Текст: Дмитрий Шеваров
Фото из архива автора
Недавно мне попалась статья об «Отцах и детях», написанная моим предком Сергеем Рымаренко в марте 1862 года. Тогда роман только появился в журнале. Знаменитые статьи Писарева и Антоновича еще впереди. Даже близкие друзья Тургенева еще не успели прочитать роман, а 22-летний студент Медико-хирургической академии написал о нем целый трактат, который прочитал на дружеском литературном собрании.
Сергей не принял своего ровесника Базарова. Нервно, горячо, но очень убедительно Сергей доказывал, что по Евгению Базарову нельзя судить о молодом поколении, что это отражение в кривом зеркале. Мы любим поэзию, говорил Сергей, и вовсе не враги искусству, не режем лягушек под микроскопом, а пресловутого Бюхнера, которого вы нам приписали, презираем. «Тургенев оставил за Базаровым одно умничание, отчего он и вышел призраком, а не живым человеком». Сергей отказывает Базарову в порядочности: Евгений «позволяет себе целовать женщину, не давшую ему на то никакого права».
Конечно, Сергею хотелось адресовать свое сочинение автору, но писатель давно, с осени 1861 года, живет в Париже. Как бы славно они поспорили, доведись им встретиться. Тургенев в ту пору любил и споры до утра, и умных молодых гостей.
Через два месяца после того, как Сергей Рымаренко прочитал своим друзьям лекцию об «Отцах и детях», за ними пришла полиция.
Рукопись лекции подшили к делу о петербургских пожарах. Два года Сергея держали в Петропавловской крепости. Трех соратников Сергея освободили, а его сослали в Астрахань, где он через несколько лет умер от туберкулеза в тридцать один год.
Тургенев так и не узнал, что думал Сергей об «Отцах и детях».
Сергей Рымаренко
«Одно название - «Отцы и дети»! - кинуло нас в море нетерпеливых ожиданий...»
Лекция о романе И. С. Тургенева «ОТЦЫ И ДЕТИ»
(март 1862 года, автору - 22 года)
Об новой повести Тургенева «Отцы и дети» так много говорят в обществе, что на наших литературных собраниях было бы странно пропустить без внимания такое явление в современной литературе. Поэтому я решился сказать об этой повести несколько слов, которые выразят мои личные впечатления и тех людей, с которыми мне приходилось толковать по поводу ее.
Впрочем, я должен сказать, что от очень немногих пришлось мне позаимствоваться для составления определенного взгляда на эту повесть, большею же частию приходилось выслушивать мнения, не имевшие для меня никакой ценности, потому что они рассматривали дело с совершенно другой точки зрения, чем я; они не замечали тех сторон, которые особенно привлекали мое критическое внимание. Именно — они смотрели на повесть с точки зрения эстетической критики. Вполне признавая необходимость такой точки зрения, я смотрю на предмет с другой точки, именно — с точки зрения исторической и современной правды.
Я сейчас докажу, почему эта точка зрения в приложении к новой повести Тургенева гораздо важнее первой. «Отцы и дети» представляют нам действие хронологически современное нам. Автор прямо пишет, что действие происходило в 1860 и 1861 гг. Что может быть современнее этого? Уже одно это обстоятельство сильно затрагивает читателя.
Известно, что Тургенев пользуется славою художника современного общества во всех его особенных проявлениях и во всех его сферах. Критики говорят, что он умеет подхватывать налету внутренние движения современной общественной жизни и раскрывать их смысл, указывать их происхождение и пророчить о их будущности.
Я вполне признаю за Иваном Сергеевичем такую славу. Действительно, стоит припомнить «Рудина» и «Накануне», чтобы убедиться в этом. В «Рудине» пред нами был обрисован интереснейший момент нашей общественной жизни, именно — жизнь московских кружков 40-х годов. Это полная содержания жизнь, которая, с одной стороны, дала нам фалангу сильных деятелей, имена которых войдут в историю, с другой стороны, самою силою и полнотою, своего внутреннего содержания подавила не столь сильные натуры и выродила их в Рудиных. Тургенев явился художником-историком этого интересного момента, и мы ему за то бесконечно благодарны.
В «Накануне» он изобразил добрые задатки проснувшегося после тридцатилетней спячки общества. Он поступил в этой повести в высокой степени добросовестно, когда заставил своего дельного героя только проживать в России, а силы свои прилагать вне ее. Инсаров — это эмиграция русской силы. Болгаром его можно и не считать: он болгар оттого, что в
России за такую деятельность его давно бы посадили в Алексеевский равелин, а в крайнем случае его могло бы постигнуть еще большее несчастие: он провалялся бы в цензурном чистилище, и мы не были бы с ним вовсе знакомы. Повторяю, Тургенев поступил в высшей степени добросовестно,
назвав Инсарова болгаром и послав его работать в Болгарию.
Всякий из читателей думал, что ему можно было бы найти работу и в России, да для автора было неудобно давать ему такое назначение. Русская молодежь была польщена Инсаровым: она увидела в нем свои связанные руки, свою скованную обручем голову, вздохнула по его свободе, по
его жертве и стала мечтать, как бы не выпускать таких людей в Болгарию, а дать им дело в России. Тургенев понял зарождавшуюся идею действий в нашей молодежи и дал легкий абрис деятеля. Все поняли что он не мог пустить более густого колера, и не винили его за невозможное.
Теперь понятно, милостивые государи, почему, принимаясь за чтение новой повести Тургенева, а теперь принимаясь за оценку ее, я по преимуществу сосредоточивал и сосредоточиваю свое критическое внимание на исторической и современной правде действия, характера лиц и всей обстановки.
Художественная правда уже достаточно гарантирована именем Тургенева.
Какую же сторону общественной жизни обрисовал Иван Сергеевич в новой своей повести? Одно название – «Отцы и дети»! – кинуло нас в море нетерпеливых ожиданий, в страстное желание предугадать содержание повести. Браво! — закричали мы: — Иван Сергеевич снова угадал, о чем
надо было поговорить, настоятельно надо, потому что в последнее время отношения детей к отцам сделались самыми натянутыми, самыми тяжелыми.
Несколько лет тому назад отцы сильно задевали нас, сыновей, они нападали на наше начинавшееся развитие, противуположное по характеру, чем их развитие. Но тогда все столкновения носили более мирный, теоретический характер.
Мы были тогда страстно поглощены работою своего развития, и потому в наших стычках с отцами была заметна та же страстность, что отцам нашим было еще сносно: они утешали себя умозаключениями
вроде: «Перемелется — мука будет», «Молодо-зелено»; а для охлаждения молодых порывов говорили: «Обуха плетью не перешибешь».
Но в наше время характер этих отношений изменился: меньше страстности с нашей стороны и больше отчаянного ожесточения с другой. Перемена эта произошла оттого, что вышесказанные умозаключения оказались несостоятельными: перемололось, но не вышло такой муки, из которой отцы думали спечь сухари по образу и подобию своему.
Разумеется, я говорю о большинстве отцов и большинстве из нас; может быть, что изо ста случаев встретим два, где отношения выработались иные. Но эти исключения не рисуют всей картины. Они пропадают за одним общим мрачным фоном.
Вот первые мысли, которые возбудило во мне одно название новой повести Тургенева. Но, вместо подтверждения моего предположения, я испытал по прочтении повести полное разочарование, и не одно, а два-три.
Но об них после. Посмотрим на тургеневских отцов и детей, именно на их взаимоотношения. Тут три отца, и ни один из них не напоминает нам те сотни, которые мы видели. Один только подходит несколько, но и тот не настоящий отец, а дядя. И я очень жалею, что он не настоящий отец — тогда бы он помирил меня с современною правдою: он представил бы нам настоящий образчик отеческих отношений к сыну, который встречается в настоящее время на каждом шагу. Посмотрите, с каким наслаждением бросается он на чужих сыновей, в которых чует совсем иную жизнь, чем прожита им. Представьте себе, как хорошо относился бы он к своему собственному сыну? Это был бы тип. Отчего же автор лишил нас наслаждения такою современною правдою и дал нам два образчика исключений? Может быть, он пожалел слишком растревожить нас?.. По-моему, напрасное опасение: действительная жизнь дает нам ежечасно самые неутешительные
спектакли, в которых разыгрываются отцово-сыновние сцены, значит нервы уже несколько попривыкли. А что вышло из такой исключительности для достоинства самой повести?
Вышло то, что она лишена современной правды в одной из главных сторон своих. По крайней мере, она не типична. Нет, не такие драмы вырабатывались по поводу столкновений отцов с детьми в наше время.
Я здесь, между присутствующими, вижу несколько человек, готовых сказать: да, это верно, мы в том поручимся. Те, на которых я намекаю,— люди с характером и развитием, не уступающим базаровскому, но они пережили не такие минуты. За тысячи верст принуждены были одни из
них бежать, без копейки в кармане, чтобы спасти свое человеческое достоинство от отчего деспотизма; тяжелую борьбу принуждены были выдержать другие, чтобы отстоять свои убеждения от нетерпимости отца, от желания выше всего поставить свой авторитет. Еще более грустные сцены припоминаются мне теперь, но я об них умолчу.
Вот общий фон нашей современной правды в этом мире отношений; вот драмы, полные правды и значения и с рамкою развития общества. Я говорю прямо: сильные люди из нашей молодежи почти все прошли такую школу; говорю это безо всякого другого намерения, кроме указания на правду, и поэтому новая повесть Тургенева нас разочаровала: художник современных нравов, до сих пор верный действительности, на этот раз взял на свою кисть совсем другой краски: что-то ослепило ясность его зрения. Что же именно? Увы, господа, Иван Сергеевич тоже отец! т. е. в том смысле, в котором и дядя — отец. Он недоволен — чем? Современным молодым поколением.
Вас, может быть, изумит такая мысль, или, еще скорее, выспросите, чем же именно недоволен Иван Сергеевич в молодом поколении? Может быть, он недоволен его медлительностью в общем деле, его нерешительностью и т. п.? Конечно, с этой стороны есть чем быть недовольным.
Но не этим недоволен Иван Сергеевич. Он сердится на нас за наш материализм.
Это открытие чрезвычайно как осложняет критическую оценку его произведения, и оно же объясняет, почему в суждении об «Отцах и детях» слышится страшная разноголосица. Одни считают Тургенева писателем чисто объективным и потому отвергают возможность сущест-вования в его новом произведении субъективных сторон. Другие, чистые эстетики, вовсе
их не видят. Я постараюсь доказать свою мысль, разбирая внимательно характеры главных лиц и тон всей повести. Мне следует теперь говорить о сыновьях.
Сыновья только что окончили курс в университете в прошлом году, может быть, мы даже с ними были знакомы, потому что в последнее время порядочные люди во всех университетах более или менее знают друг друга.
Во всяком случае, мы знаем, каким должен быть молодой человек, чтобы мы могли признать его порядочным. Но именно это-то обстоятельство и приводит нас в смущение. Каким образом автор избежал затруднений, представляющихся ему при изображении типа молодого порядочного человека?
Насколько мы знаем этот тип, мы думаем, что не совсем-то легко такое дело... В «Накануне» герой был препровожден в Болгарию, но теперь пора ему возвратиться в Россию: дома работа есть. Мы вообще думаем, что современного молодого человека нельзя выбирать еще в герои романа: глубокий анализ его действий подлежит более ведению III Отделения, нежели художника современного общества. Думаю, комментарии тут — лишнее дело, всякий и без них понимает, что я хочу сказать.
Что же остается делать писателю? Одно из двух — или говорить об нем обиняками, или изобра-жать его совсем в другом свете, против настоящего. И то и другое незавидно.
Я думал сначала, что Тургенев выберет первый способ, и заранее сожалел о даром потраченном труде, никого не способном удовлетворить.
Но ошибся. Действительно, ни одного намека на современную деятельность молодого поколения нельзя было найти. Он выбрал второй способ, т. е. представил нам несуществующий ныне тип или, если он и существует, то не как тип, но как отдельная личность, ни в каком случае не типичная, тем более не передовая.
Я возьму одного для анализа Базарова, так как другой герой очень незначителен, и сам автор относится к нему отчасти пренебрежительно.
Базаров — сильный характер и сильный ум. Таким хочет изобразить его автор, но в то же время заставляет его употреблять свой характер на бесплодное взнуздывание самого себя в тех случаях, где того вовсе не требуется, и разнуздывания, где требовалось бы поболее воздержания.
Он клеймит себя названием идеалиста, когда позволил себе увлечься прекрасной формой чего бы то ни было: картиною природы, изяществом женского существа, и в то же время позволяет себе целовать женщину (не давшую ему на то никакого права, женщину, которую он должен был уважать по силе своего умственного развития и понимания вещей).
Сильный ум его доводит до отрицания очевидности и даже до названия горохового шута со стороны самого автора. Чем же объяснить такие противоречия?
Легче всего было бы объяснить все это несовершенством личных качеств героя, его неразвитостью. Если бы так, то и дело было бы кончено: мало ли каких чудаков не выводит прихотливая фантазия автора. Но в том-то и беда, что причина здесь лежит в субъективном воззрении автора на сущность материализма. По его мнению, материализм — язва настоящего
молодого поколения, и вот он представляет нам одного из таких страдальцев, покрытого язвами. Для возбуждения к нему полного сочувствия автор одарил страдальца крепкими от природы силами, как бы говоря: «Посмотрите, что делается с лучшими из вас, пораженными язвами материализма. Как искажает он вашу природу, как заставляет насиловать самих себя, грязнить ваши уши, глаза, до того, что вы не понимаете ни искусств, ни поэзии, отравили и всю жизнь вашу, и даже по милости-то всё этого материального гнойного заражения. Фи!»
Вот та предпосланная идея, которая породила «Отцов и детей». Я уже сказал, что отношение отцов к детям не типично, и выразил предположение, что ясность зрения писателя чем-то ослеплена. Теперь ясна причина такого явления: автору нужно было представить в возможно лучшем, мягком свете отцов, чтобы контраст с сыновьями вышел резче. Он этого достиг с художественным искусством. В природе отцов царствует гармония, спокойствие, в действиях их более или менее видна целесообразность; напротив, в сыновьях царствует ералаш. Причина та же: отцы, хотя люди и отсталые, но не заражены, как сыновья, язвою материализма. Посмотрим теперь, в чем же она выражается, по мнению автора? В отрицании мира искусств и поэзии, в близоруком взгляде на природу человека, в стыдливости естественных движений внутренней жизни человеческого существа.
Вы припомните себе сами разные случаи в жизни Базарова, к которым относятся такие дикости.
Можем ли мы теперь признать такие вещи атрибутами материализма и такого материалиста, как Базаров, за одного из нас? Очевидно — нет!
Откуда же его взял автор? Положим, что он не понимает сущности материализма, что он считает его язвою и т. д., но где же он подметил такие черты? Очень просто! В каждом из нас, в известном периоде нашего развития.
В 16 или 17 лет все мы были такие материалисты, как Базаров в 25 лет, вполне сформировавшийся и одержимый большими силами.
То, что высказывает Базаров, как твердые материалистические убеждения,— тем самым мы франтили в лета нашей юной юности, франтили с замиранием сердца, потому что к этому франтовству примешивалась страстность борьбы, веденной нами со всем отжившим.
Такое явление теперь уже реже встречается и, если в ком долго удерживается, то показывает некоторую неподатливость и тупость. Такую эпоху франтовства мы пережили в периоде от <18>55 по <18>57 год, пережили всею массою, поодиночке же ее переживали лучшие люди после <18>49-го вплоть до <18>55, когда большинство молодежи, задавленной гнетом, падало все ниже и ниже и было пробуждено только сильным голосом с Альбиона и общим позором родины.
Этот страстный период борьбы, не знавший никаких сделок, никаких уступок, продолжался не более двух лет и уступил место более положительному и спокойному взгляду на жизнь.
Материализм был заметным фоном во всем этом периоде, и мы, надеюсь, не имеем права раскаиваться в нем и в настоящее время, когда он, ясный и спокойный, лег в основание
нашего миросозерцания.
Тургенев, по всему вероятию, наблюдал молодежь в этот бурный период. После <18>57 года он большею частию проживал за границею и поэтому не мог следить с необходимым вниманием за метаморфозами в нашей внутренней жизни. Воспитанный сам в противоположных началах идеализма, Тургенев был сильно поражен переворотом, совершившимся в умах русской молодежи в после-севастопольский период.
Тургенев был неприятно поражен отсутствием видимой гармонии и отошел в сторону с грустными мыслями о язвенности материализма. По этим воспоминаниям он составил и тип Базарова.
Вся ошибка его в том, что Базаров — уже отошедший тип, а Тургенев его представил живым.
Признавая в молодежи силу, энергию и ум, проникнутый убеждением во вреде материализма, Тургенев впал в бездну логических и художественных даже ошибок, рисуя Базарова.
Я уже говорил о них, о противоречии в характере, в уме и бессмыслии.
Тургенев выделил страстность как историческую черту материализации убеждений молодежи и оставил за Базаровым одно умничание, отчего он и вышел призраком, а не живым человеком. Автор до того увлекся своим негодованием на материальное направление, что сам несколько раз
прорывался, как говорят. Припомните себе его отзывы о девятом издании пресловутого Бюхнера. Спокойный человек так не выражается. Под конец, желая доказать, что и общественные отношения материалиста к низшим братиям терпят в своей человечности, он заставил Базарова глумиться над мужиком, и потом от себя прибавил, что его мужики называли гороховым шутом, между тем как в начале статьи <!> говорил, что дворовые и крестьяне любили Базарова за простоту и охотно с ним толковали.
Как объяснить такую путаницу, как не ослеплением автора и желанием так или иначе кольнуть материалистов?
Какой же общий вывод <из> всего сказанного? Вот он: главное лицо повести — призрак или миф.
Я отрицаю типичность его и современную правду. От ложности основного характера и весь колорит ее страдает и стонет. Может быть, необходимо сказать несколько слов об остальных лицах и сценах. Но я сомневаюсь в этой необходимости тем более, что мне пришлось бы выступить на почву эстетической критики, на которой я не чувствую себя достаточно сильным, чтобы сообщить интерес своим выводам.
Рукопись сохранилась в деле Следственной комиссии «О студентах Медико-хирургической академии». ГАРФ.
