Текст: ГодЛитературы.РФ
В январе Polyandria NoAge выпускает новую книгу Ольги Птицевой, которую вы можете помнить по роману «Там, где цветет полынь». На этот раз в читательских руках грозит оказаться антиутопия — которая, как это давно в литературе заведено, имеет с реальностью куда больше общего, чем хотелось бы.
Главная героиня «Двести третьего дня зимы» Нюта живет в стране, где — да, вы угадали — отныне вечная зима. Снегу нет конца, еду выдают по карточкам, а несогласных с новыми порядками ничтоже сумняшеся отправляют в морозильную камеру. Нюта вроде бы и хочет уехать, да не может: со своим биофаком за плечами она теперь позарез нужна Партии холода, дабы срочно разработать особые виды морозостойких растений. Вокруг тем временем происходят всякие странности: скажем, среди сугробов расцветают желтые нарциссы. Власти, разумеется, считают, что во всем этом цветении виноваты оппозиционеры.
Предлагаем вам прочитать кусочек из этой книги.
Двести третий день зимы / Ольга Птицева — Санкт-Петербург : Polyandria NoAge, 2024. — 320 с.
3
— Сухари хорошие получились! — отчитывалась мама, пока Нюта искала опечатки в отчете. — Я хлебушек, значит, порезала, но не меленько, чтобы не крошился. На противень выложила и в печку. Она сейчас больше ста двадцати не греет, да мне и не надо.
Ограничение силы подаваемого тока официально не вводили, но, судя по барахлящим приборам, все было очевидно. Вероятно, именно их бессмысленные опыты в теплицах и забрали у мамы возможность приготовить нормальные сухари.
— Ты к дяде Володе сходила? — спросила Нюта, добавляя пропущенную запятую между «если» и «то». — Как он?
— Сходила, сходила. — Мама вздохнула. — Ну как? Места себе не находит. Димасик звонил один раз — позволили им, чтобы родители не волновались... — Она оживилась. — Все-таки молодцы, правда? Человечно подходят...
— Кто молодцы? — не поняла Нюта и отстранилась от монитора. Все равно под мамину трескотню сосредоточиться не удавалось.
— Начальство его, Димасика!
Нюта сжала зубы, чтобы ответ не выскочил сам собой. Что-то жесткое, может, даже жестокое. Молодцы, да, мам? Молодцы! Конечно, молодцы! Димасик там, наверное, уже отморозил пальцы так, что ногти почернели, зато позвонить дали. Молодцы! Но это они уже проходили. В ответ мама обязательно начнет кричать о цели, о благе и снежном покрове, который сам себя не восстановит. А закончится все высоким давлением и горестными слезами, мол, как же так вышло, что Нюточка, дочка ее дорогая, выросла совсем чужим человеком? Ответов у Нюты не было, так что и начинать не стоило.
— Так что Димасик сказал, когда звонил? — спросила Нюта максимально нейтральным тоном.
— Холодно, сказал. Но выдали рукавицы плотные. И куртки у них новые почти. И лопаты. Ничего, сказал, можно служить.
— А дядя Володя как? — осторожно уточнила Нюта.
— Плачет, — коротко ответила мама и поспешила распрощаться.
Если уж у кого и был повод свалиться с высоким давлением, так это у дяди Володи. Он вообще не слишком приспособлен даже к обычной жизни, а уж к зимовью и подавно. Вечно подвязывал поломанные ветки у дворовой сирени, таскал котов в ветеринарку и учил ребят играть в подкидного, но только на интерес. Димасик у него потому и вырос такой — славный, понятный и без перегибов. Идеальный для того, чтобы насмерть замерзнуть на снежных работах.
Нюта встала, прошлась из одного угла кабинета в другой — четыре широких шага. В хорошие дни это пространство казалось ей успокаивающе маленьким. Как нора, как закуток, куда просто не додумаются заглянуть. Как комнатка под лестницей, где можно вырасти в настоящего волшебника. В плохие дни стены начинали сдвигаться — миллиметр за миллиметром, — скрипеть и давить, сжиматься и схлопываться. Сразу все. Тогда Нюте становилось нечем дышать, и она выходила в коридор, а из него — на основную лестницу. Если никто вокруг не шатался, можно было сесть прямо на ступеньку, закинуть голову и смотреть на высокий потолок и белые колонны. Это успокаивало.
Но сегодня в институт нагнали посторонних: комиссию из администрации холодовиков, представителей торговой палаты и журналистов с официального канала. Нюта слышала, как они ходят, переговариваются и даже смеются. Фуршетный стол накрыли в фойе на первом этаже, но здесь, на седьмом, был особенно хороший вид из панорамных окон — прямо на застекленный купол оранжереи, где сегодня пройдет пресс-конференция. Так что гости поднялись сюда. Толкаться среди них Нюте не хотелось. Она потуже перехватила волосы резинкой и отправила отчет Радионову на рабочую почту. Тот ответил почти сразу, но в сообщении:
«На фуршете была?»
«Нет».
«Зря! Тарталетки привезли с икрой. Отменные».
Есть хотелось еще с утра, но после маминого звонка Нюту подташнивало. Димасик там, наверное, стоит в очереди за остывшей похлебкой. Или уже не стоит, потому что ноги отморозил. А они тут икру жуют в честь успешно выращенного чего-то там. Тему сегодняшнего открытого доклада Нюта не узнавала.
«На Савушкину смотреть пойдешь?» — словно услышал ее Радионов.
С Савушкиной у него были давние терки. Хотя судачили, что не терки, а роман. Только Радионов решил остаться с женой, чего Татьяна Викторовна Савушкина ему так и не простила.
«Тема какая?» — все-таки уточнила Нюта. Фуршет можно и пропустить, а шанс погреться в оранжерее выпадает не каждый день.
«Пасленовые. Черт бы их побрал».
Нюта хмыкнула. Отношения с пасленовыми у Радионова складывались даже сложнее, чем с Савушкиной. Вероятность прижиться и размножиться при низких температурах у пасленовых была куда выше, чем у бобовых, на которые ставил Радионов. Вникать в их бесконечный спор Нюта не спешила. Все это проблемы из прошлой жизни. Из той, когда институт кипел активностью. Как им всем — бывшим преподавателям, а теперь научным сотрудникам, доцентам, лаборантам и профессорам — удается функционировать, есть тарталетки и проводить открытые доклады, Нюта никак не могла понять. И перестала пытаться.
«Анна Степановна, отчет я посмотрел. Но выводы печальные. Можно их как-то пооптимистичнее сформулировать?» — спросил Радионов уже по почте.
Нюта выключила монитор. Ничего оптимистичного она не видела. Все замерзло, покрылось ледяной коркой и стало частью снежного покрова. Если у Радионова хватает совести притворяться, будто это не так, пусть сам добавляет оптимизм туда, где его нет и быть не может. От злости у Нюты даже живот свело. Или от голода. Нюта прислушалась — на этаже стало тихо. Видимо, гости налюбовались оранжереей издалека и пошли внутрь.
