В этот раз, как обычно, Семен Аркадьевич Звягинцев приехал в Ялту зимой, и поселился в небольшом отеле в двух шагах от моря. Он уже много лет приезжал в Ялту зимой, потому что не любил крымское лето с его суетой, жарой, миллионами отдыхающих, забитыми до отказа автобусами и маршрутными такси, торговцами и местными жителями, навязчиво сдающими свое жилье приезжим. Особенно не любил он местных старух, зазывающих людей в свои тесные, похожие на курятники, клетушки, в которых нет ни воды, ни необходимых удобств, и за которые человек должен платить столько же, сколько за жилье в приличном отеле где-нибудь в турецкой Анталии. Он не любил не только крымских старух, но и навязчивых летних торговцев, продающих на бесчисленных местных рынках дыни, арбузы и виноград в два, а то и в три раза дороже, чем это делали торговцы в Москве. Он вообще не любил летнюю крымскую суету, не любил переполненные пляжи с лежащими на них неподвижно отдыхающими, и предпочитал зиму с ее умиротворенностью, тишиной, редким снегом, покрытыми туманами горами и стылым спокойным морем, над которым, как всегда, не взирая на время года, кружили с криками белые чайки. Звягинцев был москвичом, но мало кто догадывался, что лет десять назад он жил в Крыму, на берегу моря, в небольшом городке всего лишь в двадцати пяти километрах от Ялты, и что годы, проведенные там, были одновременно и самыми счастливыми, и самыми трагичными в его жизни.
В те времена он был женат на женщине, с которой познакомился здесь же, в Ялте, зимой, встретив ее на пустынной и заснеженной набережной, а потом увез ее в свой небольшой город у моря, и они стали мужем и женой, прожив вместе несколько лет. До тех пор, пока она не заболела странной душевной болезнью, и не умерла, а он не похоронил ее на небольшом местном кладбище. Он любил ее безумно и безнадежно, и чем больше усиливалась ее душевная болезнь, тем более возрастала его любовь к ней. Это походило на некое безумие, причем безумие их обоих. Она постепенно сгорала, теряя последние связи с жизнью, и погружаясь в пучину странных образов и фантазий, а он страстно хотел ей помочь, принимая ее игру, говоря на ее чудном, от начала и до конца выдуманном языке, и чувствуя, что тоже сходит с ума. Потом она умерла, и он вот в точно такой же зимний промозглый день похоронил ее на небольшом кладбище, окруженном редкими, скорбными, припорошенными снегом кипарисами. После этого он не смог жить в Крыму, закрыл квартиру на ключ, сказал прости всему, что когда-то любил, и навсегда уехал в Москву. Но каждый год неудержимая сила опять и опять тянула его сюда, и он приезжал зимой в Ялту, и целыми днями ходил туда и сюда по набережной, надеясь, что из туманной дымки, выползшей из холодного моря, выйдет ему навстречу она. А после они, случайно разговорившись, возьмутся за руки, и уйдут вперед, совершенно не подозревая о том, что ждет их впереди. Уйдут, чтобы стать мужем и женой, и прожить в небольшом крымском городке до того часа, пока она опять не заболеет своей странной душевной болезнью, и не умрет, вся окутанная грезами и фантазиями, а он не похоронит ее на старом местном кладбище.
С тех пор Звягинцев каждую зиму приезжал в Ялту, и сделал точно так же в этом году, поселившись в небольшом отеле, ежедневно выхаживая необходимое количество шагов по набережной: бесцельно, безнадежно, то ли надеясь на что-то, то ли выполняя некий таинственный ритуал, смысла которого не знал он сам.
В холодной воде плавали лебеди, белые и черные, и местные жители, а также немногие отдыхающие, кидали им куски хлеба, которые лебеди принимали со сдержанной благодарностью, наклоняя к ним свои длинные грациозные шеи. Почти сразу же к брошенным кускам хлеба начинали с криками пикировать вниз голодные чайки, и лебеди вынужденно отбивались от них, расправляя в стороны свои сильные крылья, выставляя вперед клюв, и издавая грозное недвусмысленное шипение. Но чайки здесь были хозяевами, а лебеди чужаками, они останавливались у берегов Ялты обычно всего лишь на несколько дней, а потом улетали отсюда, оставив на берегу чаек, одиноких рыбаков, да немногих приезжих, вроде него, отмеривающих по набережной свое необходимое количество никому ненужных шагов. От моря тянуло свежестью и запахом рыбы, рядом стояли вытащенные на берег прогулочные корабли, обсыхающие здесь в ожидании нового сезона. Впереди, на длинном бетонном молу, несмотря на день, зажигался, и тут же гас огонь маяка. Стоящие рядом с ним яхты носили имена: «Виктория», «Надежда» «Нина», «Звезда морей»… Как яхту назови, так она и поплывет, неожиданно подумал он, сразу же вспомнив, что его умершую жену тоже звали Ниной. И в ту же самую секунду увидел идущую ему навстречу с противоположной стороны женщину в белом расстегнутом плаще, держащую в руках батон хлеба. Машинально, не зная почему, он пошел в ее сторону, возможно потому, что надо было куда-то идти и что-то делать, демонстрируя себе и остальным, что он еще жив.
Она остановилась метрах в десяти впереди его, и стала кормить лебедей, отламывая от батона большие куски хлеба, и со мехом бросая их в воду. Было сыро и холодно, всего один или два градуса тепла, и он сразу же подумал, что ее расстегнутый белый плащ совсем не подходит для этой погоды. Он прошел еще несколько шагов, и остановился, невольно потрясенный ее сходством со своей покойной женой. Все, все в ней было точно такое: и молодость, не больше двадцати шести (Звягинцеву уже исполнилось сорок три), и небрежно распущенные волосы, и небольшая морщинка на левой щеке, и странная ненормальность, совсем небольшая, которая, однако, сразу же бросалась в глаза. Если ее зовут Нина, подумал Звягинцев, то она сегодня же станет моей женой.
- Кормите лебедей? – спросил он у нее.
- Кому-то ведь надо это делать! – со смехом ответила она, бросая сверху вниз в воду очередной кусок хлеба.
- Надеетесь на ответную благодарность? – уточнил он.
- Нет, не на благодарность, а на чудо, - ответила она ему. – Я последнее время надеюсь только на чудо. Благодарность мне уже не поможет, с благодарностью я распрощалась уже навсегда. А вы, на что надеетесь вы?
- Наверное, тоже на чудо, - сказал он, странно и внимательно глядя на нее, на то, как она кидает сверху вниз куски хлеба, а лебеди, изгибая свои длинные белые и черные шеи, стараются добраться до них раньше чаек. – Оставим благодарность тварям земным, и будем надеяться только лишь на последний шанс, который среди людей принято называть чудом.
- Как красиво вы говорите, - повернула она к нему бледное лицо, еще больше смутив и испугав его своим сходством с его покойной женой. – Вы, наверное, привыкли облекать мысли в слова, а потом говорить их вслух?
- И не только говорить вслух, но и заносить на бумагу.
- Вы что, писатель?
- Да, время от времени я сочиняю романы. А вы, чем занимаетесь вы?
- Я сумасшедшая, - ответила она ему, и засмеялась, отчего морщинка на ее щеке стала такой родной и такой милой, что у Звягинцева невольно кольнуло сердце.
- Не может быть, - сказал он, - сумасшедшие не кормят лебедей, и тем более не гуляют в одиночестве по ялтинской набережной.
- А я убежала, - ответила она ему, - воспользовавшись тем, что мои сторожа отлучились по каким-то своим делам.
- У вас есть сторожа?
- Да, мои родственники. Они держали меня дома, но я им надоела, и, к тому же, подписала уже все бумаги на принадлежащее мне имущество. Теперь я им не нужна, мое имущество теперь принадлежит им, и завтра они отправят меня в сумасшедший дом. Сегодняшний выход к морю – мое последнее прощание с набережной и с Ялтой. Думаю, что больше я их никогда не увижу.
- Но в таком случае вам надо отсюда бежать.
- Если бы у меня был надежный друг, я бы так и сделала, но если я убегу одна, меня очень быстро поймают. Так, кстати, уже и происходило несколько раз, и всегда кончалось очень плачевно.
- Кончалось сумасшедшим домом?
- Да, кончалось сумасшедшим домом. Скажите, вы никогда не бывали в сумасшедшем доме?
- Нет, никогда, - ответил Звягинцев, - Бог миловал, я только лишь читал в книгах об этом. Читал, а также всегда хотел написать свою собственную «Палату номер шесть». Такую же, как у Чехова.
- Свяжетесь со мной, обязательно напишете, и, возможно, даже лучше, чем у Чехова.
- Почему лучше?
- Потому, что у Чехова не было сумасшедших знакомых, и он выдумал все из головы.
- У каждого писателя есть сумасшедшие знакомые, и, разумеется, были они и у Чехова. Но талант его был так высок, что он действительно мог выдумать все из головы.
- А как пишете вы: выдумываете из головы, или берете сюжеты из жизни?
- По - разному, бывает, что из головы, а бывает, что из жизни. Каждый раз все бывает по - разному. Так вы говорите, что сегодня последний раз вышли к морю?
- Да, я теперь не нужна своим родственникам, потому что подписала уже все бумаги, и меня опять отправят в сумасшедший дом. Теперь уже навсегда. Если, конечно же, мне кто-нибудь не поможет, и не станет моим другом.
- Хотите, я вам помогу?
- Вы хотите стать моим другом?
- Да, хочу.
- Зачем? – пристально посмотрела она на него.
- Я люблю помогать сумасшедшим девушкам, - ответил он, глядя, не отрываясь, в бездонную зелень ее странных глаз.
- А потом что вы с ними делаете, убиваете, как Синяя Борода?
- Нет, я женюсь на них.
- У вас такое хобби – жениться на сумасшедших?
- Да, что-то вроде этого. Одни собирают марки, другие спичечные этикетки, третьи фарфоровых кошек, а я женюсь на безумных девушках. Знаете, это помогает в писательском труде. Прошлый раз, когда я был женат на сумасшедшей девушке, я написал кучу романов, и сочинил множество пьес. Эти романы и пьесы принесли мне известность, и в них навсегда поселилась душа той, которая мне помогала.
- А что с ней стало потом?
- Она умерла.
- Вы хотите, чтобы я тоже умерла, выйдя за вас замуж?
- Нет, не хочу. Я хочу жить вместе с вами, и вдохновляться вашим присутствием. Без вас я давно уже ничего не могу написать.
- Но в итоге я все же умру?
- Возможно, но не сразу, а спустя несколько лет. Лучше прожить несколько лет с писателем, вдохновляя его, музицируя на рояле, и устраивая в доме литературные вечера, чем всю жизнь мучаться в сумасшедшем доме.
- И все же ваше предложение мало чем отличается от того, что делал своим избранницам Синяя Борода. Всех их тоже после недолгой блестящей жизни ждала смерть.
- Возможно, но на какое-то время они становились хозяйками великолепного замка, и навсегда покидали свои убогие деревенские хижины.
- Вы хотите, чтобы я покинула свою убогую ялтинскую хижину?
- Да.
- А как вас зовут?
- Семен. А вас?
- Нина.
- Я это знал заранее, если бы вас звали иначе, я бы никогда не предложил вам руку и сердце.
- Взаимно. Если бы вас звали иначе, я бы никогда не согласилась стать вашей женой.
- Так вы определенно согласны принять мою помощь?
- Да, согласна. Но вы понимаете, что приносите очень большую жертву, собираясь жениться на сумасшедшей?
- Понимаю, - ответил он. – А вы понимаете, что приносите огромную жертву, собираясь выйти замуж за коллекционера безумных девушек?
- Понимаю, - сказала она. – Выходит, что мы оба во имя любви приносим большие жертвы, и эти жертвы уравновешиваются, создавая в итоге ту гармонию, которой будет отмечен наш брак.
- Вы тоже говорите красиво, - сказал он ей. – Вы, очевидно, что-то сочиняете на досуге?
- Сочиняю, - сказала она, - но после нашей свадьбы сочинять будете только вы, а я буду вас вдохновлять, музицируя на рояле, и утверждая, что вы самый гениальный писатель на свете. А еще я буду устраивать литературные вечера, и принимать ваших гостей, занимая их искусной беседой.
- Это как раз то, о чем я мечтал долгие годы.
- Считайте, что ваша мечта чудесным образом осуществилась.
Звягинцев хотел ответить, что так все уже и было, что покойная жена тоже музицировала на рояле, и называла его самым гениальным писателем в мире, но в этот момент их разговор прервали самым бесцеремонным образом. Подошедшие пожилые мужчина и женщина, оба очень неприятной наружности, со злыми искаженными лицами, вынырнувшие буквально ниоткуда, решительно схватили Нину под руки, и, не говоря ни слова, потащили куда-то в сторону. Мужчина на ходу вырвал у своей пленницы оставшийся кусок хлеба, и небрежно бросил его на землю. Подлетевшая чайка, схватив хлеб на лету, тут же взлетела с ним в небо.
- Прости, любимый, мы не сможем быть вместе, – прокричала она, обернувшись к нему в последний раз. – Не связывайся никогда с сумасшедшими девушками, они непременно обманут твое ожидание!
Через мгновение Нина и ее похитители исчезли в сырой и плотной дымке, как-то неожиданно выползшей из моря, и накрывшей собой всю набережную. Звягинцев остался один. Все произошло настолько быстро, и его знакомство с этой безумной девушкой, и их разговор, и его решимость жениться на ней, - такая же, очевидно, безумная, как и она сама, - что он некоторое время не мог опомниться. А когда наконец пришел в себя, и бросился вперед, то не увидел уже ни ее, ни двух бесцеремонных стражей, похитивших его нежданное счастье. Наплывшая с моря плотная белая дымка накрыла собой всю набережную, и он шел в ней наугад, натыкаясь то на случайных, таких же ослепленных дымкой людей, как он сам, то на одиноких рыбаков, то на остовы огромных, стоящих без движения кораблей. Он проклинал себя за нерешительность, за то, что не смог ее защитить, ибо уже давно нуждался в переменах. Московская его жизнь, внешне такая блистательная, наполненная встречами, презентациями, случайными связями и театральными премьерами, совершенно не удовлетворяла его. Он не мог писать так, как писал когда-то в Крыму, все лучшее вышло у него из-под пера именно здесь, и шанс вновь вернуться в прошлое был для него не просто спасением, но самым настоящим чудом. Как, очевидно, и для нее. Он продолжал бегать по набережной, натыкаясь то на людей, то на деревья, то на стены домов, как неожиданно в разрывах белых и вязких хлопьев увидел ее: безумную, в расстегнутом на груди белом плаще, пробирающуюся наугад с расставленными в стороны руками. Видение это было столь нереально, что он даже на миг задохнулся, отказываясь верить своим глазам. Увидев его, она радостно вскрикнула, бросилась вперед, и прижалась холодными губами к его давно пересохшим губам. Их руки соединились, и до конца дня не было в мире силы, которая была бы способна их разорвать.
