Фото: @lvnatikk/unsplash.com
Диана Неверова, Санкт-Петербург. Деликатесы
Сначала он просто шел — мимо башен из стекла и стали, мимо каменных стен, от которых исходил жар, несмотря на то, что уже вечерело, потом побежал, потом раздался крик, что-то звякнуло и его накрыло ледяным покрывалом — кто-то облил его водой. Он отряхнулся, но не остановился, а наоборот — побежал быстрее, еще быстрее — сладкий и манящий запах еды разливался по улицам Сеула. Он бежал по знакомой дороге, замедляя темп, когда какой-нибудь лихач на мопеде или фыркающей машинке ослеплял его фарами. Асфальт местами был очень горячим, вызывая приступы жажды и воспоминания о прохладной речной воде, — он знал местечко под ажурной аркой одного моста, где вода была особенно прохладной — там волны набегали на кромку берега медленно, сонно, прячась от зноя в густом белесом тумане, так похожем на пар, который обычно стоит над миской супа.
Он был почти у цели — осталось пробежать пару домиков, где находились щиктанги, столовые, вечно набитые студентами и туристами. Запах еды здесь был особенно крепким, слоистым, но даже на бегу он улавливал и разгадывал большинство ароматов — тягучий рыбный шлейф смешивался с тонкими цитрусовыми нотками, слегка разбавлялся нежным запахом мясного бульона, кремовым, молочным запахом риса и кокоса, резким и отталкивающим запахом пригоревшего лука, едким и убийственно острым ароматом красного перца, из-за которого страшно горел язык и всегда хотелось чихать. Над всеми этими запахами доминировал один — терпкий, опасный запах человеческого пота. Сегодня, правда, была еще какая-то нотка, сладковатая, мясная, назойливая, но он не разгадал ее — надо было торопиться. Он обогнул знакомую тележку — вся она была заставлена пестрой мишурой для туристов, и старик-кореец изо дня в день катал ее по кварталу, изредка, как сейчас, останавливаясь передохнуть в тени какого-нибудь дерева. Потом показался высокий забор, за которым, как он знал, притаился огромный рынок Моран — это место он всегда пробегал особенно быстро. Потом начиналась длинная узкая улочка, вся усыпанная белыми и розовыми лепестками цветущих сакур. Воздух здесь был прохладнее, он вливался в легкие свободно, освежая и будто бы специально подготавливая к приему пищи. Бежалось приятно и весело, от резких и быстрых движений белые и розовые лепестки взлетали с земли и, медленно покачиваясь, плыли в голубоватых сумерках, образуя за ним длинный мерцающий хвост.
Наконец показался дом с множеством ярких окон и красной дверью, перед которой стоял блестящий аквариум, по стеклянному дну ползали крабы, а ближе к поверхности воды толкались темные рыбины — иногда он задерживался здесь, чтобы посмотреть, как они шевелят плавниками и долго-долго шепчут что-то толстыми мясистыми ртами. Но сегодня он пробежал мимо, прямиком к зарослям магнолий, рододендронов, ярких желтых сфер форзиций, подбитых снизу пушком просыпающейся травы. Быстро пробрался сквозь узловатые ветви и шершавые кожистые листья, нашел знакомый пятачок земли, уселся и стал ждать. Сквозь плотную сеть веток открывался вид на огромную витрину, усыпанную надписями на хангыле, китайском, английском, русском языках: кимчи, сапкепсаль, pulkogi, pibimpap, posint’ang — раньше все эти палочки, точечки, полосочки, из которых состояли слова, жутко отвлекали его от того главного, что за ними скрывалось. Но потом он научился смотреть сквозь них, как смотрел бы сквозь дымок, плывущий над миской супа, на темно-коричневый, с белыми прожилками, губчатый кусок мяса, лежащий на дне. За витриной находился прилавок со всевозможными вкусностями: гирлянды из лапши, сочно блестевшей под разноцветными соусами, миски и мисочки с креветками, особенно розовыми в закатных лучах солнца, тарелки и тарелочки с желтоватыми кубиками капусты, припорошенной едкими пунцовыми пятнами перца, плошечки с горками риса и бесконечные кровавые ленты чили-перца, нанизанного на проволоку. За всем этим великолепием ходили, стояли и сидели ужинающие люди. Одни ели спокойно, медленно захватывая палочками кусочек золотистого мяса, подносили его к чашечке с соусом, макали, слегка придавливая нежную плоть, чтобы она лучше пропиталась соевыми соками, подносили к губам и долго жевали. Другие накидывались на еду с нетерпением, стучали палочками из тарелки в тарелку, точно голодные цапли, которых он однажды видел на мелководье, недалеко от своего местечка под мостом. Эти другие вызывали у него раздражение — слишком сильно напоминали его самого, он тоже бросался на еду с жадностью и злостью, чавкая и глотая куски, давясь слишком большими пластинами капусты, которая иногда перекрывала гортань, отчего он даже начинал задыхаться.
Сегодня витрина была невероятно красива, заставлена всяческой снедью как никогда — в Сеуле готовились к большому празднику — фестивалю цветущей сакуры. Мисочки толпились за стеклом, наползая друг на друга, заманивая гостей в ненасытное брюхо ресторана. Он пристально изучал эту картину, выискивая среди людей за стеклом знакомый силуэт. Вдруг ветки самого разлапистого куста над ним дрогнули, несколько прошлогодних листьев упали к его ногам — маленькая пухлая ручка продиралась сквозь молодую зелень, детские пальчики скользили по нежным лимонным цветкам, обрывая один за другим. И вот он уже смотрит в глаза нарушителю спокойствия — девочка с русой косичкой, в розовом платье, на голых ножках — кожаные сандалии, в одной руке она держит панамку, в другой — комок из мертвых цветов.
— Ой! — воскликнула она, увидев его. — Ух ты! Ма-ма! — Она бросила панамку и убежала.
Он сердито посмотрел ей вслед и залез в самую глубину зарослей, там было душно и неуютно, но безопасно. Слышался шум колес, звуки открывающейся и закрывающейся двери, знакомый детский голос и еще другие голоса, незнакомые, язык тоже был чужой:
— Мам, пойдем покажу что-то! Ну пойдем!
— Сначала покушаем. Ты же голодная?
— Нет.
— А если подумать?
— Нет же!
— А вот мама голодная. И папа тоже, правда ведь, папа?
— Правда, правда, могу съесть даже маленькую девочку! Целиком! Прям вместе с этой красивой юбочкой!
— Лучше нам съесть пару хороших чизбургеров, где у них тут «Макдоналдс» или что-нибудь похожее?
— Да ну, пошли к местным, какой чизбургер, приехать в Сеул и не попробовать национальную кухню?
— Ну страшновато, кто их знает, этих корейцев, ни черта не понятно в этих их меню.
— Да глупости, перестань, пойдем, смотри какая витрина.
Из своего укрытия он видел, как мужчина, а следом полная женщина и уже знакомая ему девочка зашли в ресторан и растворились в ярком сиянии праздничных огней.
Не успела дверь за ними закрыться, как снова открылась — на мостовую вышел маленький мужчина в белом фартуке и перчатках, в руках у него была миска, за которой уверенно плыл сливочно-белый язык пара. Мужчина медленно приблизился к кустам и поставил миску под одну из пушистых веток форзиции. Он нечаянно задел ветку, и золотистый ручеек пыльцы осыпался прямо в содержимое миски. Мужчина постоял немного, помахал руками, будто бы делая гимнастику, и отошел. Обычно он возвращался в ресторан, но сегодня этого не случилось. Сидеть в укрытии было невыносимо — запах мясного бульона пронизывал заросли, проникая через широкие ноздри в темноту пасти, щекотал небо и язык. И он выскочил. Кинулся к миске и стал глотать, яростно, с наслаждением, раздувая брыли, с которых текла слюна. Бульон обжигал его, он опрокинул миску и хватал куски мяса с земли всей пастью, закидывая их в самую глубину глотки. Когда он в очередной раз вскинул лохматую голову к темному небу, чтобы отправить жилистый кусок на крепкие моляры, что-то стало душить его. Он пытался кашлять — как делал всегда, освобождаясь от лишних кусков пищи, но ничего не получалось, лапы стали разъезжаться, и он упал мордой в темное жирное пятно, которое осталось на месте пролитого супа. Петля на его шее затянулась сильнее, другая петля обхватила задние лапы, его потащили по остывающему асфальту. Последнее, что он увидел — это как пыльный ботинок пнул его миску, и она с жалобным звоном покатилась по дороге.
— Хорош, красавец! Настоящий чиндокке, сейчас это редкость, на рынок сдадим. Если не возьмут дорого — сами разделаем, давно его откармливаю, — сказал мужчина в фартуке человеку с двумя длинными палками, которые упирались в едва дрожащее тело большой собаки.
Ужинающих гостей в ресторане становилось все меньше, люди начинали расходиться по домам. Только в одном углу все еще сидела русская семья туристов, доедая остатки десерта.
— Мама, а как корейские собачки гавкают? По-корейски?
— Конечно!
— А как?
— Meong-meong!
— А кошечки?
— Уa-ong! Уa-ong!
— Совсем не как у нас…
— Тут многое иначе, детка. Ты доела? Пойдем, покажешь, что там в кустах.
