждый шаг тростью о паркет. С Таей они столкнулись ближе к ужину.
— Покидаем мячик? — усмехаясь, спросил Лева.
Он подстригся, и укороченные кудряшки пушились. Захотелось пригладить их влажной ладонью.
— Давай лучше покурим, — Тая взяла его за руку и потащила на пожарный балкон.
