Сергей Семенченко. «Дополнительное время»

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ.

(Укороченный вариант рассказа «Второй тайм»)

- Здравствуйте, в Туапсе, плацкартные, 20 июня туда, 2 июля обратно.

«Отпуск – не развлечение, а заряд, исключающий всякие но».

Чтобы прийти к этой формулировке, Кирилл Петрович женился, вырастил детей, набрался опыта, развелся и ушел на вольные хлеба (к маме). При всей своей решительности кипучей натуры он не был лидером, поэтому трудолюбие, отведенное Кириллу Петровичу природой, хранило его фигуру и внешность в дозволенных рамках предпенсионных лет. Он выглядел мило, ровесницы и старшие дамы могли подтвердить это клятвенно. Но Кирилл Петрович тяжело разводился, и когда речь заходила о серьезных отношениях, говорил: «У жизни, как у футбольного матча, только два тайма основного времени. И во второй половине встречи, независимо от результата начала, много чего не то. Нечего малахолиться, надо доигрывать в надежде хотя бы на пенальти».

И вот Туапсе - южный город, ан не курорт. К середине июня прелести морского местечка присутствуют, но не пугают, поскольку все свои. Исходя из этой основы, Кирилл Петрович отдыхал в посильную сласть собственных желаний, плюс високосный год одарил его европейским первенством по футболу. Возвращаясь с моря, он мог произвольно поболеть на людях с кружкой пива или замереть у походного телевизора. «Это ли не счастье? -думал Кирилл Петрович прохладной шелковой ночью, глядя, как звезды перемигиваются с огнями туапсинского порта. - Рай!».

И не было в том лукавства или преувеличения, как быть не может рецепта. Это состояние изволит застать, где хочешь, любого, ибо заложено в нас генетически – дорогой к отчему дому.

«Мраморные» ступени, в темноте они точно казались мраморными, вели Кирилла Петровича прямиком на ночлег к зданию, левая половина которого сдавалась под комнаты, правая служила административным порядком, о котором он никогда не узнал, если б не случай.

В парадной, переделанной под холл и рецепшен, селились две дамы уникального возраста, исключительного восторга блондинки, правда, с уже очень знакомым, непростым уху, глухим громом малорусского языка. Кирилл Петрович притормозил, не торопя консьержку с ключами. Долгим то замешательство нельзя было назвать, так как подобного поведения сам он стеснялся: «А и то, зачем человеку глаза, коли воротить их от такой прелести!».

Из разговора вытекли разного рода Кубани: Простая, Старая и Теплая. Красотки дивились, сравнивая цепь карасунских озер, соединенных руслом старой Кубани, с местной речкой под названием Паук. Крепкие, без того загорелые женщины не щебетали, не спорили, подмечали. Плавом, ставом – тем самым говоря о сетях. Кирилл Петрович взглянул на их руки: « Ну, нет. Это жены – женщины рыбаков. И судя по двум чемоданам, приехали отдыхать сами». Подскочивший «кургузый» портье, завершив композицию, вцепился в чемоданы и ринулся в сторону лестницы. Дамы зацокали следом. « Ну, конечно, Петр Палыч Ершов!

- Эй, ребята!

Чьи такие жеребята?»,- улыбнулся Кирилл Петрович.

«Горбунок» с «красавцами братьями» свернули на втором этаже. Кирилл Петрович вытопывал свой третий. Вдруг закручинился как по сюжету. Одиночество и красота – непримиримые для него нынешнего понятия должны пройти путь согласия и упокоиться нигде-то за лесами, за долами, а в нем самом, увы. Однако отпуск – понятие ограниченное, утешившись скоро, дни Петровича поскакали, как прежде, по балкону, пляжу и футболу с маленьким отклонением, случайным поглядом на соседскую красоту.

Только в этом краса не подводит, демонстрируя прелести с наслаждением. А как принимает «комплименты» от Солнца! Надо видеть!

И Кирилл Петрович, будучи благодарным зрителем, но скромным, решил сюрпризом повесить на ручку двери чудо – блондинок пакетик с букетом. Момент подгадался, он предстал перед дверью, та открылась сама собой. Увидеть портье в номере без хозяек Петрович не ожидал. Оба замерли.

- Вы что-то хотели? – первым очнулся портье, ко всему оказавшийся девушкой в плохо подогнанной форме.

Интрига букета пропала. Кирилл, огорчившись, молвил:

- Цветочки занес. Позаботьтесь о них, пожалуйста.

- Как мило, правда вазы в номерах не предусмотрены, но банка на такой случай найдется.

Девушка ловко оттеснила крупного мужчину, закрыла номер и, приняв букет, поспешила в служебное помещение. Кирилл Петрович остался один на один, но уже со странными мыслями.

Как вышло, что в нем сработал инстинкт новорожденного щенка? Вероятно, горячее солнце, играющее порой с головами, впустило чужака в так называемый «бабий час», где первый встречный имеет главенство.

Позабыв о блондинках, он думал теперь о девушке – портье, вспоминал ее голос, ощущая сердцем случайное прикосновение нежной женской руки. «В то же время она - носильщик, мальчик на побегушках, на полжизни моложе меня», - думал Кирилл Петрович. В пору разногласий между понятиями хорошо и как есть, он попадал не впервые, и лучшим выходом почитал «смену партнеров в ритме свинга». В надежде избавиться от мыслей «кривого» толка вопреки сердцу вновь вознамерился штурмовать блондинок. Когда он успел позабыть о радостях тихой уединенной жизни?

Блондинки говорили хором и двигались только вдвоем. Успокаивающие признаки позволили Кириллу Петровичу пригласить дам сходу в кафе, где в знак знакомства, выпить чего-нибудь шипучего или сухого. Света и Ира, забирая инициативу по царскому праву, оттарабанили в унисон:

- Петя, зачем тратить деньги зазря. Возьмем пару-тройку бутылок фруктового винца и выпьем у нас пока жарко.

Все шло, как по маслу. То, что красотки называли Кирилла именем отца, на трезвую голову не тревожило. Но ближе к вечеру он вспомнил о своем и, к сожалению, не все сразу. А дело в том, что, не имея в «арсенале» живого, то есть реального образа врага, за жизнь издевок, у него появился пунктик – ненависть к литературному герою – генерал-аншефу Кирилле Петрову Троекурову – своему полному тезке, его вечная боль и негодование неосмотрительности родителей, людей образованных и сердечных. Особенно его бесила фраза «наплодил Троекуровых».

Удивительно, как меняются и возникают новые образы имен. Шутка ли, росчерком повлиять на чью-то судьбу?! Но Кириллу так не казалось. «Рыбачки» (спасибо школе), разложив «Дубровского», как ловленный мизер, хохотали, не останавливаясь, дойдя до упомянутой схожести. Вечер был скомкан, и Кирилл откланялся, сославшись на футбол, благо играли наши. Ночью уязвленный очередным разоблачением и сомнительным благом «нашей» игры, он судорожно думал, как ловчее избавиться от продолжения дружбы, перенесенной на утро. Решив попросту прятаться, начал с певчего утречка, помчавшись на море, где напитавшись счастьем и силой, возвращался, мечтая о завтраке, отдавая по ходу салюты самому доступному, щедрому, ежедневному, многократному, неподдельному чувству – любви к еде! На рецепшине ему передали записку от «подруг». Дабы не продлевать мучений, он решил занести ответ незамедлительно и снова наткнулся на открытую дверь.

- Что же на этот раз Вы забыли в этом номере, девушка?

Она ответила молниеносно:

- Пустяки. Прихватила пятьсот рублей на баранки.

И опять, легко потеснив Кирилла Петровича, вышла, захлопнув дверь. Они обменялись еще парой нелепых фраз, после чего девушка-портье испарилась. А обалдевший Кирилл Петрович, отложив спешку с запиской, решил проследить за девицей, вдруг не шутит?! Так вечером он оказался в правом крыле здания, где расположился городской детский приют. Девушка не стеснялась прямых разговоров, но отвечала через губу.

- Со жратвой сейчас плохо. Дети все в лагере, я за сторожа и на хозяйстве. Это лучше, чем сопли вытирать у своих же. А вообще-то я –воспитатель.

- Воспитатель? Сколько же тебе лет? И прости, как твое имя?

- Катя. Екатерина Николаевна Николаева. Двадцать семь лет. Да не вру, жизнь ровная, вот и не старею. А тебя как?

- Кирилл Петрович Троекуров, сорок семь, инженер из Воронежа. Я полный тезка пушкинского барина-самодура. Вдруг выдал Кирилл, решив уровняться в гадостях.

- Круто. Катя покачала головой.

- Может, перекурим?

- Пойдем.

Назидать не хотелось, разговор закусывался, как ржавый замок. Утренний конфуз не позволял вести его как-то иначе. Наконец, нагулявшись, Кирилл Петрович начал «клевать».

- Пойду, доброй ночи, Катя.

По-видимому, не ожидая от мужчины такой лояльности, проникшись, она улыбнулась и сказала:

- Завтра у меня выходной. Съездим в Киселево. Там прикольно, «Бриллиантовую руку» снимали. Только надо с утра, заходи за мной в пол восьмого, о кэй.

- Ладно, в пол восьмого буду.

Ворочаясь, поминая черта, он думал: «Девчонку, конечно, жалко. Молодая, серьезная, жесткая. С ее качествами в тюрьму, там научат мыслить масштабно. Нельзя делать вид, что ничего не случилось. Завтра же дам ей денег, пусть подложит обратно. Это не выход, но иначе нельзя».

Не опоздав, закуривая, у двери приюта набрал номер Катиного телефона. Она ответила коротко, как привыкла:

- Дверь открыта. Поднимайся, я проспала.

Все было на месте этим утром, не в изобилии, но в дьявольски правильном сочетании: природы, времени, уместности и красоты. Сидя Фаустом, позабыв тормоза, он жадно следил за скоростью женщины, управляющейся с покрывалом, словно в танце. И думал, думал быстро, как машина, наматывая мысли и запахи на существующий в нем восторг. Наконец Катя обратила внимание на Кирилла, застыв, как тогда, в первый раз, и они никуда не поехали. «Дурцкая» говорильня закончилась не начавшись, уступив место «умнице» любви.

Скажите, ужас. Ужас. Ужас рождаться больному ребенку, отмечать юбилей чуть живых родителей, быть чужими людьми после тридцати совместных праведных лет. Если вдуматься, вся жизнь состоит из ужасов. Но существуют моменты, которым на всю эту жуть наплевать.

- Поехали со мной. Устроимся, найдем тебе интересное дело. Пойми. Мне послезавтра выходить, иначе уволят, возьмешь меня в банду?!

Она все время молчала, но мимика, блестяще говорила за девушку, что огорчена и все понимает. Наконец проводницы зашумели.

- Все, Кирилл, пора. Пока…

За спиной лязгнула подножка, хлопнула дверь, поезд дернул сразу.

Через две недели Кирилл вернулся, чтобы снова уговаривать Катю уехать с ним. Удастся?