Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: РГДБ
Читают ли взрослые классическую литературу или, окончив школу, больше не возвращаются к ней? Как жизненный опыт читателя помогает понять мотивации и поступки литературных героев? Чему нас могут научить Печорин, Германн или кузнец Вакула? И может ли, наконец, сегодня быть актуальна «История моего современника» Владимира Короленко?
Может — считают участники очередной встречи проекта Fabula rasa писатель, литературовед и телеведущий Александр Архангельский и литературный критик Галина Юзефович. Александр несколько лет назад снял документальный фильм «Идеалист Владимир Короленко». Галина стала инициатором издания «Истории моего современника» (долгие годы обходимой вниманием издателей), написав к ней предисловие. Почему в наши дни оказывается важным читать Короленко и говорить о нем? На эти и другие вопросы можно будет узнать ответы на встрече.
Куратор проекта и модератор — Татьяна Соловьева, старший преподаватель РГГУ, заместитель руководителя отдела общественных связей «Российской газеты».
Встреча пройдет 26 марта в 19:00 в 313-й комнате РГДБ. Вход свободный.
Владимир Короленко. История моего современника
Пред. Галины Юзефович, М.: Время, 2018
Из предисловия Галины Юзефович:
Конечно же, он не случайно назвал свои воспоминания «Историей моего современника» – в этом (как и во всем другом) он безукоризненно честен: любая персональная история для него - частный случай некой общей тенденции, одна из нитей в большом и разнообразном плетении эпохи, и именно эпоха и ее обитатели для него главный объект наблюдения и рефлексии. Пытаясь возвысить личный опыт до универсального, растворяя первый во втором, он достигает в этом странном на первый взгляд деле выдающихся успехов: его книга, оставаясь исповедально искренней (снова та самая фирменная короленковская честность), в то же время воспринимается как самый точный слепок эпохи.
Задолго до сегодняшней моды рассказывать о себе через других людей (а еще через любимые места, книги, стихотворения, предметы) Короленко, по сути, делает то же самое. Вместо того, чтобы пастозными мазками писать автопортрет, он изображает мир – и в первую очередь людей - вокруг себя, собственную личность обозначая при этом лишь легким контуром. Но в результате почти незаполненное зияние на месте фигуры автора чудесным образом оказывается куда более живым, узнаваемым и говорящим, чем самая четкая фотография, и противиться обаянию этого образа невозможно.
«Щось буде»
В октябре 1858 года, то есть когда мне было пять лет, в Житомир приезжал молодой царь Александр II.
Город делал к этому приезду торжественные приготовления, и на площади, около костела отцов бернардинов, была выстроена огромная триумфальная арка. Мы смотрели ее накануне, причем это дощатое сооружение поразило меня своей громадностью и странностью, как будто ненужностью среди площади. Затем мне смутно вспоминаются толпы народа, страшный гул человеческих голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то в глубинах этого человеческого моря, после чего народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру города. Все говорили, что это проехал царь.
Гораздо отчетливее сохранилось впечатление вечерней иллюминации. Я помню длинные вереницы огней, протянувшиеся к площади, где над всем высилась огромная арка, пылавшая, как костер. Толпы людей передвигались внизу, как черные потоки, а вверху было еще более черное небо. По временам где-то поднимались крики «ура», которые подхватывались, крепли, проносились по улицам вдаль, перекатываясь огромным сплошным гулом. Я крепко ухватился за чью-то юбку, меня толкали, и прислуга с трудом выводила нас из толпы. Мать встретила нас перепуганно и сердилась на прислугу. Потом отец в мундире и при шпаге, а мать в нарядном платье куда-то уехали…
Нам приказано было ложиться, но спать мы не могли. Жили мы в тихом, тупом переулке, но, несмотря на это, из города к нам проникал какой-то заглушённый гул, и возбуждение просачивалось в нашу спальню. Когда старая нянька убрала у нас свечку и поставила ее за стеной в соседней комнате, то нам показалось, что в щели ставней видно зарево. Мы перебрались на одну кровать, у самого окна, и лепились у стекол, заглядывая в эти щели, прислушиваясь к шуму и делясь своими впечатлениями, над которыми, как огненная арка над городом, властно стояло одно значительное слово: царь! Старший брат был, конечно, наиболее из нас сведущий. Он знал, во-первых, относившуюся к случаю песню:
Ездил белый русский царь,
Православный государь,
От земли своей далеко
Славы добывать…
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок, и, главное, «все может». Может прийти к нам в комнату, взять что захочет, и никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку отрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас отрубят… Потому что царь «имеет право»…
Царь уехал, но отголоски его посещения долго еще составляли значительное содержание нашей жизни.
У нас был далекий родственник, дядя Петр, человек уже пожилой, высокий, довольно полный, с необыкновенно живыми глазами, гладко выбритым лицом и остренькими усами. Когда он поводил кончиками усов, мы хохотали до слез, а когда он говорил, то хохотали часто и взрослые; вообще это был человек с установившейся репутацией остряка. После царского проезда он рассказал несколько анекдотов. Мне особенно запомнился один: перед самым царским проездом полиция заметила в боковой улице корову. Когда будочники кинулись на нее, она смертельно испугалась, когда же раздались крики «ура!», то корова пришла в совершенное исступление и бросилась в толпу, раскидывая людей рогами. Таким образом, она будто бы пробила себе путь до пустого пространства, оставленного для проезда царя, и попала туда как раз в то мгновение, когда промчалась царская карета. Корова ринулась прямо за каретой и торжественно прибыла к губернаторскому дому, а за нею два запыхавшиеся, насмерть запуганные под-часка.
На меня рассказ произвел странное впечатление… Царь, и вдруг — корова… Вечером мы разговаривали об этом происшествии в детской и гадали о судьбе бедных подчасков и владельца коровы. Предположение, что им всем отрубили головы, казалось нам довольно правдоподобным. Хорошо ли это, не жестоко ли, справедливо ли — эти вопросы не приходили в голову. Было что-то огромное, промчавшееся, как буря, и в середине этого царь, который «все может»… Что значит перед этим судьба двух подчасков? Хотя, конечно, жалко-Должно быть, в это время уже шли толки об освобождении крестьян. Дядя Петр и еще один знакомый высказывали однажды сомнение, может ли «сам царь» сделать все, что захочет, или не может.
— Николай — на что уж царь был… все перед ним дрожало… А чем кончил?
Отец отвечал обыкновенной своей поговоркой:
— Толкуй больной с подлекарем… Захочет и сделает…
