— Мама, ну икра — обалденная. Когда ты ее успела сделать?
— Ой, скажешь. Мы же готовились к твоему приезду. Ждали.
— Да, Нина, очень вкусно. Очень. — Владимир Борисович еще зачерпнул вилкой из эмалевой кастрюльки и намазал икру из синеньких на мягкий ржаной ломоть.
– Леночка, скумбрию бери, пожалуйста. Ты такую в Москве не купишь. Володя утром, только что купил.
— Мама, я уже не могу никакую скумбрию. Я уже сейчас лопну.
В доме было жарко, и старый обеденный стол вытащили из кухни в сад, под персиковое дерево. Под ногами, в траве, катались теплые персики: Владимир Борисович утром ездил за покупками, потом в аэропорт встречать дочь и не успел собрать те, что нападали за ночь.
— Витя, и ты бери! — Продолговатая тарелка с копченой рыбой проплыла над жаровней с печенным в травах картофелем и фарфоровым блюдом с помидорами в оливковом масле. — Я вам рассказывала, как мне Витя помогал? — Нина Васильевна улыбнулась. — Эти лестничники были еще те рвачи. Я им сказала, что если не переделают то, что они там «накосячили», платить не буду. Но я же была одна, а их двое: Володя уезжал. Хорошо, что Витя был в городе.
По случаю именин она была в хорошем настроении и оглядывала стол, за которым сидели муж, дочь и соседский сын Витя, довольно. С огромными оранжевыми цветами на черном платье она сама казалась частью сада.
— Нина Васильевна, что я вам там помог? Просто на кухне сидел чай пил. — Витя зачерпнул горку сметаны и разместил в ярко-красную середку борща.
— Витя такой серьезный, такой крепкий, накачанный. Он как с ними поздоровался сердито, так они сразу всё поняли. — Нина Васильевна раскладывала картошку, блестящую в горячем курином жире, мужу и дочери. — Только за электриками мы так и не уследили. Эти розетки на кухне — просто тайна. Лена, я тебе говорила? Из них дует ветер.
— Нина Васильевна! Что-то мы отвлеклись. Все-таки сегодня ваш праздник. Пьем за вас, — Витя приподнялся. — За ваш гостеприимный дом, за вашу семью. — Нина Васильевна и Владимир Борисович отметили про себя, что он посмотрел в этот момент на Лену. — Здоровья вам, самое главное, а сад у вас какой! Пусть плодоносит ваш сад! С днем рождения!
— С днем рождения, мамочка!
— Ура!
Бокалы собрались над столом в звенящий пучок, заблестели на солнце игристым и рассеялись желтым светом.
— Ох, Витя, спасибо. А я хочу выпить за вас, мои дорогие, чтобы все у вас было благополучно, чтобы вас радовала жизнь и ее плоды.
— Мам, ну пионы, правда, — загляденье какое-то.
— А персиков каждый год ведер по десять, наверное, снимаете? — Витя закончил с борщом, и перед ним тут же выросла тарелка с печеным картофелем, рыбой, помидорами в масле и щучьей икрой.
— Меньше, — Владимир Борисович показал на ствол, который с разных сторон поддерживали рогатины. — Лен, в прошлом году помнишь, сколько было подпорок? Семь, а в этом три.
— Только непонятно, что с абрикосой делать, — Нина Васильевна посмотрела на Лену. — Ох уж эта абрикоса! Эта дамочка отцветает рано, поэтому и плодов нет. Персики, черешня цветут неделю, а эта фифа пару дней. Я в интернете читала: предлагают навес на ней строить или чем-то ее обматывать. Не хочет плодоносить, хоть ты тресни!
Гости склонились над картофелем и скумбрией. Лене стало душно и захотелось уйти в дом.
— А помнишь, Володь, как мы газон сеяли?
— Это когда муравьи все семена унесли?
— Да, да! Лена, ты представляешь? Выходим утром, а все семена от нас уходят по дорожке!
— Кто будет пломбир с малиной? — Лена уже собрала тарелки и шла к дому, босыми ногами по горячей траве. — Я принесу.
— Подожди, подожди, еще же «Наполеон» в холодильнике!
— Боже, мама, я лопну.
— Привыкай. Тут тебе не Москва.
***
Вечером Лена с Витей спустились к пляжу. За год прибрежную полосу застроили еще гуще, и от старой акациевой рощи почти ничего не осталось.
Отдыхающие собирались обратно в отели, торопясь по привычке домой в конце рабочего дня. По колено в воде, мамы и бабушки загоняли детей на берег, обещая конфеты и жвачку. Лена где-то читала, что в трудных родах повивальные бабки тоже выманивали детей на свет сахаром.
— Вить, теперь ты понимаешь, почему я редко сюда приезжаю? — Линия горизонта распрямилась и уже начала растворяться в воде. — Невозможно выслушивать эти намеки, ахи-охи: «ох, Лена, тебе скоро сорок», «ох, когда же внуки», «ох, для кого мы дом строили»?
— Лен, да какие намеки? Ну про абрикосу сказала один раз, ну и чего? Ну правда, не родит у Нины Васильны абрикоса. Так она на этой стороне вообще ни у кого не родит. Ну, может почва не такая для нее.
— Хорошо еще, что ты был, иначе все эти тосты за плодородие я бы весь вечер слушала, а потом собрала бы чемодан, к чертовой матери, и уехала.
На бетонных плитах, которыми в этом месте был устлан берег, оставались только две очень загорелые пожилые дамы.
— У меня тоже дети уехали в Канаду, а я знаю только «поридж». Внук говорит по скайпу «Я люблю поридж», и я знаю, что это каша.
— А у меня тут три квартиры, и что мне с ними делать? Продавать очень дешево.
Третья, видимо, их подруга, в большой белой шляпе с мохнатыми краями, ворочалась в воде недалеко от берега молча, как большая медуза.
— Витя, у тебя-то как дела? — Они пошли дальше, вдоль остывающего моря на жемчужный пляж — так местные называли санаторий «Жемчужина».
— Да все хорошо. — Закатное солнце просвечивало оттопыренные Витины уши. Когда он повернулся к Лене лицом, уши стали задорно розовыми. — С работой только не очень. Может, ты мне одолжишь немного? Тысяч пятнадцать? Кредит надо за машину отдать. Просрочил.
— Вить, давай честно, ты пить перестал?
— Когда это я пил, а? Ты, Ленка, не знаешь просто, что такое пить!
Витя спрыгнул с камня и теперь шел рядом. За год Лена и забыла, что ростом он еле достает ей до плеча. Еще заметила, что он начал лысеть. «Вот бы он был высоким и кудрявым, — подумала Лена в шутку. — С более хитрыми губами, что ли. Не таким простодушным».
***
Когда она вернулась, мама еще не спала: величаво расхаживала по кухне и повелевала кастрюлями. Лена села за стол и почувствовала, что из розеток действительно дует ветер.
— Ты уже пришла! Как погуляли? — Нина Васильевна вынимала тарелки из посудомоечной машины и складывала вверх дном на вафельное полотенце. Бокалы, как мужчины на военных фотографиях, уже стояли, плотно прижавшись стеклянными плечами друг к другу, в буфете.
— Мам, давай я тебе помогу. Иди отдыхай.
— Как же хорошо, что ты дома. Мы с папой так скучали! Дай поцелую тебя. Витя тоже, наверное, соскучился? Такой он хороший парень, и так смотрит на тебя! Я бы на твоем месте о нем подумала всерьез.
— Мама, мы же дружим. Лет, как помнишь, кажется, с восьми.
Судя по выражению губ, Нина Васильевна пыталась сдержаться, но передумала.
— А ты всё дружишь, да? Может, хватит уже дружить? — она понизила голос, как будто говорила о чем-то не совсем приличном. — Лена, мы с папой много лет мечтаем, чтобы здесь в саду дети бегали, а папа их из шланга водой поливал!
— Мама, я хочу детей, но не могу вот так вот взять, щелкнуть пальцами и слепить тебе ребенка из воздуха. Не люблю я никого. Так и не встретила.
— Чем тебе Витя не нравится?
— Это такой странный разговор. Ты сейчас всерьез, да? — Лена не знала, рассмеяться ей или обидеться.
— Конечно.
— Я его не люблю.
— Ты еще, милая, не поняла, что брак — это немного другое?
— Мам, можно я спать пойду? — она обиделась, что ей так и не удалось попить чаю, что она опять виновата, хотя уже столько лет содержит этот дом и обеспечивает родителей.
— Любовь любовью, а брак — это чтобы детей на ноги ставить, дом строить, друг друга поддерживать. Какая любовь в сорок лет? Влюбляться в восемнадцать надо было. Забудь уже это слово, плюнь и разотри. Удивляюсь я: взрослые вроде люди, а как дети.
— Мам, всё. Спокойной ночи.
Папа уже спал. Лена выключила свет на первом этаже и поднялась в свою комнату. Напротив была еще одна, поменьше. Родители предполагали, что там когда-нибудь будет детская, но пока Лена хранила в ней серферскую доску и книги. Скоро свет погас и у нее.
Нина Васильевна все не могла успокоиться: вышла в сад, взяла сигарету и села на скамейку под дерево. Лунники раскрылись и тянулись к ней маленькими светло-желтыми цветами.
«Любовь, — подумала Нина Васильевна, все еще обращаясь к Лене, — это раз и нету. Вот что такое любовь». Помолчала. Потом вспомнила Костю Муравейника. Он отдыхал с родителями в «Жемчужине», а познакомились они на плитах, куда он ходил фотографировать девушек. Обоим было семнадцать. Вместе бегали тайком от родителей курить под шелковицей, где в первый раз и поцеловались. Такой он был высокий, кудрявый, с какой-то победной хитрецой на губах. Уговаривал ее поехать поступать в Москву. Куда бы она поехала? Тут родительский дом, сад. Потом вышла замуж за Володю, сына соседей. А Костя ей потом еще долго писал: как поступил в МИФИ, как кончил, как устроился в КБ, как разочаровался в советской идеологии, как решил стать «неродителем» и навсегда отказался от деторождения.
Абрикоса, подсвеченная луной, сияла посреди сада. «Все-таки надо ее замотать в следующем году или бутоны срезать». Нина Васильевна посмотрела вверх. Ночь была ясная, и над персиковым деревом, не мигая, плыла космическая станция. «А любовь — что? Раз — и нету».
Ссылки по теме:
