Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Он помог мне пережить одну из самых тревожных ночей в моей жизни. И я должен был написать о Полонском еще тогда, 35 лет назад.
Но с такого рода долгами всегда происходит что-то странное. Они лежат на пороге души - протяни руку и возьми. А ты отодвигаешь их в сторону - мол, успеется. Когда-нибудь, не сейчас.
Так и с Полонским. Уже пожелтели страницы той его книги, что стала для меня спасительной, а все жду чего-то.
Но вот - 200-летие Якова Петровича Полонского. И я слышу его чуть насмешливый голос: "Ну и какой повод тебе еще нужен, чтобы вспомнить обо мне?"
Итак, 1984 год. Осень. Ташкент. Ко мне прилетает жена. Мы не виделись два месяца - с тех пор, как меня призвали.
И вот мне дали увольнительную на сутки. Весь батальон повели в музей Ленина, а меня отпустили.
Прибытие рейса - в полночь. Я загодя примчался в аэропорт.
Смотрю в киоске, что бы купить в подарок жене. Вижу томик Якова Полонского "Лирика. Проза". Что ж, пусть это будет первая книга в нашей семейной библиотеке. Отдаю 2 руб. и 70 коп.
Времени - вагон. Выхожу из душного аэровокзала. Пахнет дымом - повсюду тлеют костры из листьев. Между ними бродит дворник и шевелит влажные листья палкой. С такой же палкой ходил Полонский. Однажды он упал с дрожек и с тех пор не мог обходиться без палки.
Из пелены дыма кошачьими фарами смотрит трамвай. Жесткие листья платана потрескивают под сапогами. Я мысленно репетирую нашу встречу. Скажу: "Здравствуй", а она скажет: "Привет!" Я скажу: "Ты сегодня очень красивая", а она скажет: "Я ужасно голодная".
Тут мне показалось, что там, на табло, появился заветный рейс, и я побежал обратно. На табло моего рейса не значилось. Вокруг - шум, гам и давка. Вспомнил, что имею право на специальный зал для военных. Гордо поднимаюсь на второй этаж. Тут заняты не только все сиденья, но и ступить некуда. Лежбище. На полу, на расстеленных шинелях, лежали в повалку ребята-афганцы.
Притулился куда-то, открыл Полонского на "Песне цыганки":
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету...
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту...
Смотрю на часы: пора. А на табло - тишина. Пробираюсь к справочному окошку: "Девушка, а где московский рейс?"
- Пока сведений нет.
- Но ведь он вылетел.
- Вылетел.
- Так где же он?
- Сведений нет.
Я попытался снова погрузиться в Полонского.
- Вы бы пошли куда-нибудь, - сказала девушка, - а то стоите тут.
- У меня жена...
- Этим рейсом? Жена? Ну тогда стойте.
Не помню, сколько часов промаялся у этого окошка. Тут же роились другие встречающие рейс. Справочная девушка заученно повторяла про технические причины. В воздухе повисло отчаяние. Еще несколько раз я выбегал из духоты аэровокзала в горькую от дыма ночь.
Ходил туда-сюда, повторяя как молитву: "Мой костер в тумане светит... Мой костер в тумане светит..."
Когда зашелестело табло и на нем возник рейс Москва - Ташкент, уже светало.
Оказалось, у новенького Ил-86 в полете возникли проблемы с двигателем. Самолет сел на военном аэродроме, поэтому никаких сообщений по гражданским каналам связи о нем не было.
Когда мы с женой вышли из здания аэровокзала, то один из тех, кто ждал со мной всю ночь своих родных, сфотографировал нас. Не помню, кто это был.
А снимок сохранился: стоят, оглушенные счастьем, девушка с косичкой и молоденький лейтенант. Очень серьезные.
Вечером того же дня мы простились до зимы.
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни...
Из тетради Якова Полонского
Детское геройство
Когда я был совсем дитя,
На палочке скакал я;
Тогда героем не шутя
Себя воображал я.
Порой рассказы я читал
Про битвы да походы -
И, восторгаясь, повторял
Торжественные оды.
Мне говорили, что сильней
Нет нашего народа;
Что всех ученей и умней
Поп нашего прихода;
Что всех храбрее генерал,
Тот самый, что всех раньше
На чай с ученья приезжал
К какой-то капитанше.
В парадный день, я помню, был
Развод перед собором -
Коня он ловко осадил
Перед тамбур-мажором.
И с музыкой прошли полки...
А генерал в коляске
Проехал, кончиком руки
Дотронувшись до каски.
Поп был наставником моим
Первейшим
из мудрейших.
А генерал с конем своим,
Храбрейшим
из первейших.
Я верил славе - и кричал:
Дрожите, супостаты!
Себе врагов изобретал -
И братьев брал в солдаты.
Богатыри почти всегда
Детьми боготворимы,
И гордо думал я тогда,
Что все богатыри мы.
И ничего я не щадил
(Такой уж был затейник!) -
Колосьям головы рубил,
В защиту брал репейник.
Потом трубил
в бумажный рог,
Кичась неравным боем.
О! для чего всю жизнь не мог
Я быть таким героем!
1866
Оригинал статьи: "Российская газета"
