Утро седое. Иван Тургенев. 9 ноября

Текст: Дмитрий Шеваров

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Фото предоставлены автором

Поезд приходил вечером. Он и сейчас так приходит. Летом в эту пору еще светло. Путь от вокзала недолог. Двор полон наших соседей: "Дождались внука на каникулы..." - "Дождались!» - отвечают дед и бабушка.

На другой день происходили два долгожданных события: утром мы с дедушкой шли в книжный магазин, а вечером бабушка Тася доставала коробку с открытками. Первыми мы разглядывали старинные - их посылал бабушке учитель французского языка в 1920 году. Мне это было удивительно: Гражданская война, неуловимые мстители, Чапаев в бурке, а в сибирском городке дети учат французский, и учитель шлет двенадцатилетней девочке открытки к Пасхе и Рождеству.

А потом подходила очередь советских открыток. Наборы о городах, космонавтах, хоккеистах, птицах, и был среди них наш любимый с бабушкой набор открыток - об усадьбе Спасское-Лутовиново.

Когда я торопился поскорее перелистать эти давно знакомые мне открытки с видами липовых аллей и барского дома, бабушка говорила: "Тут ведь жил Тургенев...»

Бабушка росла в скромной семье израненного ветерана Русско-японской войны, рано осиротела и ни в каких усадьбах никогда не жила. В юности забросила французский язык, остригла косы, ходила в красной косынке. Но вот - Тургенев.

Очевидно, можно что угодно внушить человеку, но нельзя убить его память о детстве. Возможно, когда-то в семье читали Тургенева, а осенним утром отец напевал, глядя в запотевшее окно: "Утро туманное, утро седое...»

Иван Сергеевич входит в нас еще до того, как мы его прочитали. И живет он в нас независимо от того, перечитываем мы его или со школьных лет не открывали.

Толстой и Достоевский требуют перечитывания. А Тургенев ничего не требует.

Читая "Войну и мир", мы невольно думаем: это ведь каторжный труд - написать такую книгу! А читая "Отцов и детей" или "Дворянское гнездо", у нас и мысли нет о том, какой Тургенев труженик и как это он за шесть лет написал все четыре своих знаменитых романа.

Недавно мне попалась статья об "Отцах и детях", написанная моим предком Сергеем Рымаренко в марте 1862 года. Тогда роман только появился в журнале. Знаменитые статьи Писарева и Антоновича еще впереди. Даже близкие друзья Тургенева еще не успели прочитать роман, а 22-летний студент Медико-хирургической академии написал о нем целый трактат, который прочитал на дружеском литературном собрании.

Сергей не принял своего ровесника Базарова. Нервно, горячо, но убедительно Сергей доказывал, что по Евгению Базарову нельзя судить о молодом поколении. Мы любим поэзию, говорил Сергей, и вовсе не враги искусству, а вульгарного Бюхнера, которого вы нам приписали, презираем. "Тургенев оставил за Базаровым одно умничание, отчего он и вышел призраком, а не живым человеком». Сергея возмущает непорядочность Евгения: он "позволяет себе целовать женщину, не давшую ему на то никакого права».

Конечно, Сергею хотелось адресовать свое сочинение автору, но писатель давно, с осени 1861 года, жил в Париже. А как бы славно они поспорили, доведись им встретиться. Тургенев в ту пору любил и споры до утра, и умных молодых гостей.

Через два месяца после того, как Сергей Рымаренко прочитал своим друзьям лекцию об "Отцах и детях", за ними пришла полиция. Рукопись лекции подшили к делу о петербургских пожарах. Два года Сергея держали в Петропавловской крепости. Оправдали, но на всякий случай сослали в Астрахань. Там он умер от туберкулеза в тридцать один год.

Тургенев так и не узнал, что думал Сергей об "Отцах и детях".

Отцы и дети

Бог с вами, дети! Видно, век таков: отцы - тряпки, глупы, а дети - гении, а потому в злосчастной стране и идет все шиворот-навыворот.

Из письма художника Стефана Рымаренко сыну Сергею, 11 декабря 1861 года.

Стихи 25-летнего Тургенева

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые,

Вспомнишь обильные страстные речи,

Взгляды, так жадно, так робко ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,

Многое вспомнишь родное далекое,

Слушая ропот колес непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое.

Ноябрь, 1843

Оригинал статьи: "Российская газета"