Текст: Михаил Визель
Обложки с сайтов издательств
Александр Бушковский. «Рымба»
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019
«Медленно растет карельская сосна…» Так начинается манифест «Новой северной прозы». Неизвестно, входит ли петрозаводец Бушковский в объединение «Новой северной прозы» формально, но по сути - вполне. Его роман - история островной карельской деревни, которая столетиями росла, менялась и оставалась собой. Последнее - в противостоянии с пришлыми людьми, - начиная от конунгов, воевод, шведских и российских чиновников, сгонявших рымбчан на работы и обкладывавших данью/податями, и заканчивая полицейскими чинами и младоолигархами. В повествовании два слоя - историческое, описывающее смену поколений от времен Ивана Грозного, когда на остров, населенный местными «людиками»-карелами, приплыли и смешались с ними русские топорники, до Первой мировой; и современное, сосредоточенное на нескольких месяцах нашего времени, начиная с того момента, как в Рымбу, буквально как русалочку, выносит из вод морских непонятного то ли бомжа, то ли лесковского «зачарованного странника» Славу-Сливу.
Надо признать, что историческое повествование удалось Александру Бушковскому лучше: оно интереснее стилистически, компактнее, лаконичнее за счет необходимости «пройти сквозь» десятилетия и столетия. Современный слой грешит все-таки бытописательством и сентиментальностью - похоже, автору не хватает дистанции с прототипами своих героев, он боится их обидеть - и в результате все немногочисленные современные жители Рымбы оказываются просто какими-то идеальными людьми, живущими в зачарованном саду, всё дурное в который попадает исключительно извне. Но для Александра Бушковского, видимо, и такая стилистическая разнобоица, и идеализированное описание современных северян очень важны. Почему - объясняет вкладываемый в уста одного из них манифест:
У меня дед лихой был, а прадед и того круче. В строгости нас, мальцов, держал. Учил грамоте… Мне от него топор остался на память, старинный, самокованный. Любой сук с одного удара берет, только плечо подымай. Один ухарь городской предлагал мне за него финский топор, острый, оранжевый. Слова даже такие говорил: вечный и са-моза-та-чи-ва-ю-щий-ся. Отвезу, говорит, твой топор в краеведческий музей. Но финский мне не с руки оказался. Мой лучше. Зачем мне вечный? Да и память дедовская.
Андрей Аствацатуров. «Не кормите и не трогайте пеликанов»
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019
Роман, вышедший почти одновременно в той же редакции, что и вышеупомянутый, более того, их авторы - почти ровесники, но трудно найти две книги более несхожие.
Писатели не так уж редко и не так уж скупо отдают своим героям эпизоды и целые сюжеты из собственной жизни, прикрывая себя и близких себе людей прозрачными (Болконский — Волконский) или же, наоборот, понятными только им самим именами. Петербургский писатель и потомственный филолог Андрей Аствацатуров для своего третьего романа выбирает ровно противоположную стратегию. Он называет главного героя собственным полным именем, включая родовое прозвище Жирмуноид (Аствацатуров - внук академика Жирмунского, значившего для ленинградского университета столько же, сколько Лотман - для Тартуского), но помещает «себя» в совершенно фантастические обстоятельства. Включающие питье водки с сомнительными прожектерами, пылкую любовь парижской певицы русского происхождения, за которой гонятся бандиты (и вообще мгновенно вспыхивающую любовь самых разных женщин), провоз контрабандой наркотиков из Лондона, швыряние в лицо заявления об увольнении заведующему кафедры, который прогнулся перед наглым скоробогачом... Не исключено, что часть этих обстоятельств имеют под собой реальную основу (из жизни самого автора и его друзей - которые тоже фигурируют под реальными именами) - но вместе создают впечатление гоголевского «Носа»: вроде по отдельности всё логично, а вместе какой-то дурной сон.
Но и в этом сне герой - потомственный петербургский интеллигент, которому не повезло родиться в эпоху крутых переломов, вполне узнаваем и симпатичен. Как та самая нелепая птица пеликан, которая не любит, когда ей протягивают подачки. А еще, кстати, пеликан — это известный со времен Средневековья символ жертвенности: считалось, что он кормил детенышей кровью из собственной груди. Многозначительная метафора для академического ученого.
Давид Гроссман. «Как-то лошадь входит в бар»
Пер. с иврита В. Радуцкого
М.: Эксмо, 2019
Давид Гроссман более известен как писатель о подростках и для подростков, и первый его взрослый роман посвящен подростку же. Только этому подростку 57 лет, у него, даром что лысый коротышка, множество жен и детей, и он, совсем не дурак, чтобы как-то замаскировать свою истинную сущность, выбрал себе ремесло стендап-комика.
Стендап-шоу - возможно, самое неоднозначное и обескураживающее порождение современного шоу-бизнеса. Чем занимается артист на небольшой клубной сцене? Рассказывает древние анекдоты, отпускает шуточки на грани, а порой, по обстоятельствам, и далеко за гранью фола; и все это в паре метров от разгоряченной публики, которая ведь может и драться полезть! Как заметил кто-то из писателей прошлого, велико искусство канатоходца, гордо вышагивающего по туго натянутому канату - но насколько же выше искусство эксцентрика, смешно вихляющегося на канате полуспущенном!
Дов Гринштейн, выступающий под сценическим именем Довале Джи, - из таких эксцентриков. Его шоу - это череда развязных шуточек, отпускаемых непробиваемым циником. И только друг детства, ставший важным юристом, которого Довале зачем-то просит прийти на свое шоу, с ужасом понимает: он совсем не знал этого весельчака! Ему в голову не могло прийти, что под его веселостью с юных лет прятались семейное насилие, школьные издевательства, полусумасшедшая, пережившая Холокост мать. А еще судья в отставке понимает: если бы не Дов, «козел отпущения», то все шишки сыпались бы на него самого, «слишком умного».
Отдельного упоминания заслуживает язык книги. Дов говорит нарочито уличным языком, уснащая ивритскую речь жаргонными словечками из арабского, идиша, английского, даже искаженного русского (догадайся, например, что падлаóт - это множественное число от падлаá, пришедшее через идиш из обычной русской «падлы»), и переводчик честно распутывает все эти выкрутасы. Но порою кажется, что слишком честно. Например, пишет в сноске: «Сатхéн — возглас одобрения: «Почет и уважение!», «Молодец!» (сленг, арабск.). Часто употребляется в разговорной речи». Любой носитель современного русского языка не задумываясь скажет: «Респект и уважуха!» Но до живущего в Израиле переводчика Виктора Радуцкого этот расхожий полуанглицизм, вполне соответствующий духу книги, похоже, еще не добрался.
Сьюзен Сонтаг. «Под знаком Сатурна»
Пер. с англ. Б. Дубина, С. Дубина, Н. Циркун
М.: Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2019
Сьюзен Сонтаг (1933—2004) - такой же эмблематичный американский интеллектуал, как, скажем, Умберто Эко - интеллектуал европейский. Все при ней: неистовый темперамент, помноженный на незаурядный ум, бегство из «торгашеской» семьи к высотам духа, по этой же причине - переезд на годы в Париж, сексуальная раскрепощенность и, главное, беспрецедентная интеллектуальная честность, воплотившаяся не в художественном творчестве, а в многочисленных эссе, критических статьях, мемуарах, манифестах… Семь из них, написанных в 1972—1980 годах, объединены под обложкой этой небольшой книги. Автор воздает долг памяти умершему другу, основателю гештальт-терапии Полу Гудмену, рассуждает о Вальтере Беньямине (именно он, по ее мнению, «жил под знаком Сатурна») и Ролане Барте, обрушивается на Лени Рифеншталь, а на самом деле - на «ползучую реабилитацию» эстетики фашизма в 70-е годы. Всегда тонко, умно… и пристрастно. Именно такое сочетание и сделало Сонтаг одной из самых влиятельных интеллектуалов своего времени.
Гайя Винс. «Приключения в антропоцене: Путешествие к сердцу планеты, которую мы создали»
Пер. с англ. И. Черненко
М.: Азбука-Аттикус, 2019
Псевдогреческое слово «антропоцен» было придумано недавно, чтобы подчеркнуть: человек перестал быть одним из сотен тысяч биологических видов, населяющих Землю, и стал, наряду с землетрясениями, приливами, магнитным полем, одной из геологических сил, определяющих сам ее облик. Причем произошло это не просто недавно, а, по геологическим меркам, доли секунды назад: первым заметным проявлением новой эпохи стали знаменитые густые лондонские туманы - которые на самом деле имеют вполне рукотворное происхождение, связанное с дымами из каминов, паровозных труб и промышленных печей в середине XIX века. Но это, конечно, младенческий лепет по сравнению с тем, что стал вытворять человек век спустя, проникнув в чуждые себе среды (воздушный океан и подводный мир), завладев атомной энергией и научившись выходить в открытый космос.
Это завораживает, но и тревожит: ведь мы до сих пор очень мало знаем, как устроен мир, в котором мы живем. Многим ли, например, известен тот приводимый Винс факт, что реки возникли только после того, как появились растения с корнями - и этими корнями взрыхлили равнины и раскололи горные породы, создав русла? Но, мало зная взаимосвязи, беремся этот мир менять. Гайя Винс как раз и прослеживает, как это делается и к чему приводит. Всякому обывателю интуитивно понятно: в целом - ни к чему хорошему. Но чтобы выйти за пределы обывательского брюзжания, она ездит в командировки по всему миру, от полинезийского острова Кирибати до лесов Патагонии. И, в лучших традициях расследовательской западной журналистики, не просто читает источники и смотрит вокруг, но без конца беседует с живыми людьми, делящимися с нею своими планами и опасениями. В 2015 году эта сытная книга принесла Винс награду Королевского общества (английской Академии наук) - впервые, кстати, присужденную за научно-популярную книгу даме. И поделом.
