Текст: ГодЛитературы.РФ
Новый роман Андрея Волоса «Персей», вышедший в издательстве «Азбука», переносит читателя в Италию XVI века, эпоху бурных перемен, расцвета искусства и сложных взаимоотношений художника с властью. В центре повествования — знаменитый скульптор Бенвенуто Челлини, которому герцог Тосканский Козимо I де Медичи поручает создать бронзовую фигуру Персея. Для великого мастера этот заказ становится не просто профессиональным вызовом, но и испытанием на прочность. За девять лет работы ему предстоит пройти через череду конфликтов и интриг, а также тяжелый личностный кризис.
В интерпретации Андрея Волоса Челлини — человек страстный, неукротимый, порой дерзкий. Это художник, который не умеет и не желает идти на компромиссы. Его вспыльчивый нрав и «двойственная натура» неизменно провоцируют конфликты. Как с покровителями, так и с завистниками.
«Персей» — это глубокое размышление о природе творчества, цене признания и хрупком балансе между свободой художника и волей власть имущих. Бенвенуто Челлини — скульптор, отделенный от нас почти пятью веками, — предстает здесь удивительно близким и понятным.
Предлагаем прочитать фрагмент.
Персей : роман / Андрей Волос. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — 320 с. — (Азбука. Голоса)
Отец любил рассказывать, как пяти недель от роду Бенвенуто в компании еще двух младенцев принимал святое таинство крещения.
Будучи поочередно погружаемы в купель, малютки орали как резаные — а он даже не захныкал, только удивленно моргал и отфыркивался на манер Левиафана.
По словам отца, купелей было две: одна — серебряный таз с теплой водой, вторая — большая каменная, с неподогретой. И вот, усмехался маэстро Джованни, священник, держа тебя на ладонях, недоуменно смотрел, как ты сердито фыркаешь и отплевываешься, а потом шагнул к холодной — и окунул в нее. И тоже трижды, и с головой — и только тогда, сынок, ты начал недовольно вякать и сучить ногами!..
Бенвенуто часто об этом думал. Возможно, как эти две купели отличались друг от друга, так и натура у него получилась двойственная.
С одной стороны, нет для него большей радости, чем заниматься искусством — и рисовать, и ваять, и резать металл, и придумывать драгоценным камням такие чудные оправы, что они вдесятеро поднимаются в цене: всякий вельможа готов отдать любые деньги, а женщины рады и саму душу дьяволу прозакладывать.
А с другой, как только выдается случай повоевать, он тут же забывает обо всем изящном — и с наслаждением и радостью воюет, и показывает чудеса храбрости и ловкости, и выходит победителем, и получает хвалы, награды и уверения, что в этом ремесле нет ему равных. Его просят стать военачальником, чтобы отогнать врага и избавить мирных жителей от ужасов войны, — и он гордится едва ли не больше, чем когда из-под его рук выходит поделка, пленяющая всех красотой и изяществом.
Но стоит затем ему вспомнить, что ведь есть, есть на свете холст и краски!.. и глина, и мрамор, и резцы, и зубильца! — как он забывает о воинском искусстве, будто никогда в жизни его к нему не влекло, и никогда он не стоял на крепостной стене у заряженной пушки с фитилем в руке, и никогда не сражался ни пешим, ни конным, и не знал сладости победы над сильным противником...
Ночью враг окончательно вступил в Рим.
С высоты верхнего яруса Бенвенуто пристально разглядывал эту неописуемую новизну. Охваченный пожаром город пылал, плыл где в ярких языках огня, где в облаках дыма, и звездное небо то меркло в свете пламени, то, когда кварталы заволакивало клубами гари, снова ярко проступало.
Никто, кроме него, не мог это увидеть. Он уже тогда знал: чтобы видеть по-настоящему, одного зрения мало — нужно еще воображение!.. Нет, конечно, те, что стояли рядом, тоже глазели на горящий Рим и что-то, наверное, различали... но понять толком точно не могли.
Как можно рассказать об этом Микеле... поймет ли?..
Да и стоит ли записывать все подряд?.. Он ведь половины не помнит, а что помнит, помутилось в деталях. Мелочи гораздо лучше запоминаются в работе, чем в войне... вот, например, до сих пор памятно ему движение резца, что придало наконец лицу золотого Зевса нужное выражение.
Король Франциск через день присылал справиться, не готова ли статуэтка. И вообще-то, она была почти готова, Бенвенуто успевал к обещанному сроку... но лицо!..
Он мысленно видел, каким оно должно быть, а на деле никак не выходило. Он раз за разом вырезал грозный лик громовержца — и опять получалось что-то иное, и опять ему приходилось наплавлять на обезображенную физиономию нашлепку свежего золота, чтобы закрыть прежнюю порчу и попытаться заново.
И снова резал, и снова наплавлял, и так раз за разом, и уж почти отчаялся — как вдруг резец сам сделал именно то, что было нужно, и Зевс мгновенно стал таким, каким Бенвенуто хотел его видеть: из-под грозной гримасы повелителя молний проглянула улыбка горестного всепонимания.
А что на войне? Суматоха, пальба... несчастья.
С утра до ночи он занимался своими дьявольскими упражнениями. Он так ловко садил во врага ядро за ядром, что полюбоваться им повадился кое-кто из кардиналов. Они стояли чуть поодаль, то восхищенно переговариваясь, то даже молясь за него. При этом их красные шапчонки представляли собой отличную цель для тех французов, что засели, например, в сотне саженей на башне Бини. Бенвенуто не раз по-доброму просил кардиналов не торчать на стене. Но они продолжали упорно таскаться — любопытно им было, видите ли, последить за баталией. Тогда он велел запирать дверь, ведшую на верхний ярус. Кардиналы два дня бились в нее попусту, а когда их так и не пустили, все эти бывшие друзья и почитатели сделались его злейшими врагами.
Например, однажды примчался синьор Орацио Бальони: видишь вон тот дом за воротами Кастелло? Это гостиница. Видишь солнце, намалеванное между двумя окнами? Это вывеска! С башен приметили, что там собралась целая толпа вояк. Скорее всего, они просто кутят. Окна закрыты ставнями, но бить нужно прямо в это солнце или на локоть левее.
— Бенвенуто! — кричал он. — Если ты попадешь, мы всех истребим одним ударом! Не теряй времени! Мерзавцы в любую секунду могут разбежаться!
Попасть в солнце можно, сдержанно отвечал Бенвенуто, с прищуром примериваясь к цели, ничего не стоит пальнуть прямо в середку. Но посмотрите сюда, мессир: у жерла стоит бочка с камнями. Совершенно очевидно, что, когда пушка выстрелит, сила огня и ветра сбросит бочку вниз, на нижний ярус, во двор. Нужно сначала оттащить ее от греха подальше в сторону, а потом уж без опаски долбануть как следует.
— Не говори глупостей, Бенвенуто! — заорал синьор Орацио Бальони. — У нас нет времени таскать бочки! Не может такого быть, чтобы ветер от пушки свалил ее из того положения, в котором она находится!.. Да если бы она и упала, а внизу стоял сам папа, беда была бы не так велика, как тебе кажется. Стреляй же, стреляй!
Не рассуждая больше, Бенвенуто выпалил — и, как и обещал, угодил точь-в-точь в самое солнце.
Но и бочка повела себя точь-в-точь по его обещанию: грянулась как раз посередине между кардиналом Фарнезе и мессиром Якопо Сальвиати. Если бы эти достойные люди стояли ближе друг к другу, она бы расплющила обоих.
К счастью, они в тот момент страшно бранились. Кардинал Фарнезе минуту назад сообщил мессиру Якопо, что он, мессир Якопо, — главная причина разгрома Рима. А мессир Якопо в ярости отвечал, что, если бы не кардинал Фарнезе, никакой войны вообще не было бы. И чтобы дать простор своим поносным словам, они орали друг на друга издалека, не очень приближаясь.
Когда между ними, громыхнув не хуже пушки, рухнула бочка с булыжниками, двор погрузился в мгновение мертвой тишины. Но когда мгновение истекло, поднялся великий шум: задрав голову, кардиналы вопили, грозили, трясли кулаками!..
Добрый синьор Орацио всполошился и побежал вниз. Бенвенуто услышал, как кто-то надрывается насчет того, что давно пора убить этих проклятых пушкарей. Разозлившись, он тут же повернул два фальконета к лестнице, откуда могли появиться нежданные гости, и приготовил запал.
Минуты не прошло, загромыхали по лестнице слуги кардинала Фарнезе. Однако их намерение досадить проклятым пушкарям наткнулось на фитиль в руке Бенвенуто.
Они с бранью теснились в проеме и таращились в жерла фальконетов, а он спокойно пояснял им, что значит этот фитиль у него в руке: то именно, что если хоть один сделает еще шаг, из всех чохом будет произведен горчичный порошок пополам с томатным соусом. Поэтому лучше им вернуться и передать кардиналу, что Бенвенуто всего лишь выполнил приказ и приказ этот имел в виду его же, духовенства, защиту, а вовсе не обиду.
Что же касается бочки, пусть скажут, что бочка упала случайно.
Только они с ворчанием ретировались, как появился чертов путаник Орацио Бальони и с порога начал на него орать. Ну, это уже было слишком! Бенвенуто взялся за рукоять шпаги и, должно быть, сильно изменился в лице.
Синьор Орацио запнулся, побледнел, а потом сказал почти шепотом:
— Бенвенуто! Тише, тише! Ты что! Я твой друг! Не будем ссориться! Я люблю тебя как родного! И когда-нибудь смогу это доказать!.. — И рассмеялся, и закончил, обнимая его: — А вообще-то, жаль, Бенвенуто, что ты попал ядром, но промахнулся бочкой. Лучше бы наоборот: несчастные французы могли и не пострадать, зато бы ты ухлопал обоих мошенников, один из которых — причина великих наших бед, а другой, быть может, будет причиной и еще худших!..
И — да, когда осада кончилась, синьор Орацио доказал Бенвенуто свое расположение: предложил принять чин капитана и набрать себе отряд бойцов человек в триста...
