Жизнь, она пахнет морем. И только море и имеет значение. Огромное и всесильное, оно врывается в наш мир и лечит нас теплыми брызгами. И красит наши глаза цветами из своей емкой палитры. И уносит нас прочь на своих мягких волнах от суеты и проблем безводных городов. Сбежать от себя можно только на море…
Он никогда не спрашивал родителей о внезапном переезде из России. Но оставленная позади самолетного шасси, родина не осталась позади его воспоминаний. Иногда он думал вернуться в Москву, отыскать прежний дом, знакомых. Но тут же честно признавался себе, что никогда на это не решится. Согретый южным солнцем, он был слишком счастлив, чтобы расстаться с новым благодатным домом. Россия в этом плане сулила лишь неопределённости: что если он не найдет ее такой, какой она застыла в его детских воспоминаниях? Что если там больше не случаются такие вечера, как тот, декабрьский? Тогда его в первый раз отвели в Большой, на «Жизель». Тогда он в первый раз открыл для себя танец. И уже тогда его поразило то, что в танце, каким бы он ни был, нет места лжи. Пропала недосказанность, манерность, жеманность. На сцене жили лишь истинные желания и пороки. Те, кто отказывается от танца, просто боятся, что мир узнает о них правду…
Жизнь, она пахнет лавандой. С шумом распахнув окно, она глубоко вдохнула мгновенно наполнивший отельный номер непередаваемый запах, исходивший от бескрайних лавандовых полей. Вечером цветы пахли только сильнее. Торжество сиреневого, достойное кисти Моне. Прошлое казалось скучным наваждением: будто каждое утро ее насильно заставляли пить снотворное из экстрактов метро, выхлопных газов и пыльного асфальта, а сегодня она вдруг проснулась. Лучи заходящего солнца рассеяли мысли о танцах. Впервые в жизни она, второсортная балеринка без будущего, не была гонима навязчивыми мыслями о предстоящих выступлениях. Все это осталось позади, в залитой дождем Москве, куда она уже никогда не вернется. И действительно: зачем? Пусть здесь ее не ждет ничего, кроме сомнительных перспектив, там, дома, ее ждет слишком многое.
Уже спокойно, на выдохе, она в который раз задала себе мучительный вопрос: кто виноват? Она? Родители? Время? Отдать ее в балет изначально было глупой идеей. Ни таланта, ни прилежности. Но разве взрослые не верят в сказки? Верят, еще как. Ее родители тоже верили. Верили, что настанет день, когда в белой пачке на сцене Большого именно она будет танцевать «Жизель». И эта милая сердцу сказка и задала печальный тон всей ее последующей жизни…
Жизнь, она пахнет вином. Выдержанным долгие годы в теплом подвале старого виноградника. Жизнь тоже бывает сладкой и кислой, игристой и терпкой; некоторые готовы полностью осушить доставшийся им бокал, другие – едва смачивают губы. И те, и другие живут, и неизвестно, кто правильнее.
Он думал о жизни, скучая в одном из многочисленных казино. Наблюдал за его привычными посетителями. Наблюдал эту сомнительную, разношерстную публику, изучая лица и особенно руки. Ведь все можно узнать по рукам, которые не обличить в непроницаемую маску спокойствия. И вот, среди целой массы вертлявых кистей и влажных ладоней, унизанных кольцами пальцев и белых от напряжения ногтей, он приметил бесконечно расслабленные руки - руки балерины. В его голове они уже шли с ней по освещенной редкими фонарями набережной, среди сотен таких же только что повстречавшихся незнакомцев, и он уже слушал историю ее жизни, больше напоминавшею сюжет бульварного романа. Еще не загорелая, в измятом после долгих часов в чемодане платье, самодостаточная в своем одиночестве - вся она и весь ее образ полностью соответствовали его представлениям о той, которая решительно начинала новую страницу свой жизни, оставляя на старых листах слишком много чернильной грязи.
Вскоре они действительно устремились вверх по уходящей в ночь набережной, до близости незнакомые, опьяненные морем, лавандой, вином. Он слушал историю ее жизни, которая, однако, не была похожа на сюжет ни одного из прочитанных им романов. Она рассказывала про балет, про «Жизель», на который когда-то ходила с родителями в Большой. Тогда ей безумно хотелось спать, а смущенное тысячами смешавшихся ароматов парфюма сознание тревожила лишь одна мысль: в танце, каким бы он ни был, нет места правде. Люди выдумали его, чтобы скрыть за плие и шпагатами свою истинную сущность. Она смотрела на балерин и поражалась: став на цыпочки, они демонстрировали миру свою претенциозность, метя в великие, неумолимо скатывались к напыщенности. Они напрягись выше своих возможностей, и фальшь была очевидна. Танец - выдумка, и чем достовернее удается обманывать публику, тем выше его цена. Но лгать ей никогда не хотелось.
Она говорила спокойно, без надрыва в голосе и без слез в глазах. Он удивлялся: один танец, одни и те же детские глаза, устремленные на сцену, - почему же посмешищем для нее оказалось то, что все эти годы было для него святее святых? Почему ее ложь – его правда? И почему ее заклёванный обществом профиль для него и есть вернейший отпечаток искусства?
Жизнь, она пахнет ванилью. И ванилью пахнет полупустой гостиничный ресторан, когда к семи утра туда начинают заносить только что испеченные круассаны. В одиночестве за белым столиком у настежь распахнутого окна, она чувствовала, как нотки ванили все сильнее пробираются к ее сердцу. Сегодня она впервые не спешила, ежедневник радовал абсолютной пустотой длинных строк. Отныне никаких планов, и она вновь попытается влюбиться в спонтанность. Мысли не покидало вчерашнее рандеву, оказавшееся как нельзя кстати. Было бы странно слишком долго оставаться в казино, когда не на что играть и не в кого верить. Вместе с ним провели весь вечер. Поговорили о многом, не сказав ничего, как водится среди незнакомцев. Он позволил ей выпустить на волю все то, что было туго затянуто внутри лентами пуантов. Он задавал ее вопросы, и неизменно про танцы, и слишком уж интересовался тем давно забытым походом в Большой.
Ей вспомнился первый урок в балетной школе. В душный зал злых зеркал она принесла морозный воздух, но вскоре начала задыхаться сама. Тогда в сердце вторично закралось сомнение, что здесь ее не ждет ничего. Домой в тот вечер ее провожали слезы. Она шла, сжав онемевшие кулаки, полные глухой пустоты. А высоко в небе что-то безграничное и недостижимое описывало арену жизни миллиардами звезд. Но звезды смотрели безучастно на ее ежедневные бытовые сражения. Жизнь запахла соленым…
Самые важные решения люди редко принимают после долгих раздумий. Как правило, им предшествует обыкновенный нервный срыв. А дальше - вихрь мыслей в голове, наспех купленный билет, дорогой, но безвкусный кофе, сонно-возбужденное состояние тела. Багажа, конечно же, нет; чувства страха, почему-то, - тоже. Утопая в нежных объятьях лаванды на бескрайнем сиреневом просторе, она все еще удивлялась своей смелости. Ее до сих пор не покидали сомнения, что она не имеет никакого права на эту новую жизнь, на это нечаянное счастье.
Но счастлива ли она? Он привел ее на эти поля, в царство цветов и цвета - зачем? Не зная любви, она чувствовала, что это не любовь. Его глаза горели азартом, уместным скорее в казино. Он отмечал мягкость ее шагов, пластичность движений, грациозность походки. И млел от ее рассказов о танцах, которые она всегда стремилась оборвать. Но в его глазах она отражалась так, как и в зеркалах балетной школы, по-церберски следящими за каждым жестом.
Он действительно был очарован не девушкой, а балериной. Он видел ее созданной для великого, но оступившейся в самом начале. «Для кого-то красота в правильности форм, другие ищут ее в тонкости содержания, мне же всегда было дорого воплощение. Не важно, что заложено в тебе изначально и в какую форму это обличено. Важно то, как ты это преподносишь. Танец! Движения, преисполненные смысла. Свет и музыка, переносящие в мир совершенного…». Танец в его словах не был чем-то абстрактным: он был одной из составляющих жизни. И как всякая часть по отношению к целому, танец оказывал на него неимоверное влияние, руководил его действиями, диктовал мысли.
«Да, мы глупы и зачастую превозносим то, что на деле не имеет никакой ценности, но танец! Если магия существует, то искать ее следует в танце. И ты, избранная, способна ее постичь и передать остальным. Остальным пришедшим с овациями, остальным склоняющимся перед тобой, кричащим «Браво!» и бросающим в твои волшебные руки корзинки с цветами. Это твоя судьба – быть там, для них, для себя, для танца. Неужели ты готова от нее отказаться?»
Больше она ничего не слышала. Прочь! – если любовь такова. Прочь! – если это наваждение. Она хотела убежать от себя, но снова встретилась со своими кошмарами. И снова лицом к лицу. И снова без единой возможности им противостоять. Остановившись, она сжала онемевшие кулаки и ощутила в них глухую пустоту. Вновь высоко в небе что-то безграничное и недостижимое описывало арену ее жизни миллиардами звезд, но теперь это нечто было обращено к ней. «Это твоя судьба», - раздались эхом его слова. Да, танец - это судьба. Он не принадлежит ни злому, ни доброму гению. В нем нет ни правды, ни лжи. Но он - величайший шедевр и наша единственная прижизненная реинкарнация. Танец - это жизнь. Танцем была она.
Южный пейзаж красив, но банален. Словно открытка с видом. Краски лениво предстают своей вялой яркостью и спокойным светом. Ландшафты устало спят, а море вечно качает свои притихшие волны. Она покинула лавандовый край с радостью. Ведь когда расходятся пути с судьбой, даже лаванда утрачивает свою прелесть. Дома она вдыхала уже другой аромат из экстрактов метро, выхлопных газов и пыльного асфальта. Вглядываясь в свое тёмное отражение, мелькающее на стекле переполненного вагона, она больше не ощущала себя второсортной. Она шла вперед по пути, диктуемому ей танцем. И пусть в красивых мелодрамах балерины в белых пачках танцуют «Жизель» на сцене Большого. Пусть чьи-то дни венчает сладкий успех победы. Лавандовый роман длиною в сутки открыл ей иную жизнь. Жизнь, которая пахнет серым. Но так ли это плохо?
