Текст: Екатерина Коновалова
- «Великое безмолвие, нарушаемое лишь гулом мира, что доносился до лошади всегда неизменным во всяком своем звучанье»,
- Пол Линч, «Черный снег»
Пол Линч, современный ирландский классик, в 2023 году стал обладателем Букеровской премии за роман «Песнь пророка», который критики сравнивают с культовыми антиутопиями XX века, называя его «ирландским „1984“» и «новым „Рассказом служанки“».
За девять лет до этого Линч выпустил роман «Чёрный снег» (2014), повествующий о судьбе фермера Барнабаса Кейна. Весной 1945 года фермер теряет в пожаре друга, который, рискуя собственной жизнью, пытается спасти скот, запертый в горящем хлеву. Эта гибель становится сильным ударом не только для самого Барнабаса, но и для всей его семьи. Издание The Irish Times называет Барнабаса «героем классической трагедии», отмечая, что «Линч будто изобретает английский язык заново, используя слова так, как никто до него».
Критики часто проводят параллели между стилем Линча и творчеством Кормака Маккарти, Фолкнера и Джеймса Джойса. Его проза отличается уникальным сочетанием жесткой реалистической манеры повествования с музыкальной поэтичностью языка. Чего только стоит образ: «Небеса отрешенны и бездейственны, и легкие их вздуты».
С выходом «Черного снега» российский читатель получает полный бэклист романов Пола Линча на русском языке. Ранее издательство «Азбука» выпустило: «Небо красно поутру» (2013), «Благодать» (2017), «По ту сторону моря» (2019) и, наконец, триумфальную «Песнь пророка» (2023).
Издательство будет продолжать работу с автором и представит новые книги в серии «Большой роман», как только они выйдут в свет.
А сейчас предлагаем прочитать фрагмент из «Черного снега» и подумать, что это — экзистенциальная пастораль или классическая трагедия? А, может, и то и другое?
Линч П. Черный снег : роман / Пол Линч ; пер. с англ. Ш. Мартыновой. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — 400 с. — (Большой роман)
В пустоши порожних дней длинны сделались часы. Он слонялся по двору, как человек, не пытавшийся выглядеть занятым, до того потерявшись внутри себя, что больше и не слышал он ферму, того, что опустошилось в тишину, да и на погоду над фермою внимания не обращал — на то, как необычно затянулась сушь, от чего земля отвердела, а затем тусклой печалью пролился дождь. А идя среди пустых своих полей, нечувствителен был к переменам вокруг, к брызнувшей зелени, что смягчила изгибы деревьев, природа как медлительное нечто в грузном сдвиге к весне. Как зазеленела трава и проросла косматая, без ртов скотины, что кормится ею. Одно лишь происходящее у него на уме, лишь попытки расплести узел долгого вервия, что привело к спящему гневу. К чувству в уме у него, что его обманули. Бродил вокруг зачерненного хлева, недо-видя его, или же заходил внутрь и распинывал перемешанные обломки, выискивая намеки среди металла стойл, частью скрученных подобно вопросительным знакам, чтоб мучить его.
Слишком много дней просидел он, ссутулившись в кухонном кресле, отплывая в тенета памяти или соскальзывая в беспокойный сон. Она смотрела, как он задремывает с разинутым ртом, смотрела на лицо его в покое — и видела другим, видела, как то, что держится тугим у него в лице, невесомо опадает. Ей хотелось говорить. Бабочка света из прихожей ласкала ему щетинистую щеку, и она видела его юным, таким, каким он был. Как начинал работать еще шестнадцатилетним юнцом на высотной стали, то труд опасный, и был словно некий богочеловек, но того не ведал, освоился запросто. В работе суровый и молчаливый, трудился с мохоками, самыми бесстрашными из людей, и с ирландцами, каким доставало отваги. Бум небоскребов в Нью-Йорке. Они перелепливали небо сталью своей, гуляли по несущим балкам, как чайки. Нью-Йорк под ними что книжка с объемными картинками, какую можно закрыть руками. Слушал он тишь неба сквозь грохот стали, пришепетывающие силы ветра, будто небо дышало. Тучи немые, скользившие, чтоб уложить тени свои слябами поверх города.
Чайки напирали на ветер, чтоб посмотреть, как эти чудны́е созданья разгуливают по узким балкам или командами по четверо трудятся на мостках лесов не шире, чем на двоих. Он, бывало, объяснял ей порядок движений, как нагревальщик клал уголь в крошечный горн и вытаскивал источавшие пар заклепки, лицо от жара кривя, подбрасывает румяную сталь в воздух, ее в жестянку ловит другой, а третий извлекает временную заклепку. Балка ждет, зрак в ней зияет, ожидает, чтоб ошпаренно его запечатали. Заклепка шипящая щипцами зажата и воткнута в око. Как долбил он без устали пневматическим молотком, заклепка мягка от жара, плющил стержень ее в шляпку. Над землей на коленях так, будто владел он ею. Он проснулся, глаза красны, увидел, что она смотрит на него. Иисусе, можно человеку спокойно вздремнуть. Рот у ней разомкнулся, но ни слова не вышло, удалилась она из комнаты безмолвно. Он склонился вперед, и встал, и прошелся по кухне, и остановился, и выставил руки над печной плитою. Подался в гостиную, к шкафу, достал бутылку виски и потянулся за стаканом, и скрипнула у него за спиной половица. Он учуял бурав ее взгляда, раз стояла она в дверях, и повернулся, и поставил бутылку на место. Ты напугала меня, когда я проснулся, я вот к чему, сказал он. Стояла надо мной вот так-то, я и испугался.
Без единого слова она развернулась и ушла в кухню. Он шагнул в прихожую, забрал пальто. Мне надо пройтись, сказал он.
Вечер был холоден и темен, и по суровой зиме его ума стылыми тропами бродили, не таясь, волки
Он спал в ту ночь, сам себя изгнав, в автомобиле, и во сне, от которого пробудился, он все еще спит в «остине». Припаркован где-то в неведомом месте, поскольку окна замазаны жирным утренним светом, и лежит поперек двух передних сидений зародышем, колени подогнуты под рулем, тишина, если б не жаловалась под ним кожаная обивка, когда начинает садиться он, дыханье в воздухе стылое, руки подоткнуты под себя, холод в нем угнездился, пока он спал, и он это чувствует до костей — стариковский холод, словно тело того и гляди изобьют, — окно истекает конденсатом, и потому ничего не видать вовне, и этот удушливый серый свет и что-то под ним, далекое, словно темные горы, и он пытается завести машину, но все никак — мотор кашляет, точно хворает, а потом с тарахтеньем глохнет, — и он пробует еще, но на сей раз все мертво, и он решает выбраться вон, посмотреть, что это, к чертям, за места, и собирается отпереть дверцу, и тянет за ручку, но дверца не открывается, он напирает плечом, но дверца не поддается, и с дверцей на другой стороне то же самое, и тогда машина кажется очень маленькой, кажется, будто сжимается она вокруг него, — и тут он видит, что там, вдали, это темное вовсе не далеко, а надвинулось, на него, на автомобиль, застилает собой ветровое стекло, вообще всё, — и дверь заклинило из-за этого же самого, и этого самого вид забирает дыханье у него из груди, и он принимается кашлять, осознаёт, что не может дышать, лихорадочно подбирается к окну и яростно стирает влагу — небо так плотно заволокло этим же, что кажется, будто неба нет вовсе,
