Первый мой курортный роман, как ни странно, случился с городом. Нет, позвольте, если вы считаете будто бы никакой такой любви с городом и в помине быть не может и что автор странная, глупая, чудаковатая женщина, то уверяю вас, вы ошибаетесь. Моя любовь была гораздо чище и выше многих других любовей. Это была святая, сладкая, тягучая любовь, которая пахла зонтиками и нежностью. Такая любовь посещает только раз в жизни. Странная, дикая, девственная. Кристальная и прозрачная. Такая, которую нельзя потрогать.
Я безумно, бесконечно, страстно влюбилась в Петербург. Но в Петербург не летний и не осенний, как вы наверняка подумали. В Петербург ранне-весенний. Молодой, ясный, насмешливый, кудрявый, но в то же время задымленный и меланхоличный. Он встретил меня серой гостиницей с белыми мертвыми стенами: спокойно, умеренно, без лишних эмоций. Он почти не смотрел на меня, потому что смотрела и говорила в основном я. Смеялась, танцевала в своем номере, нетерпеливо спала на измятой простыне, чтобы поскорее снова проснуться и его увидеть. А он молчал. И только глядел свысока, снисходительно улыбаясь моему малиновому шарфику, который я прижимала к шее, спасаясь от порывов ветра.
Когда я увидела его во всем великолепии, мое сердце сжала чья-то невидимая и очень сильная рука. Сжала, долго держала, а потом, как из ведра, хлынуло на мое сердце что-то сладкое и приятное, как карамель в детстве. Он заражал меня, затягивал. Делал это обольстительно и умело. Притворялся то хорошим и невинным, то вдруг на него находил ночной азарт страстей. Он был очень маленьким в ширину, но очень глубоким, высоким, вечным. Очень вечным и очень светлым. Да, он был светлый, мягкий, с белыми, как бизе, пилястрами на фасадах. Был разный: пушкинский, петровский, николаевский, революционный. Был грустный, задумчивый и безумный. Был понимающим, осознающим, легким и сложным. Город – пастель цвета и постель вдохновения. Быстро полюбившийся, сладкий, но не приторный. Розовый как пастила, иногда белый, иногда с темными оттенками шоколада. Мой любимый, родной, зефирный. Как он ласкал меня по плечам ветром, как накрывал пеленой дождей. Ах, как сильно я влюбилась! Мы наслаждались друг другом ровно два дня. Два дня моего блаженства, два дня моего бьющегося сердца. Я пропахла Петербургом. Клянусь, если бы у меня был муж, он устроил бы мне настоящую сцену ревности. Тряс бы в руках малиновый шарфик, а я бы стояла у двери в расстегнутом темно-зеленом пальто и испуганно бы следила за тем, как он прожигает меня глазами. И сморщилась бы, потому что от него, конечно, пахло бы Москвой. А он кричал бы и кричал, что на мне надет запах другого.
И потом, когда я ехала обратно, дотронувшись холодными пальцами до еще более холодного стекла в поезде, мне хотелось плакать. Потом хотелось петь. А потом снова плакать. Поезд уносил меня куда-то в светящуюся фонарными огоньками даль, в мой родной город. В шумную, суетливую, оживленную столицу, в которой я родилась и жила. Только эта самая столица уже не казалась мне такой родной. Мою любовь к ней украл Петербург, который стал моей большой и неотъемлемой частью, желанием, объектом мечтаний. Мой курортный роман закончился. Мы расстались. Но я обещала к нему вернуться.
