Если бы удалось моря высушить одним днём, а на следующий – по новой запрудить их, что сталось бы с шарообразным взором голубоглазой планеты?
Все слёзы она выплакала ещё вчера, позавчера, больше сегодня. Прежде лазурно-грозовые глаза землистой поволокой бродили по едва различимой полосе горизонта, где заканчивались бессмертные волны и зарождались небеса. Тощий взгляд мертвецки цеплялся за вымышленную середину владений Нептуна, которую она условно определила воспалёнными глазами. Отныне сухие волосы безжизненным песком ссыпались на округлые плечи, не скрывая отсутствия монгольских скул сытого лица. Перепекшиеся полные губы не двигались, только иногда резко разрывались для болезненно-глубокого вздоха, оголяя частые мелкие зубы. Под мощными ногами, скалы неколебимой стойкостью разлучали морские барашки, отправляли их вспять, а за бесцветными тучами слышались истерически напрасные окрики чаек. Медовый вечер разливался южным маревом по окрестностям ялтинских возвышенностей, меркнул день, и, таящие силу, звёзды готовились к ночной иллюминации. Невысокий мыс, как сторонившийся бирюк, покоился особняком на самой восточной точке побережья, и моментом принадлежал ей. Звуки неумолкающих волн, как гальку, обтачивали, немые размышления. Раздавшийся вблизи электронный звук заставил природу замолчать. С усилием, оторвав руку от теплой земли, она повернула телефон. Писал он.
«Три тыщи в день… Только за эти потолки я готова платить такие деньжища. Бааа... Останусь!» – наконец приняла решения она и ощутимо хлопнула арендодателя по правой ладони, оставляя в ней затребованную сумму. Сомнительный владелец, сдающий просторные комнаты дворянского имения, но долгое время не находивший постояльцев, уже вскоре выскочил на мраморную лестницу, пересчитывая на бегу гонорар на родном языке.
Стоя по середине прозрачной от морского воздуха комнате, она шумно вздохнула крупной грудью и выдохнула улыбаясь. Щуря глаза от слепящего света, она откинула невесомое кружево тюля и опустила глаза на витиеватую дорогу серпантина, которая по обеим сторонам ютила атмосферные домишки с низкими крышами, вперемешку с колоритными деревцами знойной местности. В непосредственной дали искрилось Чёрное море и переливалось красками августовского солнца, Ялта бархатного сезона манила насладиться летом. Сбежав школьницей по лестнице усадьбы, она покинула каменные стены, хранившие прежние тайны прошлых хозяев и греховно увязла в ласковых лучах крымского света. По-бабьи скроенный свободный сарафан, доходил до колен и щедро пропускал воздух, соломенная шляпа с куцыми полями скрывала искусственно выгоревшие волосы, но не крупные бретели сарафана, что лениво касались чуть обгорелых плеч. Доставив себя до пляжа, она, взрывая пески крупными пятками, миновала приличных обладательниц неприличного загара, по пути высвободившись от потных оков одежд. Мгновенье и солёная вода заключила её в тёплых взаимных объятьях. Раз – нырок, два – вынырнула, раз – нырок, два – … ей было трудно сдержать смеха: то и дело погружаясь в воду, ей мерещилось, что она даже вытесняет море из берегов, что ещё больше забавляло её. По-ребячьи счастливый смех бесстыжей трелью щебетал в ушах отдыхающих. Раз – нырок, два – вынырнула, раз – … очередного погружения не вышло, два – голоса многолюдного пляжа превратились в космическую тишину, три – и она тонула в его глазах; «двадцать четыре, двадцать пять…» – звенели числа голосами ставропольских родственников, в голове рисуя картину горького поцелуя. Она на месте исчезла из виду – и макушки высветленных волос не виднелось в тёмных водах распаляющих глаз южного олимпийца. Заглушающий вихрь чувств заложил ее крохотные, как ложечки, ушки и поднял высоко над горами, заставив парить птицей.
Дни полетели, как часы. Она жадно хватала каждую минуту, что проводили они вместе. Встречи сменялись встречами, исчезали и появлялись окружающие декорации, вынуждая ялтинский отдых подражать романтическим фильмам, штампуемым на западе. По-летнему вялыми днями они восстанавливали силы на, объятых солнцем, берегах, праздно расположившись на пляжной мебели, а с началом темноты они приканчивали ужин, и догоняя рассветы, отдавались друг другу подчистую. Она изучила каждый сантиметр смуглого скудно сложенного тела, навсегда выбивая его образ на скале памяти. Каждое его движение находило отклик в её природе. Полночные беседы тревожили душу и будоражили, успевшее затвердеть, девичье сердце. Слетавшие слова с губ некоренного москвича, липким бальзамом разливались, по истосковавшемуся о ласке, хребту. А он только и твердил, как сказочно им заживётся по приезде в столицу, воровато поправляя дырку в носке. Горный акцент москвича небрежно слетал с пылких губ, скрывающий ровный ряд естественной красоты зубов и нежно-острый язык, горячими поцелуями ложился на её веснусчатые розовевшие щёки и паточно сливался с правой стороны груди к низу живота.
Ночью перед отъездом она не сомкнула глаз. Её зрачки упрямо шарили по четырёхметровым потолкам, а правая рука по левой стороне разложенного дивана. В глазах стоял немой вопрос «где», а в руке продолжение «он?». Оставив несогретую постель, она вышла на царскую лоджию. Огни морского города не слепили ее глаз, не чувствовалось ощущения праздника и только безразличные волны шумели вдалеке. Она спустилась вниз шаг за шагом, как пораженная старческими болезнями, и лицом к лицу встретилась с криками, бранью и кулаками. Едва удалось обессилевшей предотвратить беззаконие – сопротивлялась вояка. Восстановив справедливую тишину, пред ней предстала взлохмаченная ревнивица-жена арендодателя. Уже подругами они уселись на кухне, разложив по полочкам съёмный процесс, и потягивали местное вино. Под бутылочку-вторую полетели бабьи разговоры, а вместе с ними слёзы да причитания.
Проснулась она к обеду, ночной гостьи не было, как и правой стороны, придуманной врачами, будь они не ладны, души. Дышать было невмоготу: страх безысходности сковал крепкую грудь, вчерашние слова, как гонг, протяжно и грузно гремели в висках. Ей не верилось, что её провели, как выпускницу. Она решила не признаваться себе, что утонула в омуте с замыленным сценарием черноморского романа. Слёзы бессилия и горькой обиды крупным ручьём катились по румяным щекам. Он не мог её обмануть, он не мог! Она не такая, как все, она же не такая. Отогнав мрачные мысли в сторону, она утёрла тыльной стороной локтя слёзы и широким шагом направилась к автобусу, шедшему на вокзал. Там доплатила за обмен билета. Она дождётся его, и пусть всё подождёт. Он вернётся. Вспоминая его обещания, слёзы самостоятельно скапливались в уголках уставших без отдыха и лавиной спускались с век.
Если бы удалось моря высушить одним днём, а на следующий – по новой запрудить их, что сталось бы с шарообразным взором голубоглазой планеты? По-детски безутешно содрогались ее плечи, и она хотела бы застенчиво сдавить истерические всхлипы и грудных рыдания. Сухими ладонями она ловила раскалённые слёзы, не давая им упасть с ресниц. Мучительная несправедливость рвала её на части, а стремительный поток вод продолжал зазывающе шуметь под низом. Ялтинский ветер больше не обнимал по-свойски, а пахнул предательски солёно – морем и слезами. Горящие огни набережных померкли, как и надежды на счастье. Горели лишь буквы на затухающем экране «мам, ну ты скоро?» - писал он.
