Дорогой Суэле!
Сегодня ночью я видела сон. Совсем недолгий: знаешь, март — бессонный месяц, и к снам, что оправдывали свою высокую цену как средство прожить ночь, того не заметив, я постепенно теряю доступ. Сегодняшние видения, похожие на многие другие до и после и в той же степени не похожие ни на что, я ухватила в остывающих следах, сохранила все частности и восстановила смысл, и тогда прожила все заново, уже осознанно, если можно апеллировать к сознанию в этой плоскости инстинктов за пределами пяти чувств. Суэле, ты был там, в моем сне, на розоватых плитах площади Четвертого Ноября, ты был пьян — наверняка мы оба были пьяны, — и не существовало обратного билета, — кажется, в ту минуту не существовало и поездов, — и не было всех твоих писем, ни слова из тех, что случились с нами потом. Я не требовала тебя, Суэле, но ты шел мне навстречу, ведомый чем-то большим, чем требование, и площадь Четвертого Ноября рассекла невидимая нить, которая потом, не в этом сне, растянется в километры между Миланом и Салерно, неминуемо причиняя боль. А потом был трамвай, он звенел так истошно, что оглохли птицы, но ты смотрел лишь в меня, считая малейший поворот головы предательством. И умер.
Знаешь, мои воспаленные чувства наполнили осязаемостью этот час тревожного забытья, вымоленный двумя бокалами порто и вероналом, и подменили им реальность, и, вброшенная звоном трамвая в какую-то новую область сна, я все утро пытаюсь найти пути к пробуждению. Наверное, оттого, что площадь Четвертого Ноября кажется мне существующей с куда большей вероятностью, чем охватившая меня комната, я понимаю, что с некоторого момента, взявшего себе форму трамвая, тебя больше нет.
Я знаю, все эти годы ты жил в Милане, каждый день выпуская в окно сотни писем, все до одного оставшиеся без ответа. Ты жил один, и комната с видом на вокзал осталась той же комнатой, что и тысячи писем назад, словно все в ней было опущено в безвременной вакуум, сохраняя влагу моих слез как запятую, коей подписался тот июль. Я знаю это, хотя письма твои лежат неоткрытыми, я читала их поверх твоего плеча: беззвездными ночами, держась невидимой нити, я скользила во тьме, не находя возможности вздохнуть, пока не достигну сумерек, застывших вокруг твоей лампы. Ты писал без устали, я же порой уставала и тогда устремлялась в окно, вглядываясь в правильный узор розоватых плит и два обнаженных тела, выхваченные из ничего фонарями, а ты писал вслух и всякий раз доводил себя до аритмии и судорог, выматериализовывая каждую фразу, выталкивая слова за границы письменного стола.
Дорогой Суэле, спустя столько писем уже никак не отпустить тот миг, похоже, единственный, в коем физическая моя оболочка вышла из привычных мне городских берегов, отправляясь в ничто поездом Салерно — Милан. Я пересчитала каблуками все розоватые плиты, не догадываясь в тот момент, что все во мне ждет встречи с тобой, а потом мы соприкоснулись взглядами и обнаружили себя в трамвае: сквозь мутное стекло вырисовывалась Ортика, и голос, твердивший о конечной остановке, выхватил нас из сна, чтобы мы, как в первый раз, ступили на миланскую землю и пешком возвращались к вокзалу, гадая, каким образом незамеченными прошли четыре дня.
И теперь, будто мало твоих писем, ты входишь в мой сон, как нежелательный эффект веронала, и следом в мои территориальные воды вторгается Милан со всеми его площадями и трамваями, и это пассивное приятие твоей смерти, поставившее меня в шаге от соучастия, навсегда меняет тот порядок, которому я подчинила свою жизнь. Ты знаешь, Суэле, знаешь о нити, протянувшейся этой ночью над площадью Четвертого Ноября, о нити, родившейся сегодняшним видением и убежавшей в наше прошлое, существуя против времени, о нити, на которую нанизаны все те сны, что уносили меня как можно дальше от Салерно. Ты непременно знаешь об этой нити, ибо нет другого пути, коим ты мог найти меня, выстлав мою ночь розоватыми плитами, покинуть свою комнату с видом на вокзал и отправиться вслед за своими письмами, и вот ты настиг меня и тянул в меня руки с жизненными линиями, вымазанными в чернилах, ты был, и ты умер, лишь я почувствовала, как эта нить, что началась секундой раньше, рвется давно в прошлом, в том моменте, которым кончено было для меня все.
Да, Суэле, отказаться от иных моментов оказалось невозможным, и напрасно я истово терялась в переулках Салерно, не способная избежать площади Четвертого Ноября, нулевого километра в схематических паутинах ломбардских железных дорог, но конечной точки любого моего маршрута. Мы спасались из плена розоватых плит в холодной тени Святого Августина, падали вниз по улице Коперника, гибли в море людей на проспектах Маджолины, несомые светофорами в старый судоходный канал, но не могли сбежать от шума поездов, повсюду разделяя дрожь железнодорожных тоннелей. Снова и снова нас находил вокзал, и однажды, доведенные до безумия вином, мы смирились с неизбежным: в то мгновение три лестничных пролета до твоей комнаты казались непреодолимыми, и мы любили друг друга прямо под июльским небом. Наутро, прежде слез и обратного билета, мне открылся некий горизонт событий, разразившийся в тепле нашей близости, — момент, к которому вели линии прошлого и будущего, водоворот, притянувший всю мою жизнь. Потом побег — прости меня, Суэле, — и бесконечные письма, но ни строчки в ответ.
Теперь, когда бессонница запретила мне полеты к сияющему диску твоей настольной лампы, вместо очередного письма — твоя нелепая смерть, исполненная равнодушного непротивления. Скажи, может ли быть, что моя комната и весь Салерно вне ее пределов, с которым сталкивает меня необходимость быть человеком, мучимым голодом и приговоренным до самой смерти оплачивать счета за электричество, — может ли быть, что все это лишь некое преддверие, чистилище, в котором я существую в неразрешенном состоянии? Может ли быть, что мое пребывание здесь не является пребыванием в физическом смысле, что я не заметила своей смерти и мое присутствие в иных слоях атмосферы, многим похожих на Салерно, но не являющихся ни одним из известных нам планов бытия, свелось к твоему бесконечному ожиданию моего отклика на другом конце невидимой нити? И может ли эта нить, стерпевшая все перепады высот и дурную экологию, протянуться в безвоздушные пространства, где моя душа в жажде очищения ждет, пока ты пошлешь за мной звенящий трамвай, что унесет меня с окружности, по которой я блуждаю, и поднимет туда, где ты к тому времени уже будешь ждать меня?..
Одно лишь беспокоит меня, дорогой Суэле. Этим утром я никак не могу проснуться, не могу вернуться в комнату, заваленную твоими письмами, что-то удерживает меня здесь, в этой невыносимой реальности, из которой я сама писала тебе тысячи раз, не получая ответа, но знаешь, стены, обступившие меня, пропитаны надеждой.
Я люблю тебя, Суэле,
твоя Э.
Ссылки по теме:
